Щуплый белобрысый шофер вышел из кабины, взял ключи у приезжего, открыл двери «воронка».
— Давайте сюда, — буркнул через плечо сосновским мужикам.
— А за что? Не поедем! В чем виноваты? Мы пожар тушили. За это забирают? Хоть тресни, не поедем! — повернулись к домам. Но тут вмешалась милиция. Она остановила всех. Дав несколько выстрелов из наганов вверх, предупредили: кто сделает шаг в сторону, того убьют на месте без уговоров.
На звук выстрелов из домов выскочили женщины, старики, дети. Их отпустили с пожара еще до дождя, когда в тайгу прибыла помощь из района.
Увидев милицию, насторожились. Удивились, зачем увозят мужиков из деревни? Что случилось? Но с ними никто не хотел говорить, им не ответили ни на одни вопрос. И, затолкав в «воронок» сосновцев, оттеснила милиция от машины бабье и, набившись в кабину, рванула от Сосновки, подняв на дороге столбы пыли.
Сквозь решетку увидел Федор Катерину, растерянно стоявшую возле дома. Не успела баба добежать, узнать, что случилось. Отяжелела. Обеими руками поддерживала вздувшийся живот. Дышала трудно, загнанно.
Она не увидела наручников на руках мужа, не узнала, как грубо втолкнул его в машину милиционер, сказав злое:
— У, контра! Путевые на войне погибли, а это говно отсиделось в тылу, да еще вредить вздумало! Перестрелять бы всех разом, меньше мороки с ними было б и самим дешевле, чем возиться со всяким паскудником!
Федька хотел ответить ему тем же, но не успел. Его оттеснили свои же сосновцы, которых набилось полный кузов. Не только сесть, дышать было трудно.
Портсигар… Федька потерял его в тайге с неделю назад. Искал, но не нашел. Этот портсигар остался ему в память от отца. Мать сберегла. Все ж серебряный, старый, с царским орлом на лицевой стороне. Этот портсигар с дедом, а потом с отцом прошел мировую и гражданскую войны. Он многое видел. Уберег от ранения осколком снаряда. Так и осталась на нем царапина в память о том дне.
Мать его берегла, как сокровище. Все просила Федьку, чтобы не выронил, не потерял. Когда узнала о его пропаже, даже всплакнула, назвав сына растрепой. Не знала она, какую беду причинит эта реликвия.
Федька узнал его и прокопченным. Обрадовался несказанно. Но не предполагал, что лучше было бы отказаться, не увидеть портсигара.
— Выходи! — открылась дверь в машине, и Федька увидел обнесенный высоким забором двор, колючую проволоку, натянутую сверху, сторожевые вышки и громадных собак, стоявших наготове.
— За что? Тюрьма? — не верилось сосновцам.
— Нет! Во дворец вас доставили! — хохотнул белобрысый и подтолкнул зазевавшегося Костика: — Шуруй живо, мразь!
Сосновцев развели по разным камерам. По двое, трое, на подселение к ворам. Федька, будто нарочно, попал в одиночную камеру.
— Тебе повезло! Отдельный кабинет, — хохотал охранник.
Федька вошел в сырую темную камеру, куда со двора не пробивался ни единый луч света.
Он сел на грязные нары.
«Ничего, выяснят и через час, другой отпустят домой. На что мы им сдались? Кому-то нужно лес заготавливать», — успокоил он сам себя.
Но время шло, а его не вызывали. Никто и не думал отпускать Федьку, и тогда, потеряв терпение, он забарабанил кулаками в дверь:
— Сколько держать будете? Отпускайте! Чего томите? Я жаловаться буду! — кричал мужик.
— Кому? — ухмылялся в глазок охранник. И, послав сосновца так, что уши огнем вспыхнули, добавил: — Теперь не гоношись, пташка-канареечка! Попался? Отдыхай «на параше». Когда нужен станешь, вызовут. А колотиться будешь, вкинем. Мало не покажется…
Федька заходил по камере, измеряя ее шагами. Три — в длину, два — в ширину. По ней он ходил всю ночь.
Лишь через два дня вызвали его на допрос.
Федька бежал, опережая конвоира. Думал, что после допроса его сразу отпустят домой. Уж он бы не стал просить отвезти его обратно в машине. Пешком в Сосновку вернулся б… И сразу домой — к жене, матери…
Когда его ввели в кабинет, он сразу увидел на столе свой портсигар. Хотел взять, но следователь не велел. Назвал портсигар вещественным доказательством и предложил:
— Давайте начистоту выкладывайте все. Вам от того лучше будет. Признаете вину. Скажете, почему тайгу подожгли. И мы с вами распростимся. Отделаетесь сроком. Будете упорствовать, получите расстрел. Это я гарантирую! — откинулся на спинку стула, в упор разглядывая Федьку, лениво покуривая дорогую папиросу.
— Смеетесь надо мной? — не поверил мужик в услышанное. И заговорил возмущенно: — Да как нам без тайги? Она ж для нас и жизнь, и смерть! Бабы в ней грибы да ягоды, орехи и травы собирают. Дома из бревен ставим. Сушняк — на дрова. Она нам заработок дает. Да сами подумайте, помрет кто, и здесь доски на гроб лишь в лесу… Зачем же ее жечь? Это ж малахольным надо быть, чтоб самого себя обокрасть. Да знай мы, кто пожар учинил, ноги с жопы тому повыдирали бы! Не шутейно, сколько лесу сгубил. А я в тайге с детства работаю. Знаю, как себя в ней вести. И пожар не учиню. Никто с наших не поджигал ее. А портсигар потерял за неделю до пожара. Обронил по случайности, — говорил, думая, что следователь верит в каждое его слово.
— Значит, отказываетесь признать свою вину? Что ж, ваше дело. Следствие располагает и другими доказательствами, — усмехнулся криво следователь и полез в стол.
«Нет-нет, отец Виктор советовал вспоминать хорошее, только светлое, чтобы боль скорее отпустила», — гнал Федька воспоминания.
Но в жизни, как в страшной сказке, добрым бывает лишь конец… Смерть добрее всех, обрывает заботы, муки и страдания, даря долгожданный покой. Вот только как ускорить, приблизить ее, долгожданную? Многие, не дожив до старости, жалеют о рождении, не зная, зачем на горести и муки появились на свет?
Катились слезы по лицу. Федька их не чувствовал. Не мудрено: обмороженное тело тепла не ощущает. Да что там лицо? Сердце заледенело. С ним попробуй сладить, коль в жизни, кроме студеных холодов, ничего не знал.
Федька только теперь увидел, что священник спит на полу — на матраце, укрывшись жидким одеялом. Давно задул свечу. Лишь лампада освещала красноватым светом лики на иконах.
— Нет! Не виноват я! — твердил он. И то же самое сказал он следователю, когда тот достал из стола заявление Ольги, в котором она указала его виновником пожара.
«Утверждаю, поскольку знаю этого человека лучше многих других. Он не просто кулак. Он убежденный враг народа и нашего государства, осуждающий политику коммунистов и наш строй. Это мне приходилось слышать от него неоднократно. Я пыталась переубедить. Но невозможно образумить того, кто закоренел в своей злобе. Как студентка юридической школы, не могу и не имею права молчать о факте вредительства и его виновнике. Я уверена, что только Федор со своими сообщниками-кулаками способны были причинить государству такой ущерб. К сожалению, мне не довелось предотвратить эту беду, остановить негодяев, но я уверена, они понесут заслуженное наказание».
Федор сидел с открытым от удивления ртом.
— Может, вы скажете, что не знали Ольгу? — спросил следователь. И продолжил, усмехаясь: — Так ваше знакомство весь поселок подтвердит. И Сосновка. Ваши люди этого не отрицали…
— Знал, — выдохнул трудно. И добавил: — Даже любил. Но не такую…
— Конечно! Не вашего поля ягода. Сознательная, умная девушка! Настоящая коммунистка!
— Стерва! — сплюнул Федька на пол.
— Что? — подскочил следователь, вмиг покраснев, и приказал охране: — Протряхните мозги негодяю!
Федьку выбили из кабинета кулаками. Весь путь до камеры охранники швыряли его с кулаков на сапоги. И в камере избили до бессознанья. Три дня без еды и воды лежал он на полу не шевелясь и, казалось, не дышал. Все отбили. Даже желание к жизни.
Лишь на четвертый день кое-как влез на нары. В голове звон, все тело словно чужое. И тут впервые почувствовал, как болит сердце.
— Недаром мать ее ненавидела. Не зная, не видя, прокляла. Сердцем чуя вражину. А я — дурак безмозглый. Жениться хотел на ней! Любил! Кого? — стонал Федька. «Пусть бы любой другой написал, не было б так больно. Неужели я из-за своей любви должен вот такое терпеть? Иль не могла она оплевать все чистое? Нашла врага? Да глупости! Отомстить решила. За то, что женился не на ней! Меня переубедить? А в чем? В одном лишь виноват, что полюбил змеюку, не разглядел, не угадал, слепым оказался», — думал Федька, готовый от злобы разорвать клетку, в которую попал.
— Ну! Поумнел? Проветрило тебе мозги? Признаешь вину? Иль опять будешь кривляться? Так помни, время работает против тебя! — предупредил следователь на втором допросе.
— Да в чем же признаваться мне?
— Дурак! На этот раз тебя не просто измолотят. Прикончат в камере. И все тут! Пулю пожалеют. На третий допрос я не вызываю! Времени нет. Вот и выбирай между зоной и могилой. Третьего — не жди, его не будет.
