Яшка согласен был умереть, чем поверить менту, и не уломался. Сдерживала старая закваска, вбитая в него с самого начала. Вот так и получилось, что весь общак «малины» остался у него, и мужик берег его до возвращения кентов из воркутинской ходки. Из общей кубышки брал только на жизнь, не позволяя себе ничего лишнего. Он не ходил в дела, понимая, как нужно ему уцелеть. Ведь кенты в зоне должны быть спокойны за общак. Не приведись его просрать, кенты, возникнув на волю, первым делом свернут ему голову и расскажут о Яшке всем фартовым как о падле, паскуде, гниложопом козле. Попробуй с таким авторитетом улежать на погосте? Сраная баруха не потерпит в соседях. Именно это заставляло Яшку всегда помнить о безопасности, исключать любой риск.
Конечно, общак «малины» он притырил надежно. И все ж каждый день проверял его сохранность, пересчитывал, просматривал все, что должно было поддержать кентов.
Вот это алмазное колье взяли они из кубышки ростовщика в Одессе. Ох и взвыл тот, когда ее нашли. Вот и царские монеты его же. Двадцать, все из червонной рыжухи. Когда увели кубышку, ростовщик вздернулся. А ведь сам разорил и отправил на погост многих должников. Один оказался ушлым. Дал накол «малине» и получил свою долю, даже больше, чем был должен ростовщику.
А эта иконка особо дорога. Старинная. Ее бабка подарила. Совсем чужая. Жила в голоде, в нужде. Оттого и приютила у себя в доме на ночь пятерых фартовых, залегших на дно от ментов. Просились на ночь, прожили месяц. И заплатили старухе так, что она онемела от удивления. Ей тех денег на три жизни хватило б. На радостях эту икону подарила, попросив Господа спасти и сохранить людей.
«Малина» иконку берегла куда как больше денег. От неминучей смерти уберегла не раз. А вот теперь осталась она у Яшки. Как- то там в Воркуте обходятся без нее фартовые?
А вот эту брошь из платины с черным бриллиантом отняли у абортмахера в Ереване. Ну и гад был тот мужик! За свою мокрушную работу шкуру драл с баб.
Не всякая могла пойти в больницу. Вот и эта — Каринэ! Красивая чертовка! Студенткой была тогда. Одна беда над ее головой висела: отец из семьи ушел. А вскоре и она полюбила парня. Забеременела от него. Да только тут узнала ему истинную цену. Сказал ей как плюнул: «Не могу на тебе жениться, привести в свой дом. Родители против. Не хотят с нищетой родниться. Уйти от них? Но ведь сам на ногах не стою. Только учусь. Когда буду жить самостоятельно, тогда поговорим. Но когда это наступит? Ты лучше не жди…».
Врачи отказались делать аборт при первой беременности, и пошла Каринэ к абортмахеру. Тот загнул такую сумму, что девка в петлю влезла. На ее счастье бабка пришла. Вытащила из рук смерти. Когда узнала в чем дело, отдала внучке брошку для абортмахера. Ей цены не было. Царская вещица! Каринэ и пошла на аборт с бабкиной брошью. Тот подонок, увидев, затрясся от изумления и тут же согласился. Велел прийти завтра. Она пришла. Сама, хотя бабка предлагала проводить ее. Девушка обещала вскоре вернуться, но не приходила. Лишь вечером узнала бабка, что умерла внучка прямо на столе. Пока от шока, от горя отошла, не до брошки было. Когда вспомнила и попросила вернуть, абортмахер сказал, что ничего не брал у Каринэ и согласился помочь студентке бесплатно: «Бог с вами! Я и так переживаю ее смерть. Никогда этого не было в моей практике! О брошке впервые слышу!».
Он не думал о последствиях, а бабка была мстительным человеком. Вскоре вышла на воров. «Мне не надо возвращать брошку, ни к чему она теперь. Но убийцу накажите!» — просила бабка. Ее просьба была исполнена. Яшка самолично расправился с гнидой. Вместе с кентами ворвались ночью к абортмахеру, арматурным прутом избили насмерть. Тот, умирая, показал, где лежит брошка. Вместе с нею выволокли горсть золотых цепочек с медальонами, крестиками. Ушли, добив абортмахера. Золото отдали бабке Каринэ, а брошку себе оставили за работу. Ее берегли на самую лихую минуту.
Яшка любуется игрой огней, гладит безделушку, улыбается, вспоминая слова бабки Каринэ: «Эта вещь свою силу имеет. Она не прощает тех, кто ее украл.
Обязательно накажет, станет приносить несчастья. Такую силу имеет только черный бриллиант. Он сам себе выбирает хозяина. Его можно подарить, купить, но не отнять и не украсть. Он не терпит грязных людей. Умеет защищать доброго».
«Эх, бабка-сказочница! Что ж не спаслась твоя Каринэ? Небось, тоже в твою брехню до последней минуты верила», — вздохнул с грустью Яшка и положил в коробку.
Фартовый вспомнил, что ему надо сходить в город, купить харчей, и уже было собрался выйти из землянки, как услышал голос Кузьмича:
Яшка! Ты дома? К тебе тут пришли. Пущать их? Иль взашей гнать?
Яшка вышел и тут же узнал двоих кентов своей «малины». Ни о чем не спрашивал, завел в землянку:
Слиняли с зоны! Слава Богу! — обнял обоих.
Только-то и осталось нас! Всего двое! Остальных урыла погоня, — опустил голову Линялый, старший из фартовых.
Как? Всех? — округлились глаза Яшки.
С вертушки как волков перещелкали. Мы с Колуном меж кочек попали. Это спасло. Не приметили. Нынче не ловят беглых пешком с собаками. Враз в расход. И даже не закапывают. Так-то оно! Да мы сами себе не верим, что вырвались. Знаем, шмонать не станут. Так что, заново родились, — опустил голову Колун.
Менты борзые здесь. Наши ксивы аж обнюхивали. На кой понт? Их нам такие же лягавые загнали. По штуке за все. Нынче мусора сговорчивые. Нас фаловали к себе в рекет. Не уломали. Оторвались от них, — рассказывал Линялый.
— Вы с ментами ботали?
Куда деваться? Теперь они паханят фартом. Всюду! Кто не с ними, тех размажут. Свирепей нас, пропадлины!
Как меня надыбали? — опомнился Яшка.
Шустро! Пацаны вякнули на базаре. За стольник привели, — отозвался Колун.
Ну, что? Нынче отдых. А там и в дело? — спросил Яшка.
Дела? Погоди о них! — показал Линялый обмороженные до самых колен ноги и указал на Колуна: — У него плечо пробито навылет. С вертушки срикошетило. Какие уж там дела! Зарок дали, завязываем с фартом. В откол линяем. Да и с кем фартовать, для чего? Сами на «колеса» сели. Возникни в дело — засыпимся. А попадем под запретку, уже хана, не смыться. Вот и решили разбежаться по хазам, пока дышим. Залечь «на дно», может, навсегда…
Линялый верняк ботает. Невпротык нам фартовать теперь. Обставила лягашня и пацаны. Всюду «крыши», куда ни ткнись — новые «малины». От фарта — ни хрена. Один разбой! Нам в это не соваться, не сдышимся! У тех свой закон — сплошной беспредел. Да такой, что нам тошно. Шпана себя в фартовые коронует! Ну, как с тем поладишь, когда над тобой сопляка паханом поставят?
Или мента! — добавил Колун.
Куда навострились теперь? — спросил Яшка.
Думали о том, и знаешь, решили не хуже тебя, зашиться куда-нибудь в глушь. Где не фартовали.
А разве есть такие места? — удивился Яшка искренне.
Имеются там, где каждый родился! В деревнях, где никого из знакомых не осталось, кроме неба и земли под ногами. Все чужим стало, но осталось родным. Да и сами то, едрена мать, словно взаймы эту жизнь выпросили для себя. А для чего?
Кончай хандрить, кенты! Давайте лучше бухнем за встречу! Ведь живы.
И наших помянем! — добавил Колун.
Ты, слышь, Яшка, мы ж к тебе чего возникли: общак живой, не просрал его? — прищурился Линялый.
То как же? Целехонек! Как целка!
Дели на троих! И кранты! Нам не с руки у тебя ошиваться. Не можем по-собачьи дышать. Пойми, кент!
Не держу, воля ваша! — вытащил кубышку из подвала.
Общак делили недолго. Все поровну, как и говорили. Никто ни на кого не остался в обиде. И только на душе свербило, словно кто-то по бухой, балуясь шилом, воткнул его в сердце и крутил, испытывая терпение. Когда-то так пытали в зонах ссучившихся зэков. Они вскоре умирали, не выдержав боли. Их мучители оставались жить. Но по смешной случайности ощущение пытки преследовало их каждый день. Всю жизнь…
Бомжи… Наши бездомные странники… Как похожи они друг на друга своей бедой. У каждого из них за спиною стоят постоянными попутчиками отчуждение, непонимание и презрение. Их никто не ждет и не понимает. Нет у них тепла в душе, его выстудила самая жестокая стужа — человеческая. А до костра все ли сумеют дойти?
Может оттого и сегодня в подвалах и на чердаках, в парках под скамейками и на свалке все еще стонет и плачет горе человеческое. Да кто услышит, кто поможет ему? Упавшему в пропасть не подают руки, а самому в одиночку не всякому дано выбраться.
Не греет общий костер. Он вышибает из глаз слезы. Их природу поймет не всякий, лишь тот, кто однажды испытал на себе цену унижений. Может, потому нет друзей и родни. Они отвернулись и отказались, вычеркнув из памяти и сердца все одним махом. Немногие сумеют выдержать и перенести такое. Но что делать бомжам? Изгнанные из жилищ и семей они уже не ждут сострадания. Не верят тем, кого любили. И каждый день как о самом большом даре мечтают лишь об одной встрече с нею — самой милосердной к каждому. И к ним… Ведь когда-то сжалится, избавит от мук и страданий, а для нее, для Смерти, все живые равны.
