— Конечно, видать старая была?
— А разве в годах суть? Мать — она и есть мать.
— Она далеко отсюда жила, а я вот совсем рядом. Теперь меня не станет.
— Куда денешься?
— Домой возвернусь. Сын адвоката нанял. Тот вон какой ушлый, добился моего освобождения. Настоящий защитник! Все наизнанку вывернул. Каждую болячку расковырял. Все почетные грамоты от вас и от чекистов в ряд построил. Хоть ты им честь отдай, если б она была! Ну до чего дотошный оказался. Все мои болезни с самого детства нашел, а какие характеристики достал! Я и не знал, что такой хороший средь вас завалялся! Ну, хоть сейчас всего орденами обложить! С работы моей так меня захвалили, если б я Катерине прочитал, она б за мной с самого погоста до избы гналась бы с палкой. От ревности. Все бабы так и говорят: почему для людей — хороший, а дома — говно? — Все-таки увел Михаила с крыльца и уже на кухне продолжил: — Золотарев почту привез. И пока ты у соседки был, меня туда позвали. Нина Ивановна враз с отчеством величать стала. Сказала, что очень мною довольная. Век такого спокойного человека не видела. Никому мороки не доставлял, работал на совесть, не отлынивал. И она очень радуется за меня. Вот я с этими бумагами приду получать документы в поселке. Золотаревы позвонили участковому, тот сказал, что насчет меня им пришло распоряжение, и я могу появиться к ним уже завтра. Но надо дождаться расчета.
— Счастливый! Скоро дома будешь. Тебя уже, наверное, ждут?
— Я им позвоню с дороги. Встретят.
— А я не сразу понял…
— Ты, Миш, не серчай, что скажу тебе. Ладно? Ведь мы с тобой давно знакомые. Все твои беды от того, что вокруг, кроме себя, никого не видишь. Вот мы с тобой сколько вместе коротали? Ни разу от тебя доброго слова не слыхал. Может, не совсем умело, но заботился о тебе, помогал, как сил хватало. А что получал? Одни окрики в благодарность! Холодный ты человек. Неужели таким родился? Иль работа изувечила насовсем? Видать, и к мамке сердца не имел. Оттого не дождалась, что силенок не хватило. Много жаловался, мало радовал и утешал. Почему говорю тебе теперь, почти перед отъездом? Зачем раньше молчал? Сам-то и дальше терпел бы. Кто я для тебя? Маленький человек, без должности и образований, стукач, как вы с Власом меня зовете. Но люди здешние не станут ругать вслед и не проклянут мое имя. Я им плохого не утворил. Может, и помнить не станут. Это лучше, чем держали б на сердце обиду годами. Тебе говорю потому, что покуда остаешься средь них. А тяжко будет. Заносчивый ты и гонористый, вспыльчивый и злой. Только свою боль празднуешь, чужую не понимаешь. Средь людей так не прожить. Свое горе зажми в кулаке, помоги другому одолеть беду. Тогда и тебя назовут мужиком. Вот они, вокруг живут, а что ты о них знаешь?
— Зачем они мне? Я здесь временный…
— Не загадывай! Не сторонись. Они о нас, чужих, заботились. Смотри, чтоб жарким летом душа не замерзла. Люди тут хорошие. Уезжать надо, а то вовсе отвык, ну, от прошлого. Тут даже участковому не на кого пожаловаться. Совсем вы без меня соскучитесь.
Михаил усмехнулся грустно. Он понимал, Дамира ему будет не хватать. Кто теперь уберет в комнате, постирает, приготовит поесть и, натопив до того, что к печке нельзя прикоснуться, сядет на скамейку напротив духовки и будет ждать его, Смирнова, долгими часами, пока тот не вернется от Лидии. Дамир никогда не ложился спать без него.
— Ты ж с соседкой не зуди про книжки и политику. Скучно ей. Ведь женщина! Иного ждет. Ухаживаний. Сомлела вся, а ты заходишься о зряшном, — бурчал Дамир.
— Откуда знаешь, о чем говорили? — удивился Михаил.
Дамир взглядом указал на стакан:
— Видишь, дном — к уху! И каждое дыхание как на ладони…
— Ах, подлец! Подслушивал?
— Только время зря извел! Нет в тебе, Мишка, жизни. Останься я здесь, Лидке со мной куда как забавнее и смешнее дышалось бы! — ухмыльнулся загадочно. — Человеку, коль в свет мужиком выпущен, нельзя о том забывать. А ты все еще в следователях себя видишь, хотя никогда уже им не станешь.
— Это еще с чего взял, придурок? — вспыхнул Смирнов.
— Сам — чокнутый! Вот ты бы взял на работу бывшего зэка в следователи?
— Если он не виновен, конечно!
— Да любой в зоне такого нахватается, что перед ним всякий виновный — чище ангела. И тебе это известно не хуже других, а потому не бреши хотя бы себе. Меня вовсе не проведешь!
— Ты что? Перед отъездом вздумал разругаться вдрызг? Чего меня выворачиваешь? На себя посмотри! — огрызнулся Смирнов зло.
— Я — не ты. Никогда про себя хорошо не думал, а вот от нашей директорши услышал, да такое, чего о тебе никогда не скажет. Зря ты выставляешься, Мишка! Вот ты меня все время за гниду держал, когда уеду, не раз вспомнишь и пожалеешь, что нет меня рядом.
— Ох, сокровище бесценное! Да если б не я, тебя Влас давно уложил бы!
— Не нужен я ему, Мишка! Ну, раз-другой по морде въехал бы, потом интерес потерял бы. Бьют сопротивляющегося, а беззащитного не трогают. Это все давно знают.
«Ну и хитер бестия», — подумал Михаил и сам удивился, как умело и тонко отвел его Дамир от неприятного письма. Отвлек, заставил понервничать, вызвал на спор. Теперь вот лежит на койке, выставив острые коленки из-под одеяла, и мечтает вслух:
— Для невестки я лису привезу, Знатная огневка. Сам словил на петлю. Золотарев выделал так, что любо глянуть! Алешке — норковые шкурки на шапку пойдут. Ромке Полина костюмчик связала. Ох и пригожий. А деньги тратить не стану. Живьем их довезу. В семье они лишними не бывают. Интересно, какую комнату мне отведут? Наверное, спальню нашу прежнюю? Хотя одному она великовата. Может, Ромку к себе выпрошу. Вдвоем будем. Хотя вряд ли доверят. Если через год иль два. А чем встретят? — вздыхал мечтательно.
— Сраной метлой! — рассмеялся Михаил.
Дамир привстал на локте. Лицо сморщилось, подбородок дрожал. Казалось, он вот-вот заплачет.
— Эх ты! Головешка обгорелая! Никакого тепла в тебе! Сплошной пепел! Кладбище…
Стукач уезжал ранним утром, над сопками еще не взошло солнце. Шел редкий снежок. Над домами клубился дымок из труб. Женщины уже встали, возились у печей. Дамир вышел на крыльцо с рюкзаком. Огляделся, улыбнулся тишине, сопкам, дороге, звавшей домой.
Он не стал будить Михаила. Решил уехать молча, не прощаясь. «Зачем? Ну кто я ему? Еще облает за беспокойство. Поди, никогда не увидимся, а и встречаться ни к чему», — опустил голову, шагнул с крыльца, заметив клячу, запряженную в сани. Она повезет его в поселок. Оттуда на поезд до Корсакова, потом до Владивостока на пароходе, а там поездом до самого дома.
Сколько он будет в пути? Почти две недели. Много! Конечно, самолетом быстрее, но дорого, не осилить такую сумму.
— Тпр-р-ру! — услышал у самого плеча голос Федора. Тот попросил немного подождать, побежал домой. И словно по сигналу захлопали двери, из домов к саням спешили люди.
— Дамирка! На-ка перчатки. Не то все руки поморозишь. Носи. Нехай памятью о нас будут. Пуховые, теплые! — чмокнула в щеку Аня и подала сумку: — Тут тебе на дорогу поесть. Все ж не бегать по буфетам.
За плечо Полина взяла:
— Покидаешь нас, голубочек, а уж как к тебе привыкли, что к родному!
Дамир аж замер от радости и невольно подумал: «Вот бы Мишка услышал!» Глянул на крыльцо и увидел Смирнова. Тот на ходу застегивал куртку.
«Проснулся, значит, не все растерял», — подумал Дамир и разинул рот от удивления. Михаил, даже не оглянувшись на сани, свернул за дом, в туалет.
— Я вот тебе на память носки связала из собачьей шерсти. Ноги болеть не будут. Носи их. Может, и меня, всех нас вспомнишь, письмишко напишешь, скажешь, как ты там. Коль что неладно — вертайся! Денег на дорогу соберем! Правда, Ивановна?
— А может, останешься у нас? Мы в глуши живем, но не самые плохие. И места здесь красивые. Подумай, стоит ли ехать? — предложила Нина Ивановна, положив руку на плечо Дамира.
— Тут с вами сердце мое остается, — глянул на Полину, которой так и не осмелился сказать ничего. — А там — моя кровинка, внук. Ему я нужен. Так Алешка написал…
— Возьми вот шарф. От нас в память, — клали женщины в сани пакеты, сумки с едой на дорогу.
Лида с Галей расцеловали в щеки. Дамир спешно заскочил в сани. Лишь свернув на поселковую дорогу, оглянулся на дом, где жил.
Увидел Михаила, стоявшего на крыльце. Он махал рукой вслед. Что-то кричал, но, как ни напрягал слух, ни одного слова не разобрал. Да и важны ль слова теперь? То, что уносит ветром, никогда не согреет сердце…
Единственный, кто не провожал Дамира и не вышел к нему, ничего не хотел знать и слышать о нем, был Влас.
В то время, когда все заводские провожали в дорогу человека, Меченый был в дизельной. Он все видел в зеркало. Понимал, что говорят Дамиру местные, но насмешливо кривился, матерился: «Этого, туды его мать, спроваживают, что фраера путевого! А что он есть?! Тьфу! Падла! Лишай с транды шлюхи!»
