– Я тоже офицер. И тоже был ранен в Чечне, – Филатов почувствовал, как в нем начинает закипать ярость к следователю и всему миру.
– Да-а? Надеюсь, пистолета у вас нет?
Взгляд следователя стал другим. Филатов понял, что большего ему не узнать, и замолчал. Потом он в течение четырех часов писал показания, подписывал протоколы. Его продержали в камере еще ночь. Утром вернули документы и без извинений выставили за ворота. Выйдя за город, Юрий поймал попутную машину и поехал в военный городок.
* * *
Водитель «Урала» сбавил скорость, включил левый поворот. Сивец толкнул водителя в бок:
– Поворачивай здесь.
Едва заметная колея уходила с трассы в лес. Она петляла, пересекалась со множеством таких же, похожих лесных дорог, просек. Прапорщик несколько раз останавливал машину, выходил из кабины, сверялся с какими-то одному ему известными приметами и показывал водителю направление движения. После очередной развилки колея вдруг приняла ровное начертание и вывела машину к высокому бетонному забору с массивными стальными воротами. Водитель дал два коротких и один длинный сигнал. В воротах приоткрылось небольшое окошко и через мгновение закрылось.
– Как на зоне, – оскалил свой щербатый рот водитель «Урала».
– Соскучился? Еще успеешь, – прапорщик прикурил очередную сигарету и пустил дым в лобовое стекло. Сивец презирал Щербатого, считал его конченым отморозком. Щербатому действительно все было параллельно. Так он решил сам для себя. Как бы кругом все ни было плохо, ему, Паше Дудкину, должно быть хорошо. И в детском доме, и в колонии, куда его занесло по дурости. Он и в армию пошел потому, что знал: ему и там будет неплохо. Для него, Паши Дудкина, весь мир – сплошная зона. И все люди мотают свой срок. Главное правило: никого не бойся, никому не верь, ничего ни у кого не проси. И он следовал этому правилу всю свою сознательную жизнь. Когда его часть направили в Чечню, стрелял в чеченцев. В плену у чеченцев, когда дали автомат, стрелял в федералов. Он никому не верил, и ему никто не верил. Поэтому выдали его чеченцы, обменяли на своего. В ФСБ Дудкина раскрутили по полной программе. Да он и ничего не скрывал, потому что не ценил своей жизни, а чужую подавно. По этому же, когда в обмен на срок в пятнадцать лет предложили работу – согласился сразу, не раздумывая. Знал, что подставят его когда-нибудь или тихо уберут, но ему было наплевать. Сегодня день прожил и ладно, а что завтра будет – все равно.
За воротами послышался шум, на этот раз открылась калитка, из нее вышел двухметровый детина и вразвалку подошел к кабине со стороны старшего машины. Прапорщик опустил боковое стекло, не глядя на амбала сказал:
– Посылка для полковника.
Здоровяк обошел машину, заглянул в кузов, спрыгнул с него и, отряхивая огромные ладони, пошел обратно к калитке. Ворота исчезли в стене, освобождая бетонную дорогу, которая вела к стоящему недалеко ангару, покрытому металлом. Здесь водитель и прапорщик вышли из машины. Их уже ждали человек шесть, таких же крепких на вид, как первый охранник.
– Хозяин дома? – спросил прапорщик, обращаясь ко всем сразу.
– На месте. Ждет. Говори, – старший из охраны протянул трубку сотовика Сивцу.
Сивец приложился к трубке:
– Груз на месте.
– Сколько?
– Как договаривались.
– А спецзаказ?
– Три трубы.
– Выгружай. Расчет на месте. Кнут все оформит.
Сивец вернул телефон:
– Бухгалтерию разводить не будем. Давай деньги, Кнут.
Здоровяк с телефоном полез в карман, достал бумажник, открыл его и протянул прапорщику стодолларовую купюру. Брови у Сивца поползли вверх, а руки потянулись к кобуре. Парни во главе с Кнутом засмеялись:
– Не дергайся, военный. Шуток не понимаешь? Номер на банкноте – это номер счета. Вот чек на предъявителя. Там семьдесят процентов от суммы. Остальные наличкой, после реализации товара. Все как договаривались. Отобедаете с нами? Мы люди хлебосольные. Чем богаты, тем и рады.
– Нет, спасибо. Нам обратно успеть надо. На похороны...
Сивец родился в деревне, здоровьем Бог не обделил. Деревенскому парню тяжелый труд был не в тягость, но неинтересен. Прадед, дед, отец всю жизнь на земле и что имели? Кроме работы с утра до ночи да гарантированного места на погосте. То ли дело священник. Сивец любил наблюдать, как важно, не спеша, ходил отец Федор по деревне. Как почтительно здоровались с ним встречные мужики, а женщины кланялись ему в пояс и руку целовали. Дом у отца Федора был лучший в деревне. Мечтал Сивец пойти в духовную семинарию, выучиться на священника, приехать назад в родную деревню и так же важно ходить по ней. Но отец отправил его в армию. Ослушаться Сивец боялся. На призывном участке здорового парня с пудовыми кулаками определили в спецназ. Учителя там были хорошие и учили толково. Армейская жизнь Сивцу понравилась. Порядок, корм хороший и чинопочитание. К концу службы он был уже старшиной и решил остаться служить дальше. Когда пришло время увольнения в запас, написал рапорт с просьбой отправить его в школу прапорщиков. Через год получил свои законные погоны. О боге не забывал, почитывал церковные книжки, любил цитировать в разговоре Священное писание, за что получил прозвище – Кадило. Он не обижался. Один умный человек сказал ему: «...Это офицеры служат за звезды да за звания, а прапорщик должен служить за склад». Он и пошел на склад. И пусть не продовольственный склад ему достался, но из железа на складе тоже можно кое-что иметь, тем более в Чечне. И все шло хорошо, да жадность сгубила. Пока продавал патроны и гранаты мелким оптом знакомым чеченцам – обходилось. Однажды пришли незнакомые, попросили ПТУРС, пообещали хорошие деньги – он согласился. Как потом оказалось, чеченцы работали на федералов.
* * *
Филатов уговорил водителя свернуть с трассы в военный городок. Еще на подъезде заметил толпу на площади и вышел из машины. Из клуба выносили закрытый, обитый черной материей гроб. Толпа незаметно расступилась. Филатов обратил внимание, что на площади не было ни одного гражданского, только военные, да из окон столовой выглядывали лица женщин в поварских колпаках. Над площадью стояла тишина. Не было оркестра, неизменного в таких случаях женского плача. Филатову показалось, что будет достаточно какого-нибудь слова, брошенного в толпу, выкрика или жеста, чтобы вызвать вспышку людского гнева. В полной тишине гроб погрузили в крытый «Урал». Шестеро военных запрыгнули в кузов и закрыли за собой борт, машина завелась и, медленно разрезая расступающуюся толпу, покатила к КПП воинской части. Толпа за «Уралом» сомкнулась и через несколько мгновений самопроизвольно разделилась на две части. Одна стала рассасываться и растекаться по площади одинокими группками по одному-два человека. Вторая, поменьше, двинулась вслед за машиной. Филатов пристроился к последней. Он молча шел среди угрюмо молчащих мужчин и курил. Кто-то осторожно дотронулся до плеча Филатова. Филатов обернулся на идущего рядом капитана. Офицер протянул руку:
– Вы друг Сергея Николаевича? Я Сергей Козлов, помощник начальника службы РАВ. Служил вместе с Сергеем Николаевичем.
Филатов протянул руку в ответ и спросил:
– Скажите, Сергей, что здесь происходит? Почему такая спешка с похоронами? Где оркестр, эскорт? Ведь хоронят старшего офицера?
– Темная история. В городке все говорят, что Кучумов во всем виноват. Он убил Аню Пышко и сам застрелился. Сами понимаете – горе для родителей. Поэтому, чтобы не травмировать их, командир части решил похоронить Сергея, что называется, «по-тихому». Родители Ани вообще не давали хоронить его на местном кладбище. В милиции вообще ничего не сказали.
– А что родители Кучумова? Им сообщили?
– Сообщили. У матери тут же случился инсульт, других родственников не нашли. А отправить гроб в контейнере на родину Кучумова денег не собрали.
– Кто принял решение хоронить здесь, а не отправлять тело на родину? И почему так быстро? Вскрытие делали?
– Не знаю. Завтра хоронят Аню. Наверное, поэтому решили Кучумова похоронить сегодня. Насчет вскрытия тоже не знаю. Из района привезли уже закрытый гроб.
«Урал» остановился возле небольшого деревенского кладбища. Гроб вынесли из кабины, поставили возле вырытой могилы, стали просовывать под него веревки.
– Стойте, – Козлов подошел к изголовью гроба. – Что мы не человека хороним? Или мы не люди? – И стал говорить. Он говорил нескладно, внезапно замолкая, собираясь с мыслями. Говорил то, что положено говорить в таких случаях, но говорил от души. За это Филатов был ему благодарен. Затем солдаты опустили гроб в могилу и быстро закидали землей, достали из «Урала» фанерную пирамиду с фотографией Кучумова из его личного дела, поставили пирамиду в голову могилы, постояли минуту для приличия, погрузились в «Урал» и уехали. У могилы остались Филатов, Козлов, еще два прапорщика и щербатый контрактник. Козлов окинул оставшихся взглядом, достал из-за пазухи бутылку:
