— А где он теперь?
— Родитель?
— Ну да!
— Он враз смылся. Но я с ним однажды увиделся. Он к бомжам прикипелся. Заметил меня, как заорал матом. Камнем вслед кинул. Попал по ноге. Но я догонять не стал. Вспомнил, чем его подвиг может закончиться. Но вслед кричал долго. Знаешь, как обзывал? Как будто я не его сын, а мамка меня нагуляла. И еще обиднее говорил. Знаешь, как больно было. Нет, не нога, она неделю болела и прошла. А вот то, что он тогда кричал, я помню. У других пацанов отцы тоже выпивают, но не убивают, не гоняются с топорами, не надевают петли на горло, не колотят головой об угол и не грозят урыть живьем. Они если и сваливают из дома, всегда могут туда вернуться. Почему другие до смерти остаются отцами и жалеют своих? А наш хуже зверя. Все пропил. Мне даже самому обидно, что именно он мой отец.
— Ну а с крутыми как скентовался?
— Я ж их обязанником стал. Пришлось отрабатывать услугу. Это я сам понял, что дарма никто не станет помогать. А чтоб к мамке не прикипались, сам к ним возник. Они меня взяли, стал промышлять на них. Мамка ничего не знала. Да и зачем ей?
— отмахнулся Борька.
— Короче, из одной беды в другую попал?
— Вышло так.
— А чем промышлял? — спросил Герасим.
— Всякое было. Поначалу я их машины мыл. Каждый день выдраивал до блеска.
— Они заставляли? — нахмурился отчим.
— Нет. Это я сам! Никто даже не просил. За это меня кормили от пуза. Они сначала не поверили, что чистые машины
— моя работа. И благодарили. Когда стал за жратвой и куревом для них бегать, вовсе своим признали.
— Воровать принудили?
— Не-е, деньги давали. Те крутари были настоящими дружбанами. Они не возникли б поджигать и трамбовать. В
карты не играли и пацанов не трогали. С девками тусовались, с сучками. Мы у них на подхватах дышали.
— Это как? — не понял Герасим.
— Убирали в доме после буханья. Порядок наводили. Иногда выпивон приносили им, когда нас посылали. И стерегли от легавых. С ними никто не корефанил.
— А куда ж они делись?
— Накрыли их мусора. Всех прижучили, отловили до последнего. Потом судили, распихали по зонам. Ни один еще не вернулся. С ними нам кайфово дышалось.
— Так это были фартовые! Настоящие воры в законе. Нынешние — шпана и перхоть!
— Ну, не все такие! Есть путевые. Ты их не видел, а я каждого в лицо знаю. Те, кто не нарисовался, лафовые мужики. Они нас не трясли. И бабки не выколачивали. Свои имели — кучами, причем баксы. Но их мало. А вот шпаны полно. Случается, они махаются…
— Крутые с крутыми? Короче, банда с бандой?
— А кто теперь не бандит? Наши мамка с бабкой?
— Мы с братьями тоже никого не трясем! На свои дышим, — вставил Герасим.
Борька загадочно улыбнулся и спросил:
— А за что тебя расстрелять хотели?
— Ты откуда о том пронюхал? — изумился Герасим и вылупился на Борьку, тот, не выдержав, рассмеялся громко:
— Чё пасть отворил? Это мамка в том не рубит, а я давно усек, что ты на зоне дышал. Пока с крутыми тусовался, кое в чем волочь начал.
— И на чем я прокололся? — спросил отчим.
— У тебя татуировки! А одна — на груди — черная молния, от самого плеча к сердцу убежала. Я о таких наколках много слыхал. Их смертникам ставят после приговора, чтоб на том свете ни с кем не спутали. Вас, вот смех, почти святыми ангелами считают. Такие татуировки только насильникам не делают, а еще тем, у кого клешни в невинной крови. Когда ты с крутыми махался, я эту молнию у тебя увидел. Другое разглядеть не успел, — признался Борька.
— И этого многовато! — качнул головой Герасим, добавив глухо: — Даже не знал, что ты такой грамотный. Ну что ж теперь делать? Когда-нибудь расколюсь. Одно тебе вякну, кент: мне своей жизни стыдиться нечего. Горько, если Наталья узнает — выгонит из дому.
— Почему?
— Она не поймет и не поверит мне.
— Но ведь ты не один. Еще и я есть. Пусть пока не совсем мужик, но мамке доказать смогу. Вот только не знаю, послушает ли меня… Хотя зачем ей рассказывать?
— Это, браток, ты верно подметил, женщина чем меньше знает, тем спокойнее живет.
— Так и я про то!
— Значит, договорились? — обнял Герасим Борьку, слегка прижал к себе.
Пацан тихонько взвизгнул от радости и блаженства. У него на самом деле появился друг, большой и сильный. С ним нигде не страшно. Он умеет защитить семью и себя. Его боятся крутые. «Его сама смерть не взяла, не одолела! — Мальчишка прижался к мужику… — Наверное, таким он и должен быть — отец! Чтоб ему можно было все рассказать, как самому себе. И он поймет, защитит…»
Герасим, обняв Борьку, почувствовал тепло. «Ну и что, если рожден от другого? Тот не стал ему отцом, не сумел или не захотел, а может, не создан для семьи, таких в зоне сколько видел! Они даже не пытались завести жену, детей. Коротали волками-одиночками. И я себя к таким причислил. Конечно, родного заводить уже поздно, да и они разными бывают. Иной кровный хуже чужого. А Борька, что с него спросишь? Считай, сиротой жил, сам себя растил. Вот и заскользил по тропинке. Хорошо, что я вовремя у них появился. Теперь уж удержу мальчишку в руках, не дам сковырнуться».
— А за что тебя расстрелять хотели? — спросил Борис. Герасим погладил его по голове:
— Как-нибудь потом расскажу. Не все сразу. Такое на ночь слушать вредно, не уснешь. Покуда бабкины сказки слушай. Они у нее добрые, под них хорошо спится, и сны снятся красивые, яркие, как звездное небо или луч в цветах. Я ее байки долго любил, пока не стал взрослым. Тогда перестали сниться сказки, а жаль, зря я спешил из детства убежать. Обидно, что вернуться в него нельзя, — взгрустнул мужик.
— Куда вернуться? В сказку? — не понял пацан.
— В детство. А это все равно что в сказку…
— Ой, запросто! Нассы в портки и враз поверишь.
— Нет, я о другом, Борис. В детстве не все мокро и вонюче. Ведь вот меня смалу к делу приучали. А ты так и не захотел стать мне помощником.
— Ну ладно тебе. Не все сразу. Да и не люблю я в глине ковыряться. И рисовать не умею.
— Кем же стать хочешь? — спросил Герасим.
— Черт его знает. Сначала мечтал свою бензоколонку иметь. Но потом передумал. Лучше ресторан заполучить! В любой миг пожрать можно. Даже не знаю, что лучше. Напорное, все же не работать. А то жить некогда. Не успеешь взрослым стать — впрягайся в лямку, как мамка. Она и дома вкалывает. Когда я прошу ее отдохнуть, говорит, что с этим успеет, когда помрет. А зачем тогда жизнь?
— Я даже не думал, что ты бездельником хочешь вырасти.
— С чего взял? — отпрянул Борька и сказал насупившись:
— Подумаешь, великое дело — в глине возиться, как жуку в говне. Но ты за все время, что живешь с нами, ни в чем не помог мамке по дому. Приходишь, помыл руки и отдыхаешь барином. Ты устал. А мамка тоже работает. Почему она должна и на тебя ишачить? Я бездельник, но ей всегда помогаю. Ты дома только ложкой вкалываешь, в остальном пальцем не пошевелишь. Мать приготовь, постирай, убери, успей с огородом…
— Все понял! Борис, ты прав! И вовремя сказал. Я буду помогать Наталье. Не серчай, я не хотел тебя обидеть. Оно, может, и рано спросил о работе, но я в твое время уже знал, кем стану, когда вырасту.
— Зэком ты стал. Нашел чем хвалиться! — сморщился мальчишка и мигом спустился вниз по лестнице. Он даже не оглянулся на Герасима и вскоре смешался с ватагой деревенских ребятишек. Герасим, глянув в ту сторону, услышал чей-то звонкий голос:
— Пацаны! Айда на речку! Скупнемся зараз!
Стайка ребятишек, стуча босыми пятками, с криками помчалась за деревню.
«Вернись в детство, Борька! И дай тебе Бог в нем побольше улыбок», — думал Герасим, возвращаясь в дом, где ждала его мать.
— Отдохнули? Чего ж так скоро? Бориска где?
— С детворой на речку побежал.
— Теперь не скоро воротится, только к вечеру.
— А что хотела? Он нужен тебе сейчас?
— Нет. Я с тобой вздумала поговорить, сынок. Скажи мне честно, Бориска чужой тебе? Ты взял бабу с дитем?
— Да, мам, не кровный он.
— Родной отец кинул их иль сами прогнали?
— И то и другое. Честно говоря, я знаю его. Редкая тварь! Второго такого не сыщешь, только на заказ черти сообразить подобного могут. В общем, не случайно разбежались.
— А ты с ним где встрелся? — Поставила сыну кружку холодного молока, сама села напротив.
— Я, как всегда, привез на базар свои глинушки. Поставил, разложил все. Тут и покупатели пошли. Всяк свое хватает. Кто пепельницу, другой — цветочный горшок, масленки, едва успеваю подавать глянувшееся. А тут приметил мужика. Он сбоку примостился. На товар не смотрит, на меня косит. Да так зло, аж зубами скрежещет и кулаки скручивает. Я глянул — нет, не был с ним знаком, нигде не встречался. А он все ближе ко мне подвигается. Думаю, что за невидаль, чего ему от меня нужно? На всяк случай сумку с деньгами убрал с прилавка, к себе на пузо повесил. Ну так-то схлынула первая волна, почти половину товара скупили. Так всегда бывает. Потом, до самого вечера, по одному, по двое подходят. Вот в эту передышку тот хмырь подначил и говорит: «А знаешь, кто я есть?» Ответил, что мне до него дела нет. Если с каждым на базаре знакомиться, жить станет некогда. Тот хрен хвост поднял дрыном, мол, он не каждый встречный. А вот я! И как стал меня склонять, да все матом. Я стою, глаза вылупив, не пойму, за что обсирают.
