В натуре майора Бурсакова присутствовала ярко выраженная артистическая жилка, благодаря которой он всегда предпочитал спокойной кабинетной работе рискованные операции под прикрытием. Начальство в лице генерала Тульчина не единожды указывало майору на излишнюю, с какой стороны ни глянь, затейливость некоторых его комбинаций, но комбинации эти неизменно оказывались удачными, а победителей не судят. И, если все равно приходится пачкать руки, давя очередную гниду, почему не получить от процесса маленькое, невинное удовольствие?
Над головой глухо, неровно шумели пригибаемые ветром ивы, волны беспорядочно плескались, набегая на сырой, покрытый растительным мусором, мертвыми ракушками и гниющими водорослями песок. Перед лицом, разочарованно зудя, толклись комары: несмотря на старательно создаваемый имидж лесного отшельника с непробиваемо толстой, лишенной чувствительности шкурой, отправляясь в очередное странствие по радиационному заповеднику, Струп никогда не забывал прихватить с собой пару тюбиков репеллента, так что сейчас, как и всегда, поживиться кровососам было нечем.
Лежа на мягко пружинящих надувных подушках, Бурсаков продумывал план предстоящих действий. Оружие, в транспортировке которого через зону на этот раз участвовали объекты наблюдения, как обычно, должны выгрузить на берег километрах в семи выше по течению. Оттуда ящики посуху переправят в выселенную деревню, от которой нынче осталось всего ничего – несколько заросших кустами и бурьяном гнилых руин посреди вернувшегося на свою исконную территорию леса да медленно разрушающаяся будка из силикатного кирпича – бывший деревенский магазин. Там, в магазине, оборудован тайник, откуда ящики через пару-тройку дней заберут другие курьеры, чтобы непростым кружным путем переправить сначала на Балканы, а затем в Европу. За эту пару дней майор Бурсаков обязан успеть наведаться в деревню и незаметно разместить в одном из ящиков радиомаячок, сигнал которого позволит европейским коллегам отследить маршрут контрабандного груза до самого заказчика. А уж потом, когда эта рискованная процедура останется позади, настанет черед этих двоих клоунов из речного патруля. Вот за кого он возьмется с превеликим удовольствием!
Комариный писк усилился, сделавшись ровным и басовитым. Струп напрягся: уж не шершень ли? – но тут же сообразил, что слышит звук мотора поднимающейся вверх по течению лодки. Позиция для наблюдения была выбрана вдумчиво, с умом, так что теперь ему даже не нужно было менять позу, чтобы лучше видеть происходящее на реке: своевременно подсуетившись, он занял местечко в центре партера, откуда арена предстоящих событий была видна, как на ладони.
Из-за излучины реки показалась моторка. Ее дюралевый корпус был размалеван камуфляжными разводами и пятнами, что позволяло, двигаясь вдоль берега, сливаться с пестрым фоном растительности. Но сейчас легкое суденышко шло, ни от кого не прячась, по самой стремнине, и немудрено: те, кого при ином раскладе стоило бы опасаться, были в доле.
Патрульные в стоящем на якоре катере зашевелились. Толстопузый прапорщик даже привстал за штурвалом и, как Илья Муромец на известной картине, посмотрел на приближающуюся моторку из-под приставленной к козырьку ладони. Сильный порыв ветра качнул катер, заставив толстяка схватиться за едва не улетевшее в реку кепи и торопливо опуститься на сиденье. Убедившись, что угроза расстаться с головным убором и бултыхнуться за борт миновала, он что-то сказал напарнику, указав рукой на упрямо борющуюся с течением и сильным боковым ветром лодку. Капитан ответил, и оба засмеялись.
– Веселитесь, голубчики, – одними губами проговорил Струп, наблюдая за ними в бинокль, противобликовые линзы которого недобро отсвечивали красным. – Знали бы вы, чему радуетесь!
Без суеты и спешки зачехлив бинокль, он вооружился фотоаппаратом, включил его и, направив любопытный глаз объектива на патрульный катер, отрегулировал увеличение. Это, конечно, был мартышкин труд, поскольку кроме крупных планов ему были нужны еще и общие, но неподвижно лежать, стараясь на вдохе не наглотаться комаров, было уже невмоготу.
Моторка приближалась. Это была «казанка» Цыгана – здешнего уроженца, который после аварии на ЧАЭС и переселения не прижился на новом месте и полтора десятка лет назад вернулся в обезлюдевшие родные края, подальше от закона и поближе к легкой наживе. Легкой, разумеется, в понимании человека, с детства привыкшего ловко управляться с сетями, силками, капканами и всем прочим, с чем должен уметь управляться человек такого сорта. Никаким цыганом он на самом деле не являлся, прозвище свое получил из-за характерной, истинно цыганской наружности, а когда, разжившись деньжатами, обзавелся собственной «казанкой», немногочисленные аборигены очень скоро начали называть его посудину не иначе как «цыганкой».
На какое-то время «цыганка» исчезла из вида, скрытая оконечностью островка, а когда снова появилась в поле зрения, от патрульного катера ее отделяло каких-нибудь полтора десятка метров. Она двигалась довольно быстро и сидела в воде слишком высоко для посудины, на борту которой находятся четыре человека и два ящика стрелкового оружия. Прапорщик снова привстал, вглядываясь в приближающуюся лодку, но солнечные блики, сверкавшие на плексигласовом ветровом щитке «казанки», слепили глаза, мешая рассмотреть, кто находится внутри.
Моторка подошла еще ближе. В эту секунду, словно кто-то там, наверху, внял безмолвной молитве прапорщика, солнце скрылось за краем наступающей с запада грозовой тучи. Мгновенно стало темнее, дуновения приближающейся грозы, до сих пор приносившие приятную прохладу, начали пробирать до костей. Громыхнул далекий громовой раскат, в лицо опять пахнуло свежим, напоенным запахами дождя и озона ветром. Мотор «цыганки» заглох, лодка слегка отвернула в сторону, чтобы с разгона не протаранить патрульный катер, и прапорщик увидел, что в ней сидит всего один человек. Будто затем, чтобы дать себя хорошенько разглядеть, человек этот поднялся во весь рост внутри бесшумно скользящей по воде, с каждым мгновением сокращающей отделяющее ее от катера расстояние моторки. Он был высокий, темно-русый, носил своеобычный в здешних диких местах камуфляж, армейское кепи без кокарды и солнцезащитные очки с фотохромными стеклами, которые затемнялись тем гуще, чем ярче был падающий на них свет. Сказать об его внешности что-либо еще не представлялось возможным, поскольку физиономия этого персонажа была сплошь покрыта коричнево-зеленым гримом, как у разведчика во время вылазки в глубокий тыл противника или сидящего в засаде снайпера.
Прапорщик не успел даже по-настоящему удивиться этому нелепому, неуместному, сбивающему с толку макияжу. «Цыганка» подошла к катеру почти вплотную, стоящий в ней человек вскинул правую руку, и в сереньком предгрозовом полусвете тускло блеснул вороненый металл оснащенного длинным глушителем пистолета. Послышался короткий свистящий хлопок, слабый дымок унесся вместе с ветром, и прапорщик, грузно упав обратно на сиденье, тяжело завалился набок, свесив через борт простреленную голову. Из расположенного над правым глазом входного отверстия показалась кровь и, прочертив через лоб короткую косую полоску, закапала в воду. Свалившееся с облысевшей макушки кепи неторопливо двинулось в недалекий ввиду его скверных судоходных качеств путь вниз по течению, в направлении Днепра и Черного моря.
Капитан, который был на десять лет моложе, на двадцать килограммов легче и на три порядка ловчее своего избалованного непыльной работенкой и хорошим питанием напарника, среагировал на изменение обстановки достаточно быстро, а главное, абсолютно правильно. Он схватился за автомат раньше, чем прозвучал первый выстрел, и, передернув затвор, рефлекторно вскочил. Последнее было ошибкой, которая незамедлительно стала роковой: когда убитый прапорщик тяжело рухнул обратно на сиденье, катер сильно качнуло, и капитан потерял драгоценные доли секунды, пытаясь удержать равновесие и не кувыркнуться вниз головой за борт. Справившись с этой задачей, он начал выпрямляться, и в это мгновение человек в старомодных «хамелеонах» выстрелил снова.
Стрелял он без промаха, и его мишень послушно, как в кино, опрокинулась навзничь, грохнувшись спиной и затылком о крышку моторного отсека. Рукоятка автомата выскользнула из разжавшихся пальцев, и «Калашников», печально булькнув на прощанье, мягко опустился в пушистый ил на мелководье.
– Ну, не сука?! – вполголоса, но с большим чувством воскликнул засевший в гуще ивняка майор Бурсаков и опустил фотоаппарат, которым успел нащелкать десятка полтора отличных, качественных и весьма красочных кадров – увы, совсем не тех, которые рассчитывал отснять. – Что ж ты, сволочь такая, творишь?
Его риторический вопрос, как и подавляющее большинство таких вопросов, остался без ответа. «Казанка» с негромким стуком ударилась бортом о борт патрульного катера. Убийца, по-прежнему стоявший в ней во весь рост, небрежно, почти не целясь, выстрелил еще раз. Пуля с отчетливым треском ударила в основание пластиковой проушины, к которой был привязан заменяющий якорную цепь нейлоновый шнур. Вырванная с мясом проушина отскочила на метр и плюхнулась в воду, увлекая за собой мокрый швартов. Получивший свободу катер неуверенно, словно опасаясь сердитого окрика, повернулся вокруг оси, нащупывая носом течение, плавно отчалил и, набирая ход по мере удаления от берега, отправился догонять кепи покойного прапорщика.
