— Не хочу никого разоблачать. Оставьте меня в покое. Дайте водки. Больше ничего не надо.
— Вам нечего бояться, Владимир Евсеевич. Вы среди друзей. Водки вы уже выпили. Целую чашку. Куда же больше…
— Тогда отведите, где я был раньше.
— А где вы были, Владимир Евсеевич? На заседании в Государственной Думе?
— В чулане. Там тепло. Хочу спать. Неужели жалко еще чашечку?
Иванцов пошел на уступку, разговор буксовал, никак не входил в русло намеченной схемы. Важнее всего на этом этапе вызвать у двойника доверие, а того уже чуть ли не трясло от страха. Вероятно, мозговая санация задела его психику глубже, чем показалось вначале. Но все-таки контакт был, и то хорошо.
— Владимир Евсеевич, — произнес Иванцов как можно мягче. — Обещаю, здесь вас никто не обидит. И вы получите свою водку. Но сперва выслушайте внимательно, хотя то, что скажу, может показаться неприятным. Этот ваш однофамилец узурпировал все ваши права. Он живет припеваючи, как сыр в масле катается, а вас превратил, прошу прощения, в животное. Отобрал даже память. Вы же не хотите навсегда остаться никем и ничем, без биографии, без семьи, без собственного дома? Иными словами, без всякого будущего. Без человеческого будущего. Хотите или нет?
Двойник сморщился в жалобной гримасе:
— Зачем вы мучаете меня? Дайте водки или усыпите. Трубы горят.
— Про трубы вы уже говорили. Ничего у вас не горит. И никто вас не мучает. Напротив, я хочу помочь, указать путь к спасению… Самозванец действовал, разумеется, не в одиночку — главное зло не в нем. У него могучий помощник, эдакое исчадие ада по фамилии Ганюшкин. Вам что-нибудь говорит это имя?
— Ничего не говорит.
— Прекрасно. Тогда поверьте на слово. В руках этого человека, образно говоря, ключик от вашей души. Надо забрать это ключик. Кроме вас, никто это не сделает. А вы можете сделать. И сделаете. После этого у вас будет столько водки, сколько пожелаете. Море разливанное.
В соседней комнате что-то грохнуло, как если бы тяжелая книга упала с полки. Двойник испуганно вскинул голову, словно потревоженный в зарослях зверь.
— Не отвлекайтесь, — успокоил его Иванцов. — Все в порядке. Это мыши бегают.
— Какие мыши? Зачем мыши?
— Владимир Евсеевич, сосредоточьтесь, пожалуйста. Сейчас принесу водки. Только ответьте, вы готовы выполнить мою просьбу?
— Какую просьбу?
— Пойти к Ганюшкину и забрать то, что принадлежит вам по праву. Свою личность.
На слух Иванцова прозвучало убедительно, но двойник отреагировал неадекватно: безвольно обвис на стуле, руки уронил между колен. Смотрел затравленно.
— Не знаю, чего вы добиваетесь… Мне не нужна никакая личность. Дайте водки — и я усну.
Иванцов внутренне содрогнулся: давно ли он сам был в положении человека с оскопленной душой, а сейчас выполняет роль палача. Так жизнь и играет людьми, как пешками, одного ставит сверху, другого валит наземь; и по какому-то подлому закону тот, кто оказывается наверху, обязательно норовит унизить того, кто внизу. В этом человек уподобляется зверю, но стократ превосходит его в изощренности.
— Хорошо, Владимир Евсеевич. — Иванцов поднялся. — Сейчас вы утомлены, вам трудно рассуждать здраво. Вернемся к этой теме после отдыха. А пока подумайте, пожалуйста, вот о чем. Представьте, что произошло чудо, вы не пожилой человек, утративший память, с дрожащими поджилками, а только что народившийся младенец. Агу-агу-агу! Можете представить?
— Ну и что? Тогда дадите водки?
— Водки я и так дам… По-вашему, какое может быть желание у новорожденного? Самое главное, единственное.
— Глупости какие-то…
— Пусть глупости. Сделайте мне приятное. Я вам водки, а вы мне приятное. Договорились?
Оставил двойника в растерянности, вышел в соседнюю комнату. Надин встретила его восторженным возгласом:
— Гениально, Анатолий Викторович! Еще немного — и он наш.
— Ничего подобного, — отмахнулся Иванцов. — Пустышку тянем. Ему до зомби, как нам с вами до райских кущ. Повторяю, без гипноза не обойтись. И потом, у меня подозрение, что он валяет дурака. Все он прекрасно помнит.
Сидоркин возразил:
— Какая разница, помнит или не помнит? Для нас важно, чтобы сделал дело. Вы должны убедить, что это для его же пользы. Иначе ему хана.
— Да ему так и так хана, но он не в том состоянии, чтобы цепляться за жизнь.
— Откуда вам известно?
— Вижу. У него в глазах смерть. Они стеклянные.
— Ну и что? Я по-простому сужу. Нет человека, который чем-нибудь да не дорожил. Не жизнью, конечно. Жизнь как раз пустяк, это понятно. Но что-нибудь обязательно есть. Штука в том, что человек иногда сам не знает, что ему дорого. Зато коли увидит это перед собой, потянется — тут его хоть голыми руками бери.
Иванцов посмотрел на майора с уважением: он сам думал точно так же.
— Что же это, по-вашему, может быть?
— Да что угодно. Для одного рюмка водки, для другого, для большинства — денежки. Для Наденьки вон — любовь. Для среднего обывателя главное, чтобы его оставили в покое, в душу не лезли. Да мало ли что. Но непременно есть.
— Для тебя, Антон, значит, любовь не главное? — холодно уточнила Надин.
— Ступай, малышка, заряди еще дозу. Клиент ждет, — уклончиво ответил Сидоркин.
Двойник раскачивался на стуле, обхватив голову руками.
— Эй! — позвал Иванцов. — Заказ прибыл, Владимир Евсеевич. Прошу.
Во взгляде двойника вспыхнуло вдохновение.
— Я придумал, — сказал он.
— Что придумали, голубчик?
— Какое желание у младенца, если бы он был не я, а Громякин. Или наоборот.
— Какое же?
— Вернуться в материнскую утробу.
— Что ж, — одобрил Иванцов, — желание достойное и разумное. Я сам к этому стремлюсь.
10. СЕНТИМЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Ганюшкин провел в хосписе «Надежда» выходной. Он часто ловил себя на мысли, что только здесь по-настоящему отдыхает душой. Испытывая те же чувства, какие, вероятно, испытывает Господь Бог, озирая свои творения, любуясь ими. Сколотив огромный капитал, имея неограниченную власть в этой зачуханной стране, лишь в хосписе он реально ощущал пределы своего могущества, ибо создал модель мира, принадлежащую ему целиком. Пусть на ограниченном пространстве, пусть еще несовершенную, зато ни одно дыхание не зарождалось без согласования с его царственной волей. Понимая это, он старался быть добрым и осмотрительным правителем. Кроме того, хоспис снимал, разрешал философское противоречие, иногда удручающее магнатов его уровня: как совместить деньги, являющиеся средоточием низменных, греховных инстинктов, с тонкими и возвышенными духовными устремлениями? Именно хоспис, воплощающий идеал житейского благоустройства, давал неограниченные возможности для бескорыстных творческих порывов.
Когда генерал Могильный доложил о встрече с отмороженным майором и о том, что, по всей видимости, действительно в верхах существует сговор, грозящий его бизнесу, он пришел в ярость, словно был беременной женщиной, которой собираются сделать принудительный аборт. Не сдержал эмоций, замахнулся на генерала кулаком:
— Старый дурак, почему не приволок его за уши?! Могильный печально ответил:
— Силы уже не те. Гай Карлович. Опасался, как бы он сам меня не пристукнул.
— Невелика потеря, — буркнул магнат.
Но, поостыв, пораскинув мозгами, пришел к выводу, что горячиться не следует. Не первая зима на волка. Если в Кремле плетется очередная интрига и если бедовый майоришка каким-то чудом заполучил ценную информацию, то разумнее ее купить, чем вытягивать из проходимца клещами. Тем более что от клещей тому все равно не спастись.
В хоспис приехал утром и, расположившись в собственных покоях, первыми принял Завальнюка и Гнуса, здешнее начальство, директора и главного врача. Как обычно, нагрянул без предупреждения — и несколько минут наслаждался ужасом, светившимся на лицах этих двоих. В хосписе не было нормальных людей, ни среди пациентов, ни среди персонала, все были хоть немного переделаны под общую колодку, что вполне соответствовало великой идее мировой глобализации. Директор Завальнюк, взятый из тюремных надзирателей, подвергся незначительной корректировке, его психика была изменена лишь в том ключе, что на самом деле он не Завальнюк, а житель Чикаго мистер Николсон, присланный в Россию для оздоровления нравов, но об этой тайне не знал никто, кроме него, двух-трех человек из начальства хосписа и Ганюшкина, и не должен узнать, ибо в противном случае его могли привлечь к ответственности за нарушение визово-го режима. Доктор Гнус в прошлом работал начальником отделения в знаменитых Ганнушках, считался классным специалистом, был автором двух учебников по психиатрии, но после частичной стерилизации левого полушария мнил себя незаконным сыном Ганюшкина, что чрезвычайно забавляло магната: по возрасту доктор был старше его на десять лет.
