– Это ведущие специалисты, – прошептала Марфа, наклонившись к нему и протянув папку. – Двое из Семипалатинска, один из нового подмосковного научного центра и два высококвалифицированных инженера, – она сглотнула слюну. – Все они работали над советской ядерной программой, Алексей. Это вызовет настоящий шок в Москве, да и не только там.
Она не глядя перелистывала документы, словно тасовала карты во сне. Воронцов повернулся к Тургеневу.
– У меня только лучший товар, – подтвердил тот, вытащив из кармана коробочку для сигар и зажигалку. Закурив кубинскую сигару, он с довольным видом выпустил колечко дыма к потолку: типичный образ преуспевающего капиталиста.
Стекло иллюминатора за его светло-русой головой помутнело от таявшего снега. Телефон, вмонтированный в ручку его кресла, тревожно заблеял. Тургенев протянул руку к аппарату, и Воронцов кивнул.
– Слушаю. А, Бакунин… – он улыбнулся Воронцову, словно извиняясь за невольную паузу в разговоре. – Нет, думаю, в этом нет необходимости. Ситуация приближается к… – он замолчал, отвлеченный звуками судорожного захлебывающегося кашля на заднем сиденье. Повернувшись, он увидел Лока, сжимавшего в дрожащих руках пистолет Макарова. – Одну минутку…
Отвратительные хлюпающие звуки, тяжелое дыхание Лока.
– Пит… – американец помолчал, стараясь совладать с новым приступом кашля. – Скажи тому парню, что я умираю… Скажи ему, что я – джокер, что на меня нельзя полагаться, – он снова замолчал. Его затуманенный взгляд остановился на Воронцове. – Скажи ему, что осталось мало времени. Если я почувствую, что теряю сознание, а это скоро случится, то прихвачу тебя с собой. О'кей?
Он упал обратно в кресло, измученный своей речью. Тургенев выпрямил спину, словно собираясь вскочить, его зрачки расширились от хлынувшего в кровь адреналина. Он искоса взглянул на Воронцова…
…Тот улыбнулся. В глазах Тургенева промелькнуло беспокойство. Не могло быть и речи о том, чтобы они позволили Локу убить его – их единственного заложника, их шанс выжить… Однако предсмертное отчаяние Лока пугало Тургенева.
Воронцову оставалось воспользоваться этим.
– Я свяжусь с вами, Бакунин… что? Нет, все в порядке!
У Лока появилась борода из кровавой пены, но его губы растянулись в удовлетворенной, почти мечтательной улыбке. Пистолет Макарова, неподвижно направленный на Тургенева, покоился в его руке, вытянутой на ручке кресла.
– Ну?
– Что – «ну»? – резко спросил Тургенев.
– Нам дадут пилота?
– Мне нужно подождать… десять минут, максимум полчаса. Потом единственный человек, представляющий здесь хотя бы малейшую угрозу для меня, будет мертв! – Тургенев наклонился к Воронцову и яростным шепотом добавил: – О чем же мне беспокоиться?
– Обо мне, Пит, – слабый голос Лока звучал зловеще и отрешенно. – Обо мне. Дай им пилота. Они не будут мешать мне прикончить тебя… но ты ведь сам это понимаешь, а?
Воронцов с каменным выражением на лице взглянул на Тургенева, затем пожал плечами.
– Решать вам, – проворчал он.
Снег пролетал за окошком иллюминатора. Фюзеляж самолета едва заметно вздрагивал от усилившихся порывов ветра, и эта дрожь, казалось, передавалась Тургеневу.
– Его легкие наполняются кровью, как плавательный бассейн, – прошипел он. – Мне не придется долго ждать.
– Думаю, что он беспокоит вас. Ему нечего терять.
– Вы не позволите ему убить меня, Воронцов. Вы же не хотите умереть, – хрипло прошептал Тургенев.
Он напряженно подался вперед, поглядывая на Лока. Американец вытер кровавую пену с подбородка и отмахнулся от Марфы, которая попыталась усадить его в более удобное положение. Лок следил за разговором так пристально, как будто читал по губам. Его отрешенное, почти олимпийское спокойствие все сильнее пугало Тургенева.
– Мы оба это знаем, – авторитетным, убежденным тоном продолжал Тургенев. – Поэтому мы подождем. Бакунин не даст вам пилота, и вы можете вести с ним дела только через меня.
Тургенев отвернулся, но его спокойная уверенность теперь казалась хорошо отрепетированной ролью. Может ли он подкупить их?.. Мысль об этом вызвала у него улыбку. Нет, нужно тянуть время до тех пор, пока Лок не выкашляет своих легких. Даже Бакунин, ожидавший развязки за пеленой быстро возвращавшейся метели, был слишком алчным человеком, чтобы решиться на поступок, который мог причинить вред его покровителю.
Оставался только Лок…
…и тот очевидный факт, что Воронцов и его люди подчинились решению американца. Они превратились в обычных наблюдателей.
Да… и все сильнее им овладевало тревожное предчувствие, что они могут опоздать. Они могут замешкаться, и Лок убьет его раньше, чем у них наконец проснется инстинкт самосохранения…
* * *
Бакунин окинул взглядом окружавший его человеческий мусор – техников и диспетчеров, взвод солдат. Окна диспетчерской башни ослепли от напора метели. Его адъютант, стоявший рядом с ним, высокий молодой красавец, только что предложил штурмовать самолет. «Спецподразделение? – задумчиво отозвался Бакунин. – Нет, мы сами можем справиться с ситуацией». Капитан согласился с его решением, возможно, даже не подумав о собственном небольшом доходе от взяток и выполнения приказов Тургенева, связанных с устранением нежелательных лиц.
Но сам Бакунин не зря задумался. Спецподразделения будут находиться под внешним командованием. Придется вводить в курс дела совершенно других людей. Американец, Тургенев, следователи из городской милиции – все это нужно будет как-то объяснять. Нет, привлекать специальную антитеррористическую бригаду слишком опасно.
А его собственные олухи не смогут справиться с такой задачей. Кишка тонка…
Хотя – и эта мысль возвращалась к нему, как назойливая оса в жаркий летний полдень, – никто не должен выйти из самолета живым, за единственным исключением в лице Тургенева.
Решение должно быть окончательным. Воронцов – тупой, ленивый, тянущий лямку и вдруг проявивший почти религиозное рвение… И особенно американец, кем бы он ни был, пытавшийся изобразить из себя высшего судию… Инцидент следовало стереть со взлетной полосы, убрать из реальности так же, как Паньшина, закончившего свои дни в придорожной канаве с двумя пулями в черепе. Безопасность прежде всего.
– Какова оценка видимости? – спросил он своего адъютанта.
– От двадцати до двадцати пяти метров, товарищ полковник.
Грузинский акцент. Бакунин недолюбливал грузин, но этот парень был дельным и расторопным.
– Очень хорошо. Оцепите самолет по сорокаметровому периметру. Каждый, кто попытается войти или выйти, должен быть остановлен, – он сурово взглянул на молодого человека. – Ты понимаешь меня, Иосиф? Они должны быть нейтрализованы. Наша цель – закрытый инцидент, разумеется, при соблюдении безопасности Тургенева.
– Вы не попытаетесь пойти на переговоры?
Метель ярилась за окнами, окутывая восьмиугольную башню, словно дым разбушевавшегося пожара.
Бакунин покачал головой.
– Тургенев сам принимает решения, Иосиф. Я не собираюсь подвергать его опасности… – он пожал плечами. – Правила диктует Тургенев. Если он сочтет, что ему угрожает реальная опасность, он начнет переговоры.
– А пилоты? – капитан напоминал смущенного, но любопытного мальчишку. – Он… э-э… ну, он убил их? Собственноручно?
– Совершенно верно, Иосиф, – Бакунин рассмеялся. – Решение, достойное восхищения, не так ли? Они не имеют представления, с каким человеком они вздумали тягаться. Ни малейшего представления!
– Должны ли мы… вы позвонить ему еще раз?
– Через десять минут, – ответил Бакунин после секундного раздумья. – Если он попал в затруднительное положение и ему придется просить о помощи, он позвонит нам. Но я уверен, что он не позволит им захватить контроль над ситуацией, – полковнику не понравилось благоговение, прозвучавшее в его собственном голосе. – Метель заблокирует аэропорт минимум на ближайшие двенадцать часов. А теперь приступайте к окружению самолета. Крысы могут попытаться бежать с корабля.
Капитан отдал честь и ушел. Бакунин направился к ослепшим окнам, глядя на несущийся снег. Вся башня вздрагивала от напора ветра.
«Убить пилотов… Да, великолепная безжалостность».
Что он собирается сделать? Подкупить их? Сидеть и ждать? Надеяться, что его спасут?
Или предложить им другую жертву, скандал меньших масштабов?
Подозрения Бакунина постепенно усиливались, проникая в сознание, как сигналы боли от разбуженного воспаленного нерва…
* * *
Это началось с помаргивания, с усилий удержать маленький салон в фокусе. Движения его зрачков стали более быстрыми и беспорядочными. Еще недавно физическая боль рождала ощущение необыкновенной приподнятости, ясности мыслей и чувств. А может быть, он наконец понял, что умирает. Сейчас салон то становился четким, то снова размазывался, то возникал вокруг, то пропадал за серой пеленой, похожей на плотный туман.
