– Ваша причастность к отравлению охранника подтверждена нашими экспертами-токсикологами, выяснившими, что в момент задержания погибший не имел при себе яда, – неумолимо продолжал Егоров. – Что же касается остальных обвинений, то думаю, что уважаемый имам аль-Хаким досконально во всем разберется.
Выслушав перевод последней фразы, аль-Хаким медленно кивнул. Внимательно следивший за его реакцией аль-Бакр изменился в лице, испуганно шарахнулся в сторону и, перейдя на русский язык, закричал:
– Я признаюсь в организации покушения! Господин полковник, я делаю официальное заявление и требую, чтобы меня судили в России и по российским законам! – Взглянув в лицо имаму, которому продолжал что-то энергично нашептывать на ухо переводчик, он отбежал еще дальше в сторону. – Господин полковник, я обязуюсь сотрудничать со следствием, но вы должны мне гарантировать жизнь!
Все, что еще собирался рассказать разоблаченный организатор несостоявшегося покушения, Егорову было неинтересно. С этого момента все его мысли были только об Анне. Поэтому, увидев, как подошедшие оперативники уводят аль-Бакра, он повернулся и, не сказав больше ни слова, быстро пошел к выходу.
«Волги», на которой он привез Анну в аэропорт, на прежнем месте уже не было. Он нашел ее за оградой, в ряду других оперативных машин. Водитель озабоченно осматривал залитое кровью переднее пассажирское сиденье. Когда ехали сюда, водитель не сказал ни слова и вообще сделал все от него зависящее, чтобы быстрее доставить Анну в аэропорт. Но стоило Егорову увидеть его за обозрением своего испачканного сиденья, как внутри против воли поднялось раздражение.
– Садитесь за руль. Едем в Москву, – хмуро скомандовал он.
– Так ведь движение перекрыто, – попробовал возразить водитель.
Раздражение только усилилось. Как и беспокойство за Анну.
– Откроют с минуты на минуту.
На выезде из аэропорта оперативники и постовые ДПС, запомнившие спецмашину, пропустили «Волгу» беспрекословно. Возле эстакады, где произошла последняя схватка с Пиночетом, уже начала работу следственная бригада – Егоров заметил натянутую вдоль дороги яркую сигнальную ленту, за которой деловито расхаживали следователь и эксперты. Такая же лента была натянута на мосту, под которым проходила правительственная трасса. Там же стоял микроавтобус взрывотехников. «Надо будет поинтересоваться у саперов, где же все-таки Пиночет установил свою мину», – отстраненно подумал Егоров. Но лишь вскользь и всего на мгновение, так как тревога за Анну вновь вытеснила у него из головы все прочие мысли.
Он по ошибке велел водителю ехать в институт Склифосовского. А оказалось, что Анну доставили в Центральный военный госпиталь, о чем Егоров узнал только, позвонив оперативному дежурному по управлению. Водитель очень старался загладить свою вину, хотя Егоров и не сказал ему о причине своего недовольства, и гнал вовсю, не стесняясь включать маячок и сирену, когда требовалось объехать встречающиеся на дорогах заторы. Но, несмотря на все его старания, до госпиталя удалось добраться только через час с лишним.
Оставив водителя в машине у ворот КПП, Егоров вбежал в приемный покой. На входе стоял часовой, но, взглянув на запыленный камуфляж Егорова в свежих пятнах крови, молча посторонился. В приемном покое Егоров разыскал дежурного, которым оказался седой майор медицинской службы. Выслушав вопрос, майор сразу кивнул.
– Девушка с огнестрельным ранением спины? Да-да, конечно, помню. Идет операция.
– Все же позвоните в хирургию, – проявил настойчивость Егоров.
Майор посмотрел на него, вздохнул и взялся за телефонную трубку.
Егоров очень боялся услышать страшное и облегченно выдохнул, когда майор сказал:
– Операция только что закончилась. Состояние стабильное.
Стабильное – это значит будет жить. Егоров устало опустился на стул. Будет жить! И все же.
– Как она?!
Но дежурный уже повесил трубку.
– Это вам только хирург скажет.
Егоров пружинисто поднялся со стула.
– Где его найти?
– Эй-эй! – Майор вскочил следом за ним, хотя и не так резво. – В хирургию посторонним нельзя. Да и не пропустят вас в таком виде. – Но, взглянув в глаза Егорову, сжалился. – Вот, накиньте на плечи. – Он протянул белый медицинский халат. – И наденьте в коридоре бахилы. Хирургический блок по переходу прямо и направо.
– Спасибо.
Егоров выбежал в коридор, где в замеченных им ранее пластиковых контейнерах лежали чистые и грязные бахилы.
Оперировавший Анну хирург, скорее всего, тоже был военным, но, так как он был одет в специальную медицинскую униформу, определить его воинское звание не представлялось возможным.
– Что я вам могу сказать, – задумчиво начал он, повернувшись к окну своего кабинета. – Операция прошла успешно. Пулю мы вынули… Хотите взглянуть?
– Не сейчас, – остановил Егоров внезапно оживившегося хирурга, который уже потянулся к ящику своего стола. – Скажите, как раненая? Как ее самочувствие?
– Состояние стабильное. Организм молодой, крепкий. Так что жить будет.
Несмотря на позитивный смысл фраз, Егоров почувствовал, как у него по коже пробежал озноб.
– Доктор, что с ней? Говорите прямо.
Хирург секунду помолчал, потом поднял на него глаза, впервые за все время разговора.
– Скажите, она вам кто: коллега, подчиненная или…
– Доктор, я ее люблю! Этого довольно?!
– Да, красивая девочка, – заметил хирург. И от того, как он это сказал, у Егорова сжалось сердце. – Пуля задела позвоночник. У нее поврежден центральный нерв.
– И-и… – Егоров почувствовал, что ему трудно говорить. – Что это значит?
– Паралич нижней части тела: ног, таза.
Егоров зажмурился. Ударом молота обрушился на него страшный приговор. Паралич!
– И что, ничего нельзя сделать?
Хирург развел руками.
– Как говорится, медицина в таких случаях бессильна. А мы, к сожалению, не боги.
– Можно ее увидеть?
Если бы врач сейчас отказал, Егоров не стал бы с ним спорить. Как взглянуть в глаза Анне, он совершенно не представлял. Но хирург неожиданно кивнул:
– Пойдемте. Но предупреждаю: она еще под наркозом.
Проведя Егорова по чистому и светлому, но какому-то холодному коридору, он остановился возле одной из больничных палат и осторожно приоткрыл дверь. За дверью, на анатомической кровати, укрытая до подбородка чистой крахмальной простыней, лежала Анна. Она лежала с закрытыми глазами, чуть-чуть разомкнув губы, что придавало ее чистому и бледному лицу совсем юное, даже детское выражение. Егоров мысленно готовился увидеть на лице Анны боль, отчаяние, невыносимое страдание, но ничего этого не было. Напротив, она спала удивительно спокойным сном. Спала, еще не зная, какой жестокий удар нанесла ей судьба. И от этого смотреть на нее было еще больнее.
Егоров мягко прикрыл дверь и повернулся к хирургу:
– Когда она… проснется?
Тот пожал плечами:
– Часа через два, не раньше. Будете ждать?
– …Не знаю, – с трудом выдавил Егоров.
Он действительно не знал, хватит ли у него на это сил.
* * *
Оторвав от грозди очередную спелую ягоду, Анна прокусила зубами тонкую кожицу и с удовольствием слизнула брызнувший в рот сок.
– У-у! Обожаю виноград! Помню, еще в детстве – приеду от бабушки… у нее под Воронежем большой сад: яблони, вишни. За лето налопаюсь до отвала, а вернусь домой и начинаю у мамы виноград просить. Больше всего любила «дамские пальчики». Правда-правда! – Анна улыбнулась Егорову, который сегодня принес именно этот виноград.
После того как ее перевели из реанимации в отдельную палату, Егоров приходил каждый день и всякий раз что-нибудь приносил: бананы, киви, яблоки. Один раз принес гранат, такой сочный, что пока они вдвоем его чистили, забрызгали соком не только пол, но и наволочку, и все больничные простыни. И вот сегодня виноград, хотя после его вчерашнего посещения еще остался почти целый килограмм яблок – вон, так и лежат на тумбочке. Конечно, это было никак не связано одно с другим, но Анне хотелось верить, что она так быстро идет на поправку именно благодаря ежедневным визитам Егорова. Она уже научилась брать с тумбочки стакан или кружку, ловко управлялась с тарелкой и ложкой, когда медсестры приносили в палату еду. Правда, самостоятельно сменить больничное судно пока еще не могла и очень этого стеснялась. Даже попросила Павла Александровича – хирурга, который делал операцию, вставить ей катетер, но он презрительно отмахнулся, да еще строго сказал: «Еще чего! Ишь, чего выдумала!» Поэтому оставалось только ждать, когда полученная рана полностью заживет и отнявшиеся ноги вновь придут в норму. Но Анна знала, что на ней все заживает, как на собаке, и не очень переживала из-за своей временной неподвижности. Она радовалась тому, что осталась жива, что за окном светит солнце, что больничный персонал, видимо, после общения с Егоровым, относится к ней очень уважительно, что сам Егоров сейчас сидит рядом, что завтра он придет снова и опять будет рассказывать о всякой милой ерунде или молча смотреть на нее, держа за руку.
