– Да, когда 40-я армия вышла, мы еще были в Афганистане. Последними покидали Афган пограничники.
– Ну-ну, а ты, – ткнул подполковник пальцем в грудь Корытову.
– Полтора года воевал под командованием старшего лейтенанта Раевского, – кивнул Ваня в мою сторону.
– Хорошо. Сейчас получите обмундирование, обед и к вечеру – в Дубоссары. Посмотрим вас в деле. Будешь, старлей, пока в рядовых. А там видно будет, может, и людей дадим.
– Я не настаиваю, – заметил я.
– А я и спрашивать не буду. Прикажу – и будешь командовать. Ясно?
Я неопределенно кивнул.
Вечером, экипированные в полевую, уже бывшую в употреблении форму, с непривычными для нас автоматами с деревянными прикладами (в Афгане у нас были «акаэсы» – со скидывающимися прикладами), мы на «бэтээрах» приехали в Дубоссары. Комбат остался в Бендерах. И мы с Ваней молчаливо согласились, что это к лучшему. Форменка Корытову была явно мала, пришлось ему закатать рукава, штаны – в обтяжку, того и гляди треснут. Вид он сразу приобрел бывалый и вместе с тем блатной.
Я сказал:
– Ты похож на одесского жулика, который дезертировал из армии.
– А вы, товарищ старший лейтенант, без своих звездочек напоминаете офицера из штрафного батальона.
– Спасибо, бывший подчиненный. Как только Хоменко даст мне хотя бы отделение, я заставлю тебя вычистить все сортиры в радиусе пяти километров.
Ване это не понравилось, и он дипломатично сменил тему разговора:
– Владимир Иванович, а почему вы не спросили у Хоменко про Скокова?
– Потом. Не было подходящей минуты.
Мы остановились у здания горисполкома, старший бронетранспортера, пожилой капитан, спрыгнул, скрылся в дверях. Через минут десять он появился, залез на броню, и мы двинулись вновь. Еще через некоторое время мы добрались до позиций. Они находились у Дубоссарской ГЭС. Капитан сказал, что здесь, на этом участке, линия фронта проходит всего в семидесяти метрах от позиций волонтеров.
– Давайте быстро к зданию, – приказал он.
Там, за деревьями, блеснул Днестр. Мы подошли к дому. По всему, здесь было небольшое учебное заведение. Так и оказалось: профтехучилище. На пороге сидели бойцы и смалили. В центре, напротив входа, восседал огромный рыжеусый мужик лет сорока.
– А кого это ты ведешь, Степа? – громогласно спросил он, грозно вытаращившись на нас.
– Пополнение.
– О, это гарно, сейчас идем в атаку, хлопцы. Вон там ящик в углу, берите по пятнадцать…
– По двадцать, батька, – подал голос хлипкий юнец с автоматом, небрежно развалившийся на ступеньках.
– Цыц, Юрка! По пятнадцать гранат. Будем прорывать оборону.
– А может, и в психическую придется идти, – опять вякнул юный, щипнув волосок на губе.
Меня чуть не стошнило от этой щенячьей наглости. Я подошел ближе, сказал «добрый вечер» и остановился как раз перед пацаном.
– Мальчик, скажи, пожалуйста, сколько тебе лет?
– Во-первых, что за обращение – «мальчик»? – прямо-таки суровым голосом заговорил парнишка, мол, только приехали, а такие борзые, будто навоевались тут с три короба. – А во-вторых, возраст здесь не главное, – очень доверительно продолжил он. – Кто хоть раз пороху понюхал…
– Стоп, – сказал я. – Ты случайно не командир роты?
– Нет, – гордо ответил парнишка.
– Тогда ответь на вопрос: чем отличается болван от нахала?
– А это у нас здесь, – он все напирал на это слово, – почти одно и то же.
– Так вот объясняю: болван – это ошибка природы, а нахал – ошибка воспитания.
Усатый гигант коротко хохотнул, за ним заржали другие.
– И вообще, мальчик, – продолжил я, – в то самое время, когда ты ходил в группу продленного дня, мы с Ванечкой Корытовым в разведгруппе ходили по душманским тылам.
– «Афганцы»? – спросил усатый, встал, протянул нам руку: – Вот это действительно пополнение!
Тут появился старший лейтенант в каске, обтянутой маскировочной тканью. Все притихли. Он подошел к нам, поздоровался:
– Я – командир роты, старший лейтенант Кинах. Пойдемте со мной.
Мы вошли в здание, порядком разрушенное, с забитыми наглухо окнами; повсюду валялись отвалившаяся штукатурка, осколки стекла, какие-то тряпки. Зашли в небольшую комнатку.
– Садитесь! – сказал Кинах и тоже сел за стол, на котором, кроме полевого телефона, ничего не было.
Он стал расспрашивать нас, кто мы да откуда, уточнил возраст, образование и всякую другую анкетную чепуху. Вопросы он задавал отрывисто, будто чувствовал себя закоренелым следователем. А может, ему было просто скучно и он хотел побыстрее избавиться от нас, потому как не исключено, что ухлопать нас могли, скажем, через пару дней, и тогда все его старания были бы до одного места.
– Что умеете? – спросил потом он и пояснил: – Я понимаю, что Афган, то и се, но у меня был кадр, крутой «афганец», гранатой чуть нас не подорвал.
– Ну, как тебе сказать? – Я пожал плечами. – Стрелять можем. Можем и не стрелять. В морду можем дать, правильно, Ваня?
– Так точно, товарищ старший лейтенант. – Ваня встал и вытянулся во фрунт.
– Сядь, – устало процедил Кинах, потом вдруг вспомнил, что до сих пор сидит в каске, снял ее, со стуком положил на стол. – Оружие пока заберу. Приглядимся к вам. Располагайтесь. Опанасенко покажет вам места. Учтите, коек на всех не хватает. Отдыхайте, а завтра с утра на дежурство в окопах. Вопросы есть?
– Есть. Кормить тоже будете, как приглядитесь? – спросил Ваня.
– Свободны. Все вопросы – к Опанасенко, моему заместителю.
Он порывисто вздохнул, подавил зевок, посмотрел на меня с усталой ненавистью, но ничего уже не сказал, вытащил помятую пачку, извлек из нее еще более измятую сигарету, долго шарил в карманах, отыскивая спички.
– Чего еще? – спросил он меня недовольно. Корытов уже вышел.
– Ты-то как попал сюда?
– Долгая история… Ты извини, но мне поспать надо.
Я кивнул и вышел.
Корытова я нашел во дворе. Примостившись на опрокинутой набок кабельной катушке, он уже уплетал из котелка какое-то варево. Мне стало обидно, что он меня бросил, сам же ловко сориентировался и взахлеб обжирался.
– Приятно подавиться, – пожелал я и направился к баку, где очень симпатичная, почти двухметрового роста дева кормила мужичков. Они называли ее Светочкой, просили добавки, «чтобы быть такими же красивыми, как и ты сама»; она смеялась и, по всему, чувствовала тут себя уютно. Я несмело подошел, она сразу же спросила:
– Новенький? Сейчас, погодите, котелочек помою вам…
Она направилась к крану, который истекал вечной струей, сполоснула, наполнила жареной картошкой с луком и дала еще три соленых помидора.
Я встал рядом с Ваней. Ели мы молча, сосредоточенно. Мы сознавали, что теперь, после того, как нас покормили, мы накрепко повязаны с этими вооруженными людьми, пахнущими потом и табаком, мы подписались на войну с Молдовой на стороне революционного Приднестровья – республики, не признанной ни Украиной, ни Россией, ни прочими субстанциями, вернее и по-простому, небольшой кучкой «пиджаков», которые с умным видом любят выступать перед своими народами.
Тут мои политразмышлизмы прервал дождь. Закапало сначала едва заметно, потом – уже ощутимой моросью, водичка попадала в картошку, и от этого мне она казалась еще вкуснее. Корытов поплелся за добавкой к красавице-гигантше, а я вышел наружу и решил прогуляться. Воздух посерел, откуда-то незаметно наполз мокрый туман, дождик по-прежнему сыпал, мельчайший, словно просеянный через сито, и оставлял на лице холодную испарину. И вместе с тем было душно, от прошлогодней листвы шел прелый, землистый дух, а молодые упругие листочки едва слышно шуршали под прикосновениями ветра. Как-то сразу потемнело и стихло, пропали куда-то голоса гвардейцев, и все мои похождения показались ненастоящими, пригрезившимися и смешными. Украденная шашка, Леночка, драка, ночь в кутузке, рекрутство, жареная картошка – и подспудное ощущение, что оказался в ловушке… Здесь, у берега Днестра, сохранились остатки леса или парка. Я пошел по мокрой траве, прислушиваясь, как глухо потрескивают сучья у меня под ногами. За большими стволами, размышлял я, меня вряд ли заметят. Да и сумерки: воздух стал совсем серо-лиловым. Я вышел к Дубоссарской ГЭС, она тихо заглатывала воды; подобно киту, процеживала их, испуская из своего тела энергию. Как ни странно, станция до сих пор обеспечивала электричеством обе стороны. Правда, один блок, как говорят, уже разбит… Я почувствовал, что моя куртка основательно отсырела и парко прилипала к телу. Ощущения были странные и непривычные. В какие-то мгновения мне казалось, что обе стороны вдруг покинули позиции и тихо уползли на многие километры – к своим отчаявшимся женам, матерям, отцам. Хотя я все прекрасно понимал, знал, что и почем и как надрывно обрывается тишина, когда кто-то невидимый, но густо закачанный злобой, нажимает спусковой крючок и испытывает от этого жестокий конвульсивный оргазм… Я повернулся спиной к притворно тихо шумящему Днестру, побрел обратно. Неожиданно, как мне показалось, из-под земли, раздалось:
