– Я не вернусь обратно, – твердо произнес Хват. – Вы обратились не по адресу, товарищ полковник.
В глазах Реутова сверкнули сердитые огоньки, хотя выражение его малоподвижного лица оставалось при этом совершенно непроницаемым. Обветренный и морщинистый, как бывалый римский легионер, невозмутимый, как статуя, он молча глядел на собеседника. Лишь его седые, коротко остриженные волосы упрямо щетинились. Он ждал иного ответа.
– Я достаточно ясно объяснил свою позицию? – повысил голос Хват.
– Извини, не расслышал, – шутовски покаялся Реутов. – Староват стал, туговат на ухо. Мне показалось, что ты отказался восстановиться в звании капитана спецназа Главного разведывательного управления, а этого быть не может, потому что не может быть никогда. Ты уж не обессудь, повтори сказанное.
– Я не вернусь обратно! Ни при каких обстоятельствах! Ни за что!
Несмотря на всю свою профессиональную выдержку, Хват едва сдержался, чтобы не хватить кулаком по столу.
Некоторое время Реутов обдумывал услышанное, а когда заговорил, его лоб оказался иссеченным резко обозначившимися морщинами.
– Если бы мы с тобой сейчас водку пили, – глухо произнес он, – и ты ляпнул бы нечто в этом роде, я бы на тебя махнул рукой: мол, что с пьяного возьмешь? Но у нас на столе ничего крепче пива не наблюдается, а потому буду говорить с тобой как трезвый мужик с трезвым мужиком. Ты свое слово сказал. Теперь послушай меня. – Подавшись вперед, Реутов понизил тон, отчего его хриплый голос зазвучал как угрожающее ворчание старого сторожевого пса, обучающего молодняк. – Есть такое старомодное понятие – честь. Нынче оно не в моде. Нынче хорошо живется лишь тем, кто собственной одноразовой честью подтерся и думать про нее забыл. Но ты, капитан, такими вещами бросаться не спеши. Честь, тем более офицерскую, ни за какие баксы не купишь, это тебе не портки от Версаче, не сморкальник от Живанши.
– А я ее пока что не терял, чтобы приобретать заново, – запальчиво возразил Хват.
– Тогда я повторю свой вопрос снова, а ты подумай чуток и ответь мне в третий раз. Пойдешь ко мне в команду террористов щемить?
– Я…
– Стоп-стоп-стоп!.. Говорю же тебе, подумай. – Реутов предостерегающе поднял ладонь. – Попей пивка, по сторонам погляди. Видишь, сколько народу по Тверской без дела шастает? Ты для такой жизни создан? Или шило в заднице еще не затупилось? Короче, соображай, делай свой окончательный выбор, капитан, потому как другой такой возможности у тебя больше не будет. Времени тебе дается десять минут. Оно пошло, время. Слышишь? Тикает…
Реутов демонстративно снял с руки и положил на стол свои видавшие виды «командирские» часы с дважды треснутым стеклышком.
Они еле слышно тикали. Время действительно шло.
* * *
По правде говоря, Реутов уже почти не сомневался в том, что его предложение будет принято, хотя, не подавая виду, продолжал хмуриться, преувеличенно играя бровями.
Тики-так, тики-так…
Настоящий спецназовец никогда не променяет службу отечеству на синекуру в охранном агентстве или карьеру киллера-одиночки. Так уж учили их всех родину любить – и мытьем, и катаньем. Кто не выучился, тот давно к иным хозяевам перебежал, с виду благополучным, гниловатым внутри. Хват же явно не принадлежал ни к лакейской породе телохранителей, ни к волчьей разновидности людей, совершающих заказные преступления. Для таких, как Михаил Хват, чувство долга что-то вроде неразменной монеты: сколько долг ни выплачивай – все равно на потом столько же останется. Правильный мужик. Значит, и выбор сделает правильный. Лишь бы прошлые обиды не заглушили в нем голос совести.
Тики-так, тики-так…
Хват притворялся, что разглядывает вензеля на пивном бокале, а сам краешком глаза наблюдал за Реутовым. Вот же змей-искуситель! Знает, как правильно делать предложение, от которого невозможно отказаться. Не ахти какой стрелок, но командир идеальный – без тени высокомерия, тонко чувствующий разницу между доверительным отношением и панибратством, обладающий чувством юмора, энергичный, принципиальный. С виду полковник производил впечатление человека сильного, независимого, но излишне простоватого, даже недалекого, что было лишь обманчивой маской. Когда понадобится действовать, такой мужик начнет действовать, да так лихо, что молодые-зеленые будут только диву даваться. Еще бы! Полковник спецназа это вам не штабной герой, для которого в генеральский писсуар помочиться – уже подвиг из подвигов, о котором будет неоднократно поведано детям и внукам. Наверняка проще перечислить горячие точки, в которых Реутов воевал, чем те, где ему побывать не довелось. Но значит ли все это, что ему можно доверять?
Логика подсказывала: ни в коем случае. Интуиция твердила прямо противоположное.
Часы отсчитывали уже четвертую минуту.
– Сколько человек в вашей команде? – спросил Хват.
– Можешь считать, что двое, – ухмыльнулся Реутов. – Штатное расписание утверждено, но до полной укомплектации отдела еще далеко. Вот и получается, что есть пока ты да я, да мы с тобой. Я, умный, в кабинете, на дубовом паркете. Ты, дурак, на передовой, рискуя головой. Слыхал такую присказку?
– Не заговаривайте мне зубы, товарищ полковник. Речь шла об антитеррористической операции. Это что же получается? В ней только вы и я задействованы?
Лицо Реутова сделалось жестким:
– Нет. Но в подробности тебя посвящать не имею права, покуда ты сугубо штатским человеком остаешься. Скажу одно: если ты согласишься, то тебе предстоит сольная партия.
– Лебединая песня? – мрачно пошутил Хват.
– Ария под названием «И один в поле воин». Думаю, у тебя получится.
– На мне, что ли, белый свет клином сошелся?
– Можно сказать, что так оно и есть, – кивнул Реутов. – Спецназовцев старой закалки сейчас в управлении раз-два, и обчелся, а молодняк, сам знаешь, только гвозди лбами заколачивать способен да кавказским басурманам хребты ломать. Выучка теперь не та, одно название. Вот ты – совсем другое дело. Того здоровяка, который гвоздь в стену вгонит, сумеешь убедить его же и вытащить. Собственной задницей. – Реутов коротко хохотнул. – Короче, на тебя надежда. Решай, ветеран. Четыре минуты осталось.
– Сдается мне, что моих ровесников в ГРУ и без меня хватает, – поморщился Хват, который терпеть не мог комплиментов любого рода.
– Кто остался, тот без дела не сидит, сам знаешь. Ну, и вообще я другой подходящей кандидатуры не вижу. В упор…
Реутов указал растопыренными пальцами на свои глаза и отвернулся. Старый служака, он не мог взять в толк, как можно колебаться, когда тебе предлагают вернуться в строй, вместо того чтобы вхолостую растрачивать силы и умение на гражданке. Положа руку на сердце, Реутов не смог бы доходчиво объяснить, чем именно привлекает его столь ершистый, нелюдимый и черствый тип, каким зарекомендовал себя Хват. Судя по его характеристикам, он не относился к числу людей, которых хочется называть своими закадычными друзьями. Но Реутов давно убедился в том, что умение дружить не ограничивается ободряющими похлопываниями по плечу и произнесением задушевных тостов. Хват явно не был мастаком ни в том, ни в другом. Зато он был честным. Надежным. Постоянным. И язык его не был раздвоенным, как сказали бы могикане, понимавшие толк в мужской дружбе.
Что же он скажет, когда истечет срок отведенного ему времени? Через три, нет, уже через две с половиной минуты…
* * *
Реутов с трудом заставил себя отвести глаза от циферблата часов. Даже себе самому он не желал признаваться в том, что согласие Хвата означает для него очень многое. Капитан был очень близок ему по духу. В натурах обоих присутствовало нечто такое, что объединяло этих абсолютно не похожих друг на друга мужчин. Заглянуть в глаза Хвату было все равно, что увидеть тайный опознавательный знак. В глубине этих зрачков крылась холодная отрешенность самурая, какие бы чувства ни отражались на поверхности.
В последнее время подобное выражение глаз Реутов видел не часто, поскольку мужчин этой редчайшей породы оставалось на земле все меньше и меньше. Имея счастье или несчастье столкнуться с ними, окружающие не догадывались о том, что имеют дело с опасными чудаками, готовыми рисковать не ради денег и славы и даже не ради утоления постоянного адреналинового голода, а во имя каких-то странных понятий о чести, долге, мужестве.
Сами эти безумцы интуитивно опознавали себе подобных, но никогда не излагали своих принципов посторонним. Зачем? Пусть глядят свои боевики и футбольные матчи, пусть коллекционируют женщин, оружие и автомобили, пусть хвастаются шрамами, играют мускулами и желваками. Все они умещаются на одной планете – трусливые и отважные, дерзкие и поэтичные, богатые, бедные, сильные, хилые, лживые, умные, тупые, великодушные, мелочные, высокие и низкорослые, старые и молодые, воинственные и миролюбивые. Условно их можно подразделить на касты: вот любители пива, вот экстремалы, вот плэйбои, вот нувориши, а вот артистические натуры или те, кому снятся голубые города.
