– Сегодня утром мне звонил Кургузов.
– Что же вы молчите, мать вашу? – не по-судейски возмутился Николаев.
– Пока он вел со мной неспешный разговор, мне пришло в голову набрать на сотовом номер. После разговора мне сообщили, что Кургузов действительно звонил из Табулги. Но тогда я упустил ту секунду.
– Какую секунду? – едва не зашипел председатель.
– Я все объясню, – поспешил уверить его в несправедливости притязаний Антон. – Так вот, тогда я, как принято говорить в Табулге, не просек тему. А сейчас, перед тем как зайти к вам, столкнулся в коридоре с мужчиной, и тот попросил прощения за нечаянный наскок. «Простите, ради бога», – произнес он.
– И тут вы тему просекли, – утомленный подтекстом, сказал Николаев.
– Точно. – Лицо Антона Павловича порозовело, что бывало с ним в редкие мгновения охотничьего азарта. Чем дальше он удалялся от бывшей должности старшего следователя по особо важным делам Терновской транспортной прокуратуры, тем реже эти мгновения к нему приходили. Судебный долг не терпит суеты и азарта. Десять лет ношения мантии почти напрочь задавили в Антоне прежние инстинкты, но, что вполне объяснимо, удавить навсегда не могли. – Я вспомнил Кургузова. Восемь лет назад он стоял за решеткой в моем кабинете и плаксивым, глухим голосом, стоя вполоборота к родственникам бывшей сожительницы, нудил свое последнее слово: «Пгостите меня, гади бога».
– И что? – чувствовалось, что еще немного – и с Николаевым случится нервный срыв.
– А то, что Кургузов картавый, как вождь большевизма. А сегодня по телефону со мной разговаривал человек с совершенно четкой, поставленной речью.
– Возможно, с ним поработал логопед, – первое, что пришло в голову председателю Центрального суда.
– В зоне строгого режима под Табулгой, – то ли спросил, то ли подтвердил Струге.
– Да, не тянет, – согласился Николаев.
– Не тянет. Вы можете запросить дело Кургузова, но я и без того могу вам сказать, что у него шесть классов образования. Между тем сегодня утром он разговаривал со мной, как заправский болтун. Впрочем, вы тут же станете уверять меня в том, что за восемь лет он успел закончить в колонии вечернюю школу и там же получить высшее образование…
– Бросьте, – поморщился Николаев. – Впрочем, если это не плод вашего воображения (чувствовалось, что он очень сожалел о том, что определение «больного» приходится пропускать), тут есть над чем подумать. Вам самому-то по этому поводу что в голову приходит?
– Ничего, – признался Антон. – С тех пор как я видел его в первый раз, утекло много воды.
Нудный и неприятный разговор закончился, добиться от Николаева чего-либо было невозможно, и Струге вернулся в кабинет в тяжелом расположении духа. Крыльницкий, напротив, общий язык с Алисой нашел быстро, и сейчас они толковали о чем-то своем, интересном. Младший сержант сидел в вальяжной позе и, по всей видимости, стремился изо всех сил понравиться девушке. Струге усмехнулся и прошел за свой стол. Девушка Алиса из тех, кого впечатлить трудно даже значимым в этом городе людям, и шансы на успех младшего сержанта милиции из ППС в этом случае приравниваются к zero. Секретарю просто скучно! – С судьей о «Глюкозе» не потолковать и новыми сапогами перед его носом не покрутить. А Крыльницкому-то, бедолаге, кажется, что он угадал…
До начала процесса оставалось какое-то время, и, предоставляя молодым людям тешить друг друга, судья снял с телефона трубку.
Пащенко долго не отвечал, и когда длинные гудки стали раздражать, Струге оставил телефон в покое. В любом случае, у заместителя областного прокурора установлен АОН. Поэтому в том, что он перезвонит сразу, едва освободится, судья был уверен.
Разговор у них состоялся лишь ближе к вечеру. Пащенко не перезвонил, а приехал в суд. Терпеливо выстояв в распахнутых дверях, пропуская потерпевших и осужденного, плачущую жену последнего и его голосящую мать, он дождался того момента, когда зал опустеет, и только после этого шагнул внутрь.
– Конвой тоже свободен, – уставившись на Крыльницкого, не понимая, с кем разговаривает, сказал Вадим.
Был он в своем строгом сером костюме, поэтому милиционер, стреляя глазами в сторону Антона Павловича, пытался понять – заломить зампрокурору руки или последовать его совету. В любом случае он помнил приказ, а он гласил: от судьи – ни на шаг.
– Это свои люди, Вадим Андреевич. – От постоянных усмешек вдоль щек судьи пролегли красные морщины, и весь его вид говорил о том, что он не перестает удивляться парадоксам жизни.
Пащенко очень хотелось спросить, с каких пор сержанты ППС стали для них своими, но вместо этого подбросил на ладони ключи от служебной «Волги» и подмигнул Алисе. Та смутилась, подхватила со стола пухлое дело и покинула кабинет.
– Судя по звукам, которые я услышал из раскрывшейся двери, доказать самооборону защите не удалось.
– Имело место изнасилование. – Струге вздохнул и бросил плечи вниз так резко, что Вадим почувствовал усталость друга даже на расстоянии. – И это удалось доказать прокуратуре.
– Что происходит-то, Антон… – покосившись на Крыльницкого, он добавил: – Палыч? Меня Старик по делам отправил, и раз уж получилось так, что я освободился на пару часов раньше…
Дойдя в своем рассказе до того места, где он проснулся от телефонного звонка, Струге прервался и повернулся к милиционеру:
– Егор, иди-ка погуляй в коридоре.
Секунду подумав, что привело Пащенко в состояние, среднее между гневом и изумлением, младший сержант резко выпрямился, дошагал до двери и плотно прикрыл ее за собой.
– На сотню спорю – сейчас стоит в коридоре и следит за руками всех мимо идущих.
– Хороший телохранитель следит не за руками, а за глазами, – сказал Вадим Андреевич. – Почему за руками?
– В них должен быть топор.
Окончание рассказа заняло еще десять минут.
– …таким образом, мне все это порядком надоело, – заявил в конце Струге. – И эти двое стражей, и узколобие Николаева, и его мнимая забота.
– Ну, почему мнимая? – пожевал губами, вставляя в них сигарету, зампрокурора. – Николаев молодец.
– И ты туда же? – с безразличием в голосе пробубнил Струге. – Вадик, нам с тобой по сорок лет. Здоровые, крепкие, и не только на вид, мужики! Ты сам подумай, Вадим Андреевич, – если кому-то понадобится меня угробить, неужели он этого не сделает? А эти двое в форме только заставляют его быть осторожнее и изощреннее в выборе способов.
Оборвав себя на полуслове, Антон чертыхнулся.
– Черт побери, о чем это я говорю? Ты видел Кургузова?! Ты не видел Кургузова. Он сам себя боится. Только не надо говорить мне, что зона закаляет и воспитывает. Если этого покушенца там не отхарили, то только потому, что боялись его смерти. Слава богу, Алиса-девочка не слышит моих слов…
– Что-то на полярные восклицания тебя, брат, потянуло, – всерьез заметил Пащенко. – То беса упомянешь, то всевышнего.
– Тебе не понять. – Струге жестом попросил сигарету. – У тебя нет телохранителей.
Уведя разговор в сторону, хитроумный Пащенко смял тему и через пару минут, когда Антон успокоился, снова к ней вернулся. Только теперь, не желая месить в общую кучу догадки и факты, он развел проблемы.
– Нужно посмотреть дело Кургузова восьмилетней давности.
– У меня такое впечатление, что я слышу эхо параноидальных идей Николаева.
– Не спеши, – осадил судью жестом Пащенко. – Ты когда домой собираешься?
– Сейчас, Алиса вернется… Минут через десять.
– Вот и чудно. – Сунув сигарету в пепельницу, зампрокурора подбросил на руке ключи. – Дома и побеседуем… Охрана!!
– Проверка готовности, – объяснил он влетевшему в кабинет Крыльницкому. – Перед крыльцом «Волга», на номере три четверки. Разогреть сумеешь? Да брось ты – «ни на шаг»… Пока я здесь – вы оба живы.
Между тем осторожность Крыльницкого была лишь слабым проявлением воли по сравнению с тем, как выполнял поставленную задачу Звонарев.
Оставив милиционеров в большой комнате, где они могли наслаждаться свежими новостями с тридцатидюймового экрана телевизора четы Струге, Пащенко, Антон Павлович и весело щебечущая Саша устроились в просторной кухне.
– Вы знаете, я никогда еще не чувствовала вокруг себя такой заботы! – смеялась женщина. – Славный малый Глеб предоставил мне возможность понять, что такое настоящий конвой. И теперь я понимаю слова Антона, когда он говорит о Кургузове как о «расконвоированном» зэке. Боже, какой кайф, наверное, сейчас испытывает этот бывший заключенный! Глеб ходил за мной по всему банку, сидел под дверями управлющего, караулил около туалета и даже сопротивлялся собственному анабиозу в тот момент, когда я работала на компьютере, а он от нечего делать листал финансовый отчет. Не знаю, как Струге, а я поняла одно. С такой охраной невозможен даже суицид. За Глебом, как за стеной. А Егор больше Глеба. Вот потому я, Вадим, за Антона совершенно спокойна.
