– Знаешь что? – ответил Ченшин. – Если этот сукин сын вылезет из бурелома, вали его из винтовки прямо на месте. Сто тысяч за него я тебе железно гарантирую. Глаз с него не спускай, чтоб не ушел часом. Мы скоро подъедем. Все, до связи.
* * *
Вовец и сам не знал, почему пришел сюда. Может, подсказал инстинкт, который заставляет мелких пичужек вить свои гнезда в основании орлиного гнезда. Никакой хищник не посмеет приблизиться, а самому орлу дела нет до мелкоты. Да и куда было идти? А главное, зачем? Следовало переждать опасность, отсидеться, а потом уже тихонько красться за припрятанными изумрудами.
Вовец осторожно освободился от рюкзака, положил его на землю. Укрытие было отличное. Кривобокие сучковатые осины, длинные, раскидистые, и перестоялые березы с гниловатым нутром, разломавшиеся при падении на несколько частей, составляли основу навороченной древесной груды. Еловые и сосновые сучья были с ними густо перемешаны. Вовец вытаскал сосновых и еловых лап из боковин своего убежища и настелил на землю, чтобы не было сыро и холодно снизу. Острым охотничьим ножом принялся срезать торчащие внутрь ветки и сучья. Аккуратно вставлял их в просветы вверху и по бокам, стараясь не производить лишнего шевеления, чтобы не заметил охранник из будки на насыпи.
Вскоре образовалась уютная берлога, достаточно просторная, чтобы внутри можно было удобно лежать и даже сидеть. В щель между осиновыми стволами хорошо просматривалась шахта с работающими людьми, и Вовец время от времени наблюдал за ними, пытаясь определить, попадается им что-нибудь стоящее или в основном идет пустая порода. Между делом – война войной, а обед по распорядку – он привычно заправился холодной говяжьей тушенкой с хлебом, слегка отсыревшим в полиэтиленовом мешке, попил водички из пластикового баллона и предался блаженному безделью. Солнце его не жгло, поскольку лежал в тени, комары не доставали, поскольку намазался соответствующей мазью, только клещи могли испортить настроение. Поэтому приходилось лежать в наглухо затянутой энцефалитке, Предварительно Вовец осмотрел себя, заглядывая за спину с помощью зеркальца. Было темновато, но, вроде, никаких подозрительных букашек на себе не нашел. Энцефалит – болезнь скверная, запросто можно концы отдать или стать инвалидом, в том числе и соображаловкой повредиться.
Провалявшись бездельно целый час, Вовец заскучал и решил поискать какое-то тихое занятие. Его заинтересовало: а нельзя ли проползти под этим древесным нагромождением дальше, посмотреть на делянку с другой точки? Он не боялся слегка пошуметь, поскольку треск компрессора и пальба отбойных молотков не позволили бы часовому что-то расслышать. А вот заметить шевеление он мог. Поэтому Вовец не боялся ломать ветки, но опасался их шевелить, если концы торчали наружу. Он надрезал сучья ножом и надламывал. Обломки распихивал по сторонам. Так поступал с теми, что загораживали путь. Некоторые горизонтально лежащие стволики можно было вытащить на себя на метр-другой и отвести в сторону, зацепить за другие. Спешить было некуда, поэтому Вовец работал тщательно, неторопливо, обстоятельно разбираясь в переплетении ветвей, чтобы одним ударом ножа освободить охапку сучьев или, наоборот, с помощью гибкой березовой вицы стянуть их в тугой длинный веник. Кое-где он, действуя, как рычагом, короткой толстой жердинкой, приподнимал лежащие вершины и подпирал снизу трухлявыми пеньками и обломками, чтобы можно стало проползти. Рюкзак он тащил за собой.
Такой удобной берлоги, которую Вовец нашел в самом начале, больше не попалось, а от нее он утянулся уже метров на двадцать. Возвращаться не хотелось. Тут навороченный бульдозером бурелом заканчивался кучей земли, дальше ползти было некуда. И Вовец решил здесь залечь, может, даже поспать до вечера. А в ночных сумерках отправиться по своим делам. Но предварительно он заново уложил рюкзак, прямо под клапан поместил последнюю пироксилиновую шашку с воткнутым в нее детонатором и огнепроводным шнуром. Теперь ее легко было вытащить, только руку сунуть. А зажигалка, чтобы в случае чего подпалить шнур, лежала в нагрудном кармане энцефалитки.
Вовец еще понаблюдал за делянкой в щель между ободранными бревнами, но там было все то же самое: работяги работали, охранник зевал, повар возился у печки. И Вовец задремал под приглушенный стрекот отбойных молотков. Ему и в голову прийти не могло, что он окажется на острие атаки.
А между тем Шуба вел свою потрепанную банду на штурм строящейся шахты, вдохновляя бойцов отборным матом. Но пьяные орлы и так отлично настроились на схватку. Им и море было по колено, шахта – по пояс, остальное все – по фиг. После унизительного поражения требовалось самоутвердиться, доказать самим себе и всем другим право называться крутыми пацанами.
Ченшин предварительно изобразил военный совет, предложив Шубе и Барсуку высказать свои соображения. Те важно и витиевато, в основном матерными терминами, изложили свой тактический замысел: идти и мочить всех подряд, а еще бутылками с бензином закидать. Ченшин одобрительно кивал, поддерживал и поддакивал. Мол, правильно, два пацана отвлекут, а остальные из-за бурелома как врежут! А стрелки, подчиненные непосредственно Ченшину, откроют снайперский огонь, чтобы деморализовать противника и заставить отказаться от сопротивления. Но когда все войско займет позиции для атаки, следует в буреломе накрыть одного мужика, которого с собаками с утра ловят. Это предложение вызвало бурный восторг остальных членов военного совета. Шуба тут же распорядился выступать, но перед этим произнес зажигательную речь.
– Короче, блин! Щас идем и мочим всех, кто попадет. Пацаны, конкретно! Жгем на хрен все до полного нуля. А кто и что – это Колян сейчас обрисует. Короче, братва, не вздрагивай!
Ченшин обрисовал, разжевал каждому его роль, понимая, что в этих головах сказанное все равно долго не удержится. Но объяснил, что до смерти никого убивать не надо, а вот все строения и механизмы следует сжечь. Идти брать Вовца собрался сам Барсук, понимая, что в противном случае ему никогда не стать Барсом, а наоборот, есть риск оказаться и вовсе Барсучонкой, он уже что-то подобное расслышал за спиной. После того, как все единогласно подтвердили, что поняли поставленную задачу, банда расселась по машинам и выступила в боевой поход. Ченшин посадил к себе в "ниву" Барсука, чтобы по дороге втолковать тому всю степень опасности столкновения с неистребимым Вовцом. Советовал действовать с крайней осторожностью и стрелять в того сразу, как только появится в поле зрения. Барсук нетрезво хмурился, громко отрыгивал и постоянно поправлял длинный козырек шитой золотом бейсболки, которую забыл у него отобрать Шуба. Ченшина раздражал этот дурацкий головной убор с изображением переплетенных якорей, пальмовых ветвей, меч-рыбы, штурвала, каких-то веревок и тряпок. Вокруг навороченной эмблемы шла английская надпись "Лас-Пальмас Отель", а над козырьком более мелкими буквами было вышито: "Я с удовольствием отнесу ваш багаж". Гостиничный носильщик, лишившийся фирменного головного убора с помощью какого-то "новораша", и не подозревал, как точно эта надпись будет соответствовать характеру деятельности ее нынешнего хозяина. Но Барсук, как и остальная братва, не знал языков, ему блатной фени и русского матерного хватало за глаза.
* * *
Ченшин в грош не ставил боевую подготовку шубинских бандитов, хоть те и именовались бойцами. Боец – это еще не воин. Воевать надо уметь. Поэтому он больше полагался на свою личную гвардию – трех браконьеров с винтовками. Эти умели маскироваться, подстерегать, снайперски стрелять и заметать за собой следы. Поэтому Ченшин по радио проинструктировал охотников, как они должны действовать, а потом отправился расставлять по местам дислокации братву.
Венька Басмач взобрался на сосну, уселся на толстый сук, обхватив ствол ногами, распустил из-под пряжки сложенный вдвое длинный поясной ремень и прицепился к дереву. Теперь, не боясь свалиться, он через оптический прицел прикинул цели и довольно улыбнулся. Вся делянка лежала как на ладошке. Вскоре по радио поступила команда начинать, и он неторопливо, как и положено снайперу, чтобы не сбить ровное дыхание, приложил к плечу самозарядный карабин конструкции Симонова образца 1949 года в охотничьем варианте и неторопливо расстрелял всю обойму в десять патронов калибра 7,62 мм. Тарахтящий компрессор и отбойные молотки отлично маскировали треск выстрелов.
Первые три пули пробили бочки с горючим, стоявшие в неглубокой квадратной яме. Предусмотрительные шахтостроители специально поместили их так в противопожарных целях, чтобы в случае утечки бензин или солярка не растекались по всей делянке, а оставались в яме. И действительно, из трех отверстий в трех бочках горючее потекло в яму и начало скапливаться на глинистом дне, плохо пропускавшем жидкость.
