Тем временем шестидесятитонный самолет, подобно крылатой торпеде, мчался над облачной равниной с крейсерской скоростью девятьсот километров в час. В прозрачном разреженном воздухе была отчетливо видна каждая заклепка на его фюзеляже. Сверкающий на солнце, он казался игрушечной моделью, запущенной в небо.
Сидящим внутри, конечно же, самолет виделся иначе: тесная длинная капсула с рядами окошек, сквозь которые можно полюбоваться разве что скошенным крылом. Желающих разглядывать его не было. Многие пассажиры, убаюканные монотонным гудением двигателей, уснули, остальные негромко беседовали, листали документы или что-то просматривали на экранах своих ноутбуков. Стюардессы, разносившие соки, чай и воду, заученно улыбались каждому, кто удостаивал их взгляда. Ничто не предвещало беды, приближающейся с каждой минутой, за которую «Ту-154» успевал пролететь пятнадцать километров. Скорость не ощущалась. Время растягивалось, как резиновое.
Разлепив веки, Корчиньский недоумевающе уставился на мобильный телефон, протянутый ему шефом президентской канцелярии. Звонил брат, спрашивал, как у Стаса дела.
– Все отлично, – ответил тот хриплым спросонья голосом. – Лучше быть не может, Мирек.
– Ты простудился? – обеспокоился брат.
Он всегда считал себя старшим, поскольку родился на сорок пять минут раньше. Иногда это бесило, но сегодня Стас Корчиньский испытал нечто вроде умиления.
– Я совершенно здоров, – сказал он, – просто задремал немного.
– Обычно ты не спишь днем, – произнес Мирослав недоверчиво.
Стас сел прямо, помотал головой, прогоняя сонную одурь, и признался:
– Устал я, Мирек. Сам знаешь, сколько проблем навалилось. Жаль, что тебя нет рядом.
– Маму нельзя оставлять одну, – напомнил Мирослав. – Ее здоровье очень пошатнулось в последнее время. – Он вздохнул: – Совсем старенькая наша мамочка. Переживаю за нее. Очень.
– Я тоже, – сказал Стас жалобным, как у маленького мальчика, голосом. – Спасибо, что ты заботишься о маме. Передавай ей привет.
– Лучше бы ты почаще ее навещал.
– Обязательно навещу. Вот вернусь из России, и сразу к вам. Отметим нашу очередную победу в семейном кругу.
– Ты поосторожней там с русскими, – предупредил Мирослав. – Сам знаешь, что это за народ. С виду стали почти цивилизованными, но в душе остались прежними. Дикари. От них можно ожидать любой подлости. Нож в спину, пулю в затылок… Сам знаешь их излюбленные методы.
– Ну, на этот случай со мной летят все наши главные силовики, – усмехнулся Стас Корчиньский. – Обязательно посмотри по телевизору, как прижмет хвост пан Астафьев, когда окажется лицом к лицу с цветом польской нации. Мы не украинцы, перед которыми можно безнаказанно играть мускулами.
– Желаю вам удачи, и знайте, что душой я с вами. – Помолчав, брат президента поинтересовался: – Вы уже приземляетесь?
– Пока нет, но, думаю, скоро сядем, – ответил Стас Корчиньский и ошибся так, как не ошибался еще ни разу в жизни.
Злой рок незримо витал в воздухе, готовясь внести свою лепту в большую политику.
В то самое время, когда близнецы Корчиньские разговаривали по телефону, с пилотами президентского самолета связался белорусский диспетчер, сообщил, что над Смоленском собирается густой туман, и настоятельно посоветовал садиться в Минске. Через несколько минут на связь вышел руководитель полетами военного аэродрома «Северный» и, зачитав сводку Гидрометцентра, предложил совершить посадку на любом из близлежащих аэродромов – в Минске, Витебске, Липецке или Москве.
Сняв наушники, командир экипажа Аркадиуш Протасюк покачал головой и отправился с докладом к президенту. Выслушав прогноз, тот состроил недовольную мину.
– Какой туман, пан летчик? Погляди туда. – Он ткнул пальцем в иллюминатор, за которым разливалась слепящая голубизна. – Прекрасная солнечная погода.
– Мы летим на десятикилометровой высоте, пан президент, – сказал Протасюк.
– Ну и что?
– Внизу все выглядит иначе. В Смоленске нелетная погода. Видимость ниже допустимого минимума.
– Вы ничего не путаете?
– Я прекрасно знаю русский язык, пан президент. Мне сообщили, что десять минут назад «Ил-76», сделав два круга над «Северным», поостерегся садиться в густом тумане и ушел на посадку в Москву. А ведь это были здешние летчики, хорошо знающие местность.
Прикинув, сколько времени займет автопробег из Москвы в Смоленск, Корчиньский почувствовал, что начинает закипать от злобы.
– Кое-кто хочет, чтобы я опоздал в Катынь, где меня ждут тысячи людей и десятки телекамер, – произнес он, с трудом сдерживая раздражение. – Не знаю, что там приключилось у русских, а наш самолет с журналистами благополучно приземлился, о чем меня недавно известили по телефону. Как же это возможно?
– Не знаю, – нахмурился Протасюк.
– Зато я кое-что знаю, – заявил Корчиньский с кислой миной. – Если я сяду в Москве и не попаду на церемонию, то это будет политическое унижение. – Он прищурился. – Может быть, русские диспетчеры намеренно сгущают краски? Может, это они нагоняют туман? Воображаемый туман! В таком случае, мы не должны поддаваться на провокации. – Заметив, что летчик нахмурился, президент сменил тон. – Впрочем, вы здесь, конечно, главный, и решение остается за вами. Я всего лишь пассажир. – Корчиньский развел руками. – Мне остается лишь подчиниться… как тогда в Тбилиси.
У Протасюка дернулся кадык. Намек был более чем прозрачный. Полтора года назад, в разгар российско-грузинского конфликта, пилот президента отказался сажать самолет в столице Грузии, ссылаясь на маршрут полета, утвержденный канцелярией. Он заявил, что в такой сложной политической обстановке не имеет права рисковать жизнями президентов Польши, Латвии, Литвы, Эстонии и Украины, спешивших выразить поддержку своему другу Михаилу Шахашвили. Стас Корчиньский тогда впал в настоящую истерику, и все же непокорный летчик приземлился в Азербайджане, за что был уволен из воздушного флота без права восстановления в должности.
Протасюку вовсе не хотелось поплатиться собственной карьерой и лишиться престижной работы. Положение у него было безвыходное, и все же он предпринял еще одну попытку.
– Итак, – произнес он, – если я правильно понял вас, пан президент, то, несмотря ни на что, вы приказываете мне садиться в Смоленске?
– Приказываю? – возмутился Корчиньский. – Предлагаю, пан летчик, всего лишь предлагаю. – Он обвел салон взглядом, призывая присутствующих в свидетели. – В мои полномочия не входит командование самолетами, хотя полномочия президента простираются далеко, очень далеко. – Его взгляд, устремленный на Протасюка, был чист и ясен, как у ребенка, сваливающего вину на другого. – Повторяю, решение за вами. Идите и выполняйте свой долг. Надеюсь, вы его правильно понимаете?
– Да, пан президент, – вздохнул Протасюк, кивнул и покинул салон.
В кабину он вошел с потемневшим лицом, на расспросы товарищей отвечал коротко, с их взглядами старался не встречаться.
– Значит, все же будем садиться в Смоленске, – озабоченно пробормотал второй пилот. – Не нравится мне это.
– А уж мне как не нравится! – воскликнул бортинженер, не снимая рук с рычагов управления двигателями. – Лучше бы мы обычных пассажиров возили, честное слово. С этими шишками сплошные проблемы. И вообще польской элите противопоказано путешествовать по воздуху, кто-то на нее порчу навел. Помните, как премьер Миллер до Варшавы недотянул? А наш командующий ВВС, самолет которого вошел в штопор на учениях? А потом все его подчиненные, что в 2008-м всмятку разбились под Щецином?
– Хватит болтать, и без тебя тошно, – оборвал бортинженера Протасюк. – Готовимся к посадке. – Он положил руки на штурвал. – Управление беру на себя. Следи за интерцепторами, инженер. Штурману поддерживать постоянную связь с землей. – Протасюк набрал полную грудь воздуха, как перед прыжком с парашютом, и закончил: – Передай диспетчеру, что мы заходим на посадку.
– Но…
– Мы заходим на посадку, черт подери!
Повинуясь штурвалу, «Ту-154» совершил плавный разворот и начал снижаться, стремительно проваливаясь сквозь слои облаков. Солнце исчезло. В просветах появилась земля, затянутая серой дымкой. Ландшафт был окрашен в унылые серые и бурые краски, словно желая усилить и без того тревожное состояние экипажа.
– Полагаю, вертикальная видимость внизу менее ста метров, – доложил второй пилот, вглядываясь в туманную кисею. – Горизонтальная менее тысячи или что-то около того. Молоко, сплошное молоко.
– Сообщи диспетчеру, что мы ориентируемся на радиокомпасы, – велел Протасюк штурману. – Пусть ведет. Вся надежда на него и на Господа Бога.
– На связь вышел руководитель полетами аэродрома «Северный» Павел Плюснин, – сообщил штурман. – Говорит, что, по данным Гидрометцентра, видимость от двухсот до пятисот метров. Требует личной связи с вами, пан командир.
