– Только бы эти хлопцы сунулись к нам, о тосте мы, как всегда, позаботимся.
…Антонеску прошелся взглядом по восстававшим в окне бронированного вагона руинам какой-то безвестной станции; по скорбным сельским пепелищам, разбросанным, вперемежку с соломенными крышами хат, посреди широкой, войной и солнцем выжженной долины…
Ему следовало бы осознавать, что и станция эта и натерпевшееся от боевых действий село – уже являются частью Великой Румынии. Однако ощущение породненности с этими краями в Антонеску так и не появилось ни разу за все время его пребывания в Транснистрии.
Конечно же, в свое время большинство генералов, в том числе и Чуперкэ, были недовольны тем, что их монарх Кароль II без какого-либо сопротивления уступил Советам обширные территории Бессарабии и Северной Буковины. Еще больший гнев вызвало покорное признание им вердикта Второго Венского арбитража, исходя из которого венграм досталась исконно румынская Северная Трансильвания. Стоит ли удивляться, что в то смутное время монархисты готовы были поддерживать генерала Антонеску, прощая ему и связь с разнузданной фашистской организацией «Железная гвардия», и его публичное недовольство правлением короля.
О, тогда эти обмундированные кретины благосклонно, порой даже сочувственно, наблюдали за тем, как король смещает его с поста военного министра, переводя на скромную должность командующего округом; как обвиняет его в организации заговора, а затем, взбешенный письменным протестом генерала в связи с передачей бессарабских земель коммунистической России, приказывает арестовать.
Они цинично освещали молчанием нападки, которые приходилось выдерживать генералу Антонеску со стороны коммунистических и сионистских организаций, и посмеивались по поводу опасной схватки, в которую, в определенный период, он вступил, пытаясь нейтрализовать деятельность «Железной гвардии»… Все верно: тогда еще генералитет и офицерство хотя бы проявляли некую терпимость, снисходительно наблюдая за тем, как под крылом слабовольного короля зарождается дуче местного пошиба, эдакое внебрачное порождение итальянского и германского фашизма.
Однако ситуация резко изменилась после того, как в сентябре прошлого года указом монарха Антонеску был назначен главой национал-легионерского правительства, значительную часть которого тут же заполнил штурмовиками из «Железной гвардии». Но и это многие простили бы ему, однако уже на второй день своего премьерства Антонеску в ультимативной форме потребовал от монарха Кароля II отречения от престола в пользу младовозрастного принца Михая.
Оппозиция тут же обвинила Антонеску в том, что он действует, руководствуясь личной местью, не в состоянии простить королю краткосрочного ареста в середине 1938 года, когда Кароль II обвинил его в подготовке путча. И была удивлена, что будущий диктатор даже не пытается оспаривать это обвинение. Мало того, в беседе с личным секретарем короля, а затем и в беседе с королевой, которая сугубо по-женски, уговорами, пыталась примирить его с монархом, Антонеску недвусмысленно заявил: «Все еще могло бы сложиться по-иному, если бы, отправляясь в свое зарубежное дипломатическое турне по Франции, Англии и Германии, король согласился включить меня в военную делегацию. Ведь во время переговоров в этих странах рассматривались в основном вопросы военного сотрудничества, а в свое время именно я, выпускник французского военного колледжа, был военным атташе в Париже, а затем и в Лондоне. Однако король категорически отказался от моих услуг, прекрасно понимая, что это стало бы демонстративным актом примирения»[8].
Паровоз резко затормозил и остановился. Антонеску вновь вернулся к окну и обратил внимание, что поезд находится на какой-то станции, перрон которой был оцеплен солдатами и жандармерией, все они стояли спинами к его вагону.
– Что там происходит? – спросил кондукэтор, краем глаза заметив появление адъютанта и начальника личной охраны полковника Бодяну.
Прежде чем они ответили, послышалась стрельба зенитных орудий и пулеметов, установленных на платформах и крышах броневагонов.
– Замечено звено русских самолетов, которые, судя по всему, идут бомбить днестровскую переправу, – объявил Бодяну. – Наш огонь – предупредительный, однако поезду лучше оставаться на станции, которая как узловая тоже охраняется зенитной батареей. Тем временем отряд жандармов проведет прочесывание лесистой долины, пролегающей параллельно железной дороге. Вчера там была замечена небольшая группа то ли партизан, то ли дезертиров. Через десять минут поезд продолжит движение.
Он хотел сказать еще что-то, но в эту минуту вагон задрожал от мощного сотрясения воздуха, вызванного близким прохождением бомбардировщиков. Они двигались рядом со станцией и явно нацеливались на переправу в районе Тирасполя; вокзал, со стоявшим рядом с ним поездом, русских пилотов не интересовал. Зато зенитчики старались вовсю, хотя и безуспешно. Очевидно, правы были германские офицеры, которые в свое время провели инспекцию артиллерийских частей Румынии, говоря о том, что подготовка полевых пушкарей и зенитчиков крайне слабая, и даже предложили заменить прислугу дальнобойных орудий выпускниками германских артиллерийских школ[9].
«Знали бы русские, кто сейчас находится в одном из вагонов этого поезда! – усмехнулся про себя кондукэтор. – Наверняка спикировали бы на бронепоезд, как японские камикадзе, не полагаясь при этом на свои бомбы и пушки. Плоховато сработала в этот раз русская разведка, плоховато. Даже о проведенном мною совещании, которое проходило на ближних подступах к Одессе[10], буквально под носом у разведки, русские узнали только после того, как оно состоялось. Конечно, русская армия панически отступает, и она уже далеко, в то время как осажденному городу не до стратегической разведки, и все же…».
Антонеску отпустил полковников, о которых на какое-то время попросту забыл, еще несколько минут постоял у окна и вернулся за свой «коньячный» столик. Когда поезд наконец тронулся, маршал обратился к своим воспоминаниям. Он и теперь признавал, что решиться на ультиматум королю оказалось непросто. При любом раскладе сил и развитии событий, шаг этот оставался рискованным и почти отчаянным. Несмотря на явную изоляцию, в которой монарх пребывал в то время, у него все еще хватало сил и власти, чтобы не только лишить Антонеску поста, но и предать повторному аресту как главаря путчистов.
Однако генерал вел себя, как азартный игрок. «Румынский Бонапарт» понял, что настал тот самый момент, при котором выбор сузился до рокового решения: «сейчас – или никогда!» И он четко уловил перелом в настроениях армейского командования и пошел ва-банк. Конечно, он мог и проиграть. Но разве не в такие времена и не таким образом приходили к власти все прочие заговорщики, путчисты и просто баловни судьбоносных авантюр?
Понятно, что монархически настроенные силы восприняли эту атаку на короля болезненно. Даже самые лояльные из них по отношению к «румынскому дуче» возопили, что лишать страну полновластного правителя в столь сложное политическое время в ходе войны, разгоравшейся буквально у границ Румынии, причем войны, которая вот-вот должна стать мировой, было сущим безумием.
Но еще большее недоверие и генералов и некоторой части промышленников стало проявляться после объявления Антонеску страны национал-легионерским государством и провозглашением себя вождем нации, которым всегда, по Конституции и древней традиции, являлся король и только король.
«Теперь всем ясно, – витийствовал анонимный автор статьи одного из полулегальных коммуно-сионистских изданий, – что генерал Антонеску откровенно подражает Муссолини и Гитлеру. Почувствовав себя полноценным «дуче-фюрером» страны, этот диктатор, опираясь на профашистские партии и общественные организации, тут же постарается не только избавиться от молодого, неопытного короля Михая, но и вообще искоренить румынскую монархию как таковую».
И маршалу еще очень повезло, что к нему по-прежнему тянулась финансово-промышленная элита страны, особенно та ее часть, которая делала свой бизнес на военных поставках и нефти. А значит, ему было кого и что противопоставить зажиревшему на тыловом провианте генералитету.
Вражеские артиллеристы явно были в ударе. Вот уже в течение двадцати минут их орудия методично обстреливали окопы пограничников и морских пехотинцев, которые держали оборону на переднем крае. Они словно бы поклялись друг перед другом, что не позволят русским дотянуть до темноты, до той поры, когда по приказу они должны были отойти за Большеаджалыкский перешеек, на котором закреплялся сейчас четвертый батальон капитана Гродова.
А чтобы никто в русских штабах не сомневался, что им известно об этой промежуточной линии, время от времени тяжелая артиллерия давала залп, как бы предупреждая противника, что и на этом рубеже ему не устоять. Некоторые снаряды рвались настолько близко от «Кара-Дага», что осколки долетали до его борта и даже впивались в палубу.
