– Страшно?
Спартак по глазам Чарного видел, какого ответа он ждет. Такой и дал:
– Страшно, конечно. Хоть и все там будем раньше или позже.
Чарный к чему-то прислушался. «А ведь верно, что-то тарахтит вдали», – услышал далекие звуки и Спартак.
– Не дрожи, Котляревский, поживешь пока, – сказал Чарный. – Не бойся, пошутил я. По другому поводу остановка, показать кое-что хочу. – Лейтенант демонстративно застегнул кобуру. Командным голосом обратился к подчиненным: – А для вас, бойцы, это была проверка готовности во внештатной ситуации. Чтоб, как говорится, были всегда готовы и бдительности не теряли, ферштейн? Будем считать, что справились. А теперь, Степанов, веди его к кабине.
Разумеется, Спартак не расслабился облегченно, услышав такие речи. Речи могли оказаться ловким ходом. На этот раз, надо сказать, весьма разумным – успокоить заключенного и шлепнуть, выбрав подходящий момент. Тем более «кое-что показать хочу» звучало весьма неубедительно. Какого черта начальнику конвоя что-то там показывать конвоируемому, простому зеку? Бред, в общем-то. «Ладно, посмотрим, ребятки, – решил Спартак. – Но пристрелить, как куропатку, я вам себя не дам, это уж не надейтесь».
Сопровождали его до кабины обычным порядком: один конвоир сзади, другой сбоку, лейтеха топает последним.
– Веди его к краю, – услышал Спартак команду Чарного.
Имелся в виду край холма, на котором они застряли. Кстати, очень удобное место, если кого задумал пустить в расход.
Прыгать вниз, катиться по склону. От подножия склона до первых деревьев всего метров пятьдесят. Какой-то шансик, что не заденут или заденут, но не насмерть, все же есть. А других вариантов не просматривается. Пока не просматривается.
Спартак оглянулся.
– Что за представление, начальник? Чего гуляем по ветру, нам в лагерь не надо?
– Ты поговори у меня! – прикрикнул Чарный. Усмехнулся: – Боишься, что шлепнем?
Ну пусть услышит, что хочет.
– Боюсь.
– Не боись, хватит уж бояться. Экий ты трусливый. А ну-ка оглянись и посмотри вниз, Котляревский! На нижнюю дорогу смотри! Сейчас появится. Ага, видишь! В оба гляди, тебе это надо обязательно увидеть!
С пригорка, на котором они находились, прекрасно просматривалась ведущая к лагерю дорога. И на ней, вырулив из-за поворота, показался грузовик – точь-в-точь такая же полуторка, на которой везли Спартака, только без брезентового верха. В кузове, широко раскинув руки и ноги, лежал совершенно голый человек. Человек был еще жив – это было заметно даже издалека. Он ерзал, выгибался дугой, одним словом, бился. По тому, как это выглядело, по окровавленным ступням и ладоням Спартак догадался – человек прибит гвоздями к доскам кузова. Происходящее выглядело хоть и понятной, но все же сценой из какой-то иной жизни. Что-то средневековое угадывалось в этом зрелище.
– Я хотел, чтоб ты это увидел, коли уж мы так удачно пересеклись на развилке, – раздался позади Спартака изрядно надоевший голос лейтенанта Чарного. – Специально для тебя сделал остановку. Хочу, чтоб врезалось тебе в мозги.
– Что это? – выдавил из себя Спартак. Любопытство пересилило лютую ненависть к мелкому сучонку в лейтенантской форме.
– Не что, а кто. Хотя уже, наверное, именно «что»... Это Микола Кривчук, знаешь такого? Бандеровец, вражина и паскуда. Таких следовало бы расстреливать на месте, а не цацкаться с ними. Их только пуля исправит. Этой сволочи страна подарила жизнь, но он оценить не смог. Организовал массовый рывок, подбив на побег своих бандеровских дружков. Недалеко, правда, учапали. Догнали. Еще сегодня утром. Правда, эта гнида сумела удрать дальше всех. Если доживет, будет иметь приятный разговор с Кумом. Но на его месте я бы постарался издохнуть побыстрее. А ты, Котляревский, если не хочешь оказаться на его месте, запомни эту картину, на всю жизнь запомни. Пусть она тебе по ночам снится. Пусть сразу приходит на ум, когда чего гнилое удумаешь.
– А с остальными беглыми что? – спросил Спартак, с трудом удерживаясь от сжигающего желания рвануть назад, наплевав на автоматные очереди, и резким движением свернуть этому мелкому сучонку его цыплячью шею. И непременно голыми руками. Чтобы в последний свой миг кожей почувствовать, как отлетает его мерзкая душонка, отправляясь в путь-дорогу к адским котлам. От такой пакости землю избавить – это, пожалуй, зачтется при окончательном подсчете земных деяний.
– Узнaешь, – сказал Чарный. Было заметно, что он потерял всяческий интерес к происходящему и его начинает одолевать скука. – Про остальное и остальных кореша твои расскажут. Все, абгемахт. Полюбовались и хватит. В машину, и едем дальше...
В машине сержант, едва сели на лавки, длинно, смачно, зло выругался. Отвел душу матом. Рядовой взглянул на него удивленно – не понял, чего это вдруг старшой разошелся и, главное, по какому поводу. А Спартак понял – когда командир мудак по жизни, то подчиненным не приходится ждать ничего хорошего, рано или поздно такой гражданин начальник подведет под цугундер. Спартак голову готов был прозакладывать, что у сержанта проскочила такого рода мыслишка: вот ежели бы товарища Чарного случайно бревнышком, скажем, придавило или он бы отравился, покушав не те грибочки, то многим стало бы легче дышать и не пришлось бы опасаться всяческих сюрпризов. И, между прочим, жалеть о невосполнимой утрате тоже никто бы не стал.
Спартак принялся скручивать «козью ножку».
– А если бы я дернулся, начальник, что б тогда? – спросил Котляревский, подняв глаза на сержанта.
– Не разговаривать! – прикрикнул рядовой.
– Ты, никак, Никаноров, тут самым главным стал. Ишь, разорался, – сержант произнес это лениво, ни на йоту не повысив голос, но сказано было столь весомо, что рядовой вмиг заткнулся. И можно было не сомневаться – в дальнейшем, как хорошо выдрессированная собака, без команды голос не подаст.
– А ты как думаешь? – вздохнул Степанов, доставая папиросы. – Или тебе одному жить охота? Ты же готов был... сорваться, или я ошибся?
– Да не больно ты ошибся, – признал Спартак. – Особенно в том, что жить охота всем.
Спартак понял, что благодаря идиоту-лейтехе между ним и сержантом исчезла некая разделительная черта. Понятно, что это ненадолго, но сейчас с сержантом можно поговорить, кое о чем поспрашивать.
– Что за побег, начальник? Да еще массовый?
– Побег такой, что не скоро забудется. Я где-то понимаю Чарного. Тут долго еще все на нервах ходить будут...
Как и рассчитывал Спартак, сержант не стал качать начальника, а очень даже охотно вступил в разговор.
– Бандеровцы толпой ушли в рывок. Не примкнули только те из них, кто был освобожден от работ или сидел в карцере.
– С работ рванули?
– Ага. С лесосеки. Сперва устроили рубку... Рубку, конечно, громко сказано. Но троих своих все же замочили, которые подвернулись под руку. И в леса.
Спартак знал, о чем говорит Степанов. О рубках, слава богу, был наслышан. Это когда в одночасье вырезали всех, кто подозревался в стукачестве. Подобное случалось нечасто, но рассказы об этом мигом облетали тюрьмы и зоны.
– С лесосеки, по снегу, по целине, – Спартак не спрашивал, он задумчиво перечислял.
Подобное могло означать только одно: рывок был отчаянный, неподготовленный и, стало быть, порожден какими-то не просто чрезвычайными, а из ряда вон выходящими обстоятельствами. Что же происходит в лагере?
– По снегу, конечно, как же еще, – сказал сержант, потягивая папироску. – Ломанули в сторону города и железки. Направление, надо сказать, держали четко до самого... конца. Только одолеть им удалось всего полпути.
– Лейтенант сказал, что беглецов взяли утром. А ушли, я так понимаю, вчера.
– Ага, так и было. Пока то, пока се. Пока обнаружилось, пока доложили, пока остальных отвели с работ в зону. Пока вернулись на грузовиках с собаками и пошли по следу. Там уже и вечер. Но солдат вызывать не стали. Поняли, что справимся своими силами.
«Еще бы не справиться, – отрывисто подумал Спартак. – Зимой по следам и без собак... а уж с собаками...»
– Выставили посты на дорогах, перекантовались ночью у костров, а утром на лыжах быстро настигли всю эту кодлу. Только главному ихнему, Миколе Кривчуку, удалось еще малость побегать. Он хитрым оказался. Как-то оторвался от дружков, пошел в другую сторону. Видимо, надеялся сбить погоню со следа. А может, и вовсе надеялся, что, переловив всех остальных, на одного махнут рукой. Ну не тут-то было.
– Давно я в лагере не был, – сказал Спартак. – Что там новенького, чего я не знаю? Например, отчего бандеровцам так сильно вдруг разонравилось срок мотать?
Сержант бросил окурок на пол, затоптал носком валенка.
– Про все другое-прочее тебе в бараках распишут подробно и в ярких красках, в этом прав товарищ лейтенант...
Сочетание «товарищ лейтенант» сержант сумел произнести с особой интонацией. Слово «дерьмо» и то, наверное, произносят ласковее.
