— Груз — шестнадцать икон, вывозить собирались через Грузию. Пограничники парней тормознули… Троих подстрелили, двоих «повязали», пятеро ушло в горы. А тут к нам информация пришла… Короче, дело сейчас обстоит так. Туда, к пограничникам, поедет священник отец Валентин. Он сам из Москвы. Какой-то чиновник патриархии… Сначала сюда заедет, в нашу область. Ограбленный храм посетит. Ему передадут фотографии всех похищенных икон. Их там, на границе, втрое больше. Из разных мест. Ему выбрать надо… Заберет иконы, отслужит благодарственный молебен в погранотряде, благословит на защиту рубежей, потом привезет найденные иконы в храм. Остальные передадут патриархии для разбора… Дело обычное… И вот у нас тут появилась, понимаешь, идея… Но без тебя никак…
— Ничего нет проще, — сразу и конкретно согласился я. — Условие одно — никакой «мокрухи»… Отца Валентина придержать до моего возвращения… А я все дела сделаю…
— Все?
— Все.
— А молебен? Справишься?
— До этого справлялся, бывало… — признался я не без гордости, но нарочито мимоходом. Должны знать, что имеют дело с профессионалом, и не сомневаться, если уж в дело втягивают.
— Что, и службы проводил?
— Почему же нет. Все приходилось. Я же отец Валентин…
— Не смущает, что ехать придется в Чечню? На границе с Дагестаном и Грузией…
— Там что, погода скверная? — прервал я пустословие.
— Тогда говорим об оплате…
— Это обязательно. Этот вопрос меня весьма даже волнует. Я хочу пятьдесят процентов от общей стоимости…
У них челюсти отвисли, да так и застряли в висячем положении, как ковши мирно дремлющих экскаваторов…
— Борзеешь…
— Нет. Торгуюсь.
— Тогда давай торговаться. Больше десяти процентов ты не получишь все равно.
— За десять процентов пусть тот лох работает, который продумывал мое приглашение сюда. Может, у него что и получится…
* * *
Вертолет побалтывало так, что зубы, матерь их, с неизбежной испанской грустью и страстью изображали собой кастаньеты. Правда, я настоящих кастаньет не слышал, хотя дважды отдыхал в Испании у друзей по «зоне». У них там вполне приличные, по нашим понятиям, и сверхприличные, по понятиям испанским, виллы. Но пока мне было не до этих воспоминаний…
Я вернулся на свое место. Там, на сиденье, вибрация была еще сильнее. И я заметил, как по-разному оценивают ситуацию солдаты. Но вообще-то они спокойно и достойно себя ведут, хотя, конечно, обратили внимание на некоторую суету своих командиров и экипажа, да и то, что вертолет совершает непонятные маневры, трезвому тоже трудно не заметить. Но страха, а тем более паники, свойственной, как я слышал, хотя сам такого не наблюдал, гражданским лицам, никто не показывает. Паника вообще — вещь страшная. И магнетизм толпы — вещь тоже страшная. Достаточно в толпе одному испытать панику или восторг, и стоящие рядом тут же заражаются этим и наступает цепная реакция, в результате которой эффект передается на всю толпу. Эту особенность толпы прекрасно знают вожди всех народов, и потому они любили и любят перед толпами выступать, будь то хоть Сталин, хоть Гитлер, хоть Ельцин, хоть кто-то другой. Но солдаты, слава богу, это не толпа. Это организованная группа лиц, передавшая все вопросы управления собой командованию, и потому каждый солдат знает, что решают в самой сложной ситуации не они, а за них, и молчаливо ждут этого решения. Такие организованные группы лиц панике и страху поддаются в последнюю очередь, хотя тоже случается…
У меня страха не было. Не потому, что я сумасшедший психопат. Просто страх обычно не приходит к везучим людям с крепкой психикой, потому что они всегда и в любой ситуации полагаются на свое везение. Конечно, я понимаю, что везение — это в первую очередь только то, что ты сам сумеешь для себя организовать, и только потом стечение обстоятельств и воля Божья. И я всегда старался о себе сам позаботиться и только потом уже полагался на везение и на Бога, если только сильно своими делами не противился его воле. Но сейчас такая ситуация, что от меня практически ничего не зависит. Значит, остается только на Бога и надеяться, хотя в настоящем деле его воле я, наверное, все-таки противился, и весьма активно…
Верующий ли я человек — иногда мне хочется, чтобы меня так спросили.
Но меня, к сожалению, не спрашивают. А я смог бы ответить и честно, и весьма красиво, потому что сам много раз думал об этом. И во-первых, я должен сказать, что верить в Бога — это значит быть абсолютно уверенным в его существовании. Но ведь и сам дьявол, получается, верит в Бога, потому что он не только верит, но и знает о его существовании. Даже не просто знает, но много с ним общался. Выходит, и дьявол — тоже верующий… Поэтому подобную постановку вопроса я считаю не всегда корректной. Во-вторых, я вижу разницу между верой и выполнением заповедей Божьих… Сорок лет Моисей по велению Бога водил евреев по пустыне. И уж каких только доказательств своего существования Бог не давал скитальцам. Они, безусловно, верили в его силу и могущество. Но вот выполнять заповеди не всегда желали…
И так, по тому же принципу, живет большинство людей на земле, если исключить животно глупых атеистов, потому что загробная жизнь где-то там, впереди, еще и не просматривается, а настоящая жизнь, как всем кажется, здесь и требует приспособления. И все приспосабливаются с младых лет. И только к старости начинают о Боге думать… Когда вес накопленных грехов становится ощутимым… Но всегда есть искушение оттянуть дело собственного спасения, то есть спасения собственной бессмертной души, до последнего… И большинству времени на покаяние не хватает…
Бог всегда помогает людям. И, как ни странно, я сам наблюдал за этим и старался отслеживать факты и ситуации с хроническими везунчиками, чаще всего он помогает грешникам, в надежде, что они раскаются. Безгрешному, если предположить, что такие могут существовать, по большому счету, не в чем каяться. Они живут серо, скучно, и не живут даже, а прозябают… И потому безгрешный всем малоинтересен, в том числе и Богу. Помогать безгрешному — это то же самое, что бороться с человеком, который не сопротивляется. Так обычно делают, насколько я знаю, только менты, которые, если говорить серьезно, более грешны, чем самые закоренелые преступники. Но они, я думаю, без надежды на раскаяние живут, потому что собой довольны и, по природной глупости, думают, что всегда поступают правильно, даже если привычно подличают. Они даже среди грешников считаются тем же, чем дворняжка среди породистых собак. Отбросы человеческого материала… А Бог пытается нас, чистокровных грешников, на путь истины наставить, раз за разом прощая нашу глупость и распущенность и предоставляя нам новый шанс — он в нас верит и на нас надеется…
А совершенно безгрешных, как я всегда говорю, хотя гипотетически предполагаю обратное, не бывает. «Во грехе родила меня мать…» Люди изредка могут считать себя безгрешными, но это лицемерие или простое непонимание греха. В глубине души они тоже должны соображать своей не всегда мозгами наполненной думалкой, что напакостили в жизни так, что через край плещет. За нарушение одной-единой заповеди нашего праотца Адама справедливо выпнули из Эдема. А сколько заповедей ежечасно нарушаем мы? Недобрая мысль или недоброе слово — грех точно такой же, как грешное дело… А кто не думал плохо? Пусть — не делал, а только думал… Но — плохо… Значит, грешил. Есть, наверное, святые, которые умеют своей мыслью управлять. Меня хоть и прозвали Святым, я за такое не берусь, и потому в грехах сознаюсь и каюсь… Я даже молюсь время от времени, к Богу обращаюсь: «Тебе, Тебе единому согрешил я и лукавое перед очами Твоими сделал…»[3] И думаю постоянно, что сейчас, пока я молод, я так живу, а потом раскаюсь окончательно и бесповоротно. Подойдет мое время, когда каяться будет уже впору, тогда и начну каяться, каждый грех, что вспомнится, тремя поясными поклонами отбивая… То есть я делаю так же, как делают все другие, я живу, как живет большинство, и тем существую… А время настанет каяться, потребность в этом появится, тогда и каяться начну… Не «явку с повинной» буду оформлять и не перед властью в погонах руки в истерике ломать, а, как сказано: «Тебе, Тебе единому согрешил я…»
И еще в Писании сказано: «Будьте как дети…» Дети и животные — самые естественные существа. Помню, в детстве у меня кот был. Удивительно красивое и дерзкое рыжее существо. Кот был очень самодостаточным, очень себя уважал и ни одной собаке дорогу уступать не желал. Собаки его чувствовали и стороной обходили. Кот глазами словно бы говорил: «Я живу так, как мне хочется жить…» И я еще в детстве втайне от родителей лелеял мысли, что буду всегда жить так, как мне хочется… Сейчас я, по крайней мере, живу по тому же принципу. И пусть я не рыжий, а чернявый, но котовский принцип во мне всегда сильнее всякого другого…
