— Выходит, у вас уже все решено?
— Конечно! — подтвердила Натка.
— Вчера, ты понимаешь, объявили по телеку, что правительство пойдет на непопулярные меры. Иного выхода нет, в стране, как говорят, назревает экономический кризис. А это что? Снова нас под корень! Мы уже устали кормить прохвостов! Понимаем подлую игру. Но не хотим ее поддерживать своими средствами и жизнями! Хватит опаздывать! — встряла Арпик.
— И ты туда же? — удивился Николай.
— Ну ты даешь, отец!
— Моя старшая сестра уже давно уехала из России! Вместе с детьми и с мужем! Живет в Штатах! Как человек! Пока ты по зонам скитался, люди жизни наладили. Не теряли время. А ты то в зоне, то на трассах! Вечный бродяга!
— Успокойся! Хватит упрекать отца! Он не виноват ни в чем. Разве в том, что родился в России? Так и ты тоже корнями отсюда, — прервал мать Павел.
— Я понимаю, объявился некстати. Не брали меня в расчет. Не планировали. Но не беспокойтесь. Я вам руки не свяжу. И не помешаю. Не стану удерживать, проситься с вами, — застрял комок в горле.
— Пойми нас верно. Я не знаю, когда получим разрешение на выезд. Мы ждем каждый день. Заявления подали месяц назад. Не хотел тебя сразу огорошить. Мы и впрямь не ждали твоего возвращения. А с собою в любом случае не сможем взять по одной простой причине. За рубеж, в любое государство, никогда не берут бывших зэков. Они не смотрят, за что судимым был. У них свои правила отбора и неукоснительные требования — судимых не брать! Так что, не обессудь. Если нас возьмут, то без тебя! — отвернулся Павел, вытерев вспотевший лоб. Он хотел отложить этот разговор на потом, ну хотя бы на неделю позже. Но… Так уж получилось, что тема разговора не просто задела, а вывернула больное.
И то, что держали за зубами, все же выскочило на язык. И всем теперь стало неловко за правду, какую не стоило скрывать, а и сказать ее было больно.
«Не нужен… Мертвым лучше не воскресать», — запели петухи Варвары в памяти. Там никто не осудил и не оттолкнул за судимости. Там не интересовались анкетными данными, присматриваясь, годен он для семьи или нет? Там его любили.
Зачем я стремился и спешил сюда? К кому? Меня не ждали, никто не звал», — думал человек, глядя в родные, отчужденные лица. Какая большая пропасть пролегла меж ними! Через нее не перешагнуть, не перепрыгнуть, не подать руки друг
другу. Сквозящий холод из душ, слов…
«Они отвергли меня еще живого. Считали мертвым и радовались, что не помешал. Не стал пятном в биографии. А вот теперь не знают, что со мною делать? Вернее, как отделаться? И, наверное, клянут судьбу, не сумевшую забыть меня на погосте? Но, раз выжил, значит, кому-то нужен?» — увидел, как наяву, лицо Варвары: «Миколай! Коль студено станет, воротись к нам! Или пропиши, как у тебя судьба наладится? Мы ждать станем!» — уронила слезу, не стыдясь, не пряча.
«За что она признала? За что полюбила меня? Ведь знала недолго. Да и я о ней не страдал, не
заботился. А ведь вон, как заноза, засела в памяти. И не отделаться от нее! С этими — кровно связан. Но родными не стали. А она совсем чужая! Эх, Варюшка — теплая варежка, как мне тебя не хватает, далекое солнышко, ну, скажи, зачем я, дурак, от тебя уехал?» — думал человек, пожалев впервые, что не остался с той женщиной, чужой, но самой близкой на всем свете.
— Я думал, к чему ты так долго о политике говорил? Иль показать хотел, что поумнел? Оказалось, это было лишь предисловие к основному разговору. Ну, что умолкли? Больше не о чем говорить? Все сказали? — усмехнулся Николай, оглядев жену, сына.
— Нет. Нам надо закончить разговор. Ты думаешь, услышал все? А это лишь начало! — подала голос Арпик.
И Николай невольно содрогнулся, сжался внутренне: «Что может быть хуже? Но, раз не решились сказать враз, значит, что-то паскудное затеяли. Не мялись бы вот так, переглядываясь, кому меня добивать?»
— Понимаешь, если мы получим разрешение на выезд, нам нужно будет утрясти квартирный вопрос…
— Что ты имеешь в виду? — перебил Николай Арпик, непонимающе глянув на сына.
— Ну что тут непонятного? Мы решили продать квартиры. Все. И на эти деньги жить первое время. Уже имеются желающие купить их у нас. И эту — тоже, — замялся Павел, не решаясь продолжить.
— Понятно! Вы хотите, чтобы я дал согласие?
— Ну что ты? Мы тебя уже выписали, как покойного! — встряла Арпик.
— Тогда чего хотите?
— А ты не станешь настаивать на своей прописке сюда? — выпалила Наташка.
— Вы меня давно выкинули из сердец! И то я выжил! Что квартира? Потеряно большее! Вы и впрямь всюду приживетесь! С чего я взял, что заболит ваше сердце по своей земле? Вам это не грозит! Никому! А и я — не пропаду! В чужом углу тепла не сыщешь. Так и у вас! Не бойтесь, не помешаю, не свяжу руки, не запрошусь к вам! Это все равно, что попроситься в склеп на подселение, я еще жить буду. Сам, как смогу…
— Да ты не обижайся, отец! Конечно, мы не оставим тебя без угла. Купим однокомнатную, где сможешь жить по-человечески. Писать будем. Может, когда смягчатся требования к эмигрантам, вытащим и тебя к себе! Мы не вычеркиваем тебя из памяти. Зря обижаешься! — пытался смягчить ситуацию Павел.
— Сынок! Меня не надо утешать! Я — не сопливый пацан и в сказки давно не верю. К счастью, подаяний тоже не просил. И от вас — ничего уже
не
хочу, — пошел в прихожую.
— Постой, отец! Это уж слишком! — схватил
за
руку сын. Удержал. Вернул на кухню. — Я не отпущу тебя! Поживи с нами! Еще неизвестно ничего! Могут отказать всем нам, а могут взять, но тоже не всех. И ты не будешь одинок!
— Эх, Пашка! Да вы все давно со мной
простились! И жалеете, что выжил я! Будь нужен вам, полегче была бы моя судьба! Но в том-то и беда, что я с вами одинок! Какой же смысл мне оставаться, если мать твоя, едва узнав, увидев, не меня жалела за пережитое, а деньги, что потратила на поминки, словно я ее о том просил.
— Не обижайся на нее. Она больная!
— Но не на голову!
— Не сердись! Ну, я прошу! Останься! Хочешь, у меня жить будешь.
— Не надо, Паша! Привыкать к твоей семье, чтобы вскоре проститься навсегда? Не стоит. Я ведь сердце не потерял. И, хотя в Сибири жил, не поморозил его. Этого испытания могу не вынести. Так что не обессудь. Мне ничто человеческое не чуждо.
— Не уходи. Прости нас. Поделились с тобой. Но не гоним от себя.
— А если завтра придут разрешенья, уедете не оглянувшись, забыв проститься. Станете торопить, чтобы скорее освободил квартиру. Сунете наспех в руки деньги на комнатуху с подселением и даже адреса на память не запишете. Разве я не прав?
Павел опустил голову, покраснев:
— В один день такое не решается! Не меньше месяца уйдет на оформленье визы.
— А что от этого изменится? Разлука неминуема. Стоит ли затягивать время?
— Ну что ты уговариваешь, если он не хочет побыть с нами? У него всю жизнь была аллергия к семейной жизни. Он — вечный бродяга! Таким только дай повод! Его к семье цепями не прикуешь! — попыталась изобразить обиду Арпик.
— Эх, женщина! Сколько раз в жизни ты обманывала и предавала меня? А теперь свою вину на меня взвалить решила? Еще недавно жаловалась на невестку. Оказалось, вместе с нею жить собираешься? Лгунья! Тебя ничто не изменит, ни жизнь, ни возраст, ни дети! Женою не была! И бабкой не стала. Как дерьмо в луже! Мотаешься по верху! Зачем живешь, сама не знаешь! — не сдержался Николай.
И решив досадить Арпик, снял пиджак с плеч, сказав:
— Остаюсь!
Наташка от неожиданности рот открыла. Арпик, стоявшая у стены, плюхнулась на стул.
«Уйти я всегда успею! Надо сначала найти место», — подумал Николай.
Павел облегченно вздохнул:
— Ну, теперь можно поговорить спокойно! Так, отец? Скажи, а кто тот грубиян, какой матери сказал о твоей смерти?
— Это Макарыч! Я с ним в зоне был знаком. Хороший человек!
— Ну и хороший! — фыркнула Арпик.
— Почему ты о нем спросил? — удивился Николай.
— Не случайно! — загадочно улыбнулся Павел.
— Вчера к нам целая колонна машин приехала. С товарами из Китая. А водители — наши. Зафрахтовали их мои партнеры. Привезли продукты, барахло, технику. А ответственный за доставку грузов уж очень похож, по описанию матери, на того гостя, какой тебя сумел безвременно похоронить. У него из сотни слов лишь одно приличное. А глотка такая, что мои компаньоны, на что люди тертые, уши затыкают. И что самое удивительное, редкостный нахал…
— В чем же это выразилось?
— Мою Татьяну, негодяй, схватил за грудь. Та ему по физиономии при всех влепила. А он расхохотался и брякнул: «Это она не от стыда! Не с гордости! За то, что я расколол ее! У нее сиськи не свои. Резиновые. Из китайских покрышек сделаны. Свои — только прыщики!»
Татьянка моя чуть не лопнула от злости. Но не станет же она оголяться, чтоб доказать обратное. Этот гад понимал и специально ее опозорил. Отплатил за свое фиаско, негодяй! А ты говоришь, хороший он человек.
