— Тебе чего надо, пес? — недружелюбно осведомился один из них, — здоровенный мужик, ставя кружку на столик и выразительно приподнимаясь с деревянной скамьи.
— Извините, промахнулся, — поспешил оправдаться Лев Евгеньевич, пятясь задом к выходу.
— Ну и пошел вон из казенного помещения, стукач херов! — выругался второй мужик. — Ходят тут, вынюхивают…
“Какой же я тебе “стукач херов”, если ты меня в первый раз видишь?” — мысленно возразил ему Злобин, поскольку, как уже говорилось, обладал характером вздорным и сварливым, но вслух говорить ничего не стал.
Но, понятно, после этих утренних стычек и досадных накладок настроение его было изрядно подпорчено. К тому же перед ним стояла очень неприятная дилемма — дело заключалось в том, что небольшая дощатая дачка Льва Евгеньевича, или, как он ее характеризовал — “охотничий домик”, находилась на берегу озера сразу же за городом, всего в трех перегонах отсюда. Следующая электричка отправлялась через полтора часа, то есть как раз за это время туда можно было добраться пешком. Это обстоятельство почему-то казалось особенно обидным.
Злобин двинулся было идти пешком, прошел метров триста, но передумал и вернулся. Походил по пустому перрону, погрелся в здании вокзала, попил воды в туалете. Опять вышел на перрон, затем снова вернулся в зал ожидания, присел на деревянный диванчик. Время тянулось медленно. Старуха-уборщица, шмыргая шваброй по полу, задела грязной тряпкой его боты, однако и на этот раз Лев Евгеньевич промолчал. Промолчала и уборщица.
“ А ведь самый клев идет, — изнывая в бездействии, думал Лев Евгеньевич, глядя на настенные вокзальные часы, и настроение его все больше портилось. — Надо было пешедралом идти, уже был бы возле Дубового Лога, а там какая-нибудь попутка наверняка попалась бы… А эти сволочи с утра пораньше за чарку. Эх, народ-народ… Урод, а не народ. Показал бы вам Сталин. И за пьянку с утра, и за “стукача”… И за “лысого хрена”…
Лев Евгеньевич стал представлять, как он, положим, следователь особого отдела, вызывает на допрос в свой кабинет первым делом этих двух в робах, а потом и толстую тетку из автобуса… Он представляет, как они входят, глядят сперва на зарешетчатое окно, затем узнают его, и красные лица их смертельно бледнеют и вытягиваются. А он сидит вежливый, причесанный, постукивает мундштуком “Казбека” по крышке портсигара, на котором крупно выгравировано “Товарищу Злобину лично от товарища Ежова в знак дружбы”, молчит и глядит в бумаги… Главное, спокойно так, бесстрастно. А у этих зубы стучат, колени трясутся. Губы отвисли… В этот момент, хорошо бы этак — входит лейтенант и докладывает: “Товарищ полковник! Враг народа машинист электрички по вашему приказанию расстрелян!” “А что уборщица?” “Уборщица помилована и выслана в Караганду на двадцать пять лет.” “Ага, а как у нас на сегодня с планом по высшей мере?” “Девяносто семь процентов, товарищ полковник. Еще троих надо расстрелять…” “Хорошо, товарищ лейтенант, вы свободны… Впрочем, нет, подождите в коридоре, пока я разберусь с этими тремя субъектами…”
В этот приятный миг Злобин снова взглянул на часы и обнаружил, что до отправления электрички остается всего десять минут. Он вскочил с места и пошел на перрон. А через полчаса он выходил уже на своем полустанке.
Однако напрасно Злобин надеялся, что с расстрелом врагов все его несчастья кончились, и впереди его ожидает славный отдых на природе и рыбалка. Еще издалека заметил он, что к калитке его ведут чуть припорошенные снегом глубокие следы. Причем следы петлистые и извилистые, а кое-где приметил Злобин даже оттиски растопыренной громадной пятерни.
“Явно злодейские следы”, — подумал почему-то Лев Евгеньевич и оказался совершенно прав.
Замок на калитке был сорван, дверь в “охотничий домик” распахнута. Красть-то, собственно, было нечего в этом домике, ибо, предвидя зимнее нашествие ворья, Злобин всегда увозил в город все, представляющее хоть какую-то ценность. Однако, как он и предполагал, жилье его было изрядно и цинично обесчещено — на круглом столе, точно посередке столешницы красовалась большая мерзлая пирамидка… В позапрошлом году случилось то же самое, — по-видимому, воры, не найдя добычи, совершали подобное непотребство с досады…
— Тьфу ты, черт! — выругался Лев Евгеньевич, радуясь тому, что по крайней мере хоть окна не разбиты, и скинул с плеча ящик.
Он вытащил из нагрудного кармана связку ключей, затем сходил в сарай за лопатой. Быстро управившись с неприятной работой, отнес находку в компостную яму, затем припер дверь домика штакетиной и — бодро пошагал к озеру.
Но, как уже говорилось, рыбалка, к которой с таким радостным нетерпением готовился он целую неделю, не задалась.
Темные воды озера точно вымерли — за десять часов терпеливого сидения над лункой не было ни одной поклевки, ни единой… Весь день косо летел сырой снег, порывами задувал на озере пронизывающий ветер, и как ни горбился, как ни кутался в телогрейку, как ни запахивался в брезентовый плащ Лев Евгеньевич, никакого спасения не было. И в конце концов его основательно продуло коварными зимними ветрами. Однако в азарте высиживания над заветной лункой пусть и в бесплодном ожидании поклевки, никаких признаков надвигающейся опасности он не ощущал.
Но уже возвращаясь в город, едва войдя в переполненный вагон, почувствовал он внезапный озноб и слабость в ногах, а потому сразу же присел на свой рыбацкий ящик и плотнее закутался в сырой непромокаемый плащ. Однако и в натопленном вагоне так и не сумел согреться. Яркий свет немилосердно резал глаза, окружающие пассажиры виделись в каком-то радужном мареве, но особенно досаждали однообразные реплики и вздорные споры хмельных картежников, которые играли в бесконечного “дурака” на лавочке напротив Льва Евгеньевича.
Он то и дело впадал едва ли не в беспамятство, и тогда окружающее заволакивалось сияющим туманом, смутно шевелились серебристые тени людей, а Злобин представлял горячую ванну с обильной душистой пеной, дымящуюся чашку горячего свежезаваренного чая (водку он не пил принципиально), и на лице его начинала блуждать слабая улыбка. Однако именно в этот утешительный миг очередной пьяный возглас с соседней скамейки возвращал его в томительную неуютную реальность.
— Убери бубу, гад!..
— Буба козырь…
— В прошлый раз буба была. Убери бубу!..
Лев Евгеньевич хмурил брови, с ненавистью суживал глаза, пытаясь разглядеть играющих, но те виделись хоть и явно, но неотчетливо, как бывает на экране, когда сбивается фокус в проекторе…
Волнами по телу Льва Евгеньевича проходила мелкая противная дрожь, он чувствовал, как взмокли его волосы под шапкой-ушанкой. Незаметно он снова впадал в полузабытье, снова мерещилась ему горячая ванна, бу-бу-бу-бу…
Поезд, казалось, едва тянулся, но, когда приехали в Черногорск, что Злобин уяснил по тому, как всё вокруг дружно зашевелилось, загомонило, заслонило свет, затолпилось в проходах, так вот, когда приехали в Черногорск, эти полчаса дороги показались ему задним числом не длиннее двух минут.
В автобусе, провонявшим солярочным угаром, он наконец немного согрелся, и ему категорически не хотелось подниматься с насиженного места, когда объявили его остановку. Теперь он находился в двух шагах от цели, — предстояло всего лишь перейти мост через речку, а сразу же за мостом стоял дом, в котором он уже десять лет проживал со своей женой, которую давно уже не любил и из-за которой, собственно говоря, увлекся рыбалкой, чтобы хоть изредка, но не видеть ее лица.
В этот вечер жены не было дома, и когда Лев Евгеньевич вышел из автобуса на улицу и вспомнил о том, что жена его на выходные уехала в деревню к матери, лицо его немного прояснилось, но тотчас снова нахмурилось под порывом свирепого косого ветра, ударившего по глазам колючим рассыпчатым снежком.
“До понедельника она у тещи, — подумал Лев Евгеньевич. — Великолепно! А если и приболею, обойдусь сам. Ванну набрать нетрудно, чай заварить не проблема. Пельмени есть… Арбидол в аптечке на кухне. На фиг, спрашивается, человеку жена?”
Он вздохнул, поправил ремень рыбацкого ящика и направился к мосту бодрым шагом. Как ни странно, но на улице ему стало намного лучше, чем в электричке и в автобусе. Празднично горели фонари, в кругу света словно мошкара толклись снежинки.
“Согреюсь в ванне, попью чайку, — и в теплую постель. Вернее, сперва в постель, подобью подушки, чаю с малиной на ночной столик, телевизор включу…”
Бедный Лев Евгеньевич еще не знал, что напрасно радуется отсутствию жены. Дело в том, что буквально через пять минут, подойдя к стальной двери, ведущей в квартиру, он с ужасом обнаружит пропажу ключей.
Но это ждало его впереди, а пока он, в счастливом неведении собственного будущего, заслонясь плечом от колючего ветра, упорно продвигался к заветному дому, который, сияя сквозь вьюгу и тьму уютными огнями окон, приближался к нему как “Титаник”.
