— Не знаю, — врет Катя.
— Зато я знаю. Он полчаса назад поручил адвокату Лефтерису зарегистрировать свою фирму под названием «Грин Стар». Сделал это без консультаций с моими друзьями. Так здесь не принято. Поэтому мы пришли объяснить…
Катя начинает понимать, кто эти люди. Несомненно бандиты. Но пока мирно настроены. Этим следует воспользоваться и притупить их бдительность.
— Позвольте я вылезу и оденусь? — спрашивает она.
— А ничего… ничего… мы подождем, — блондинка исчезает за дверью.
Дрожащими руками Катя оборачивает голову полотенцем и закрепляет в виде чалмы. Надевает толстый белый банный халат. В мозгу возникает спасительная мысль, придающая уверенность. Решительно Катя идет в холл. Там ее поджидают незваные гости.
— А почему, собственно говоря, вы явились сюда? Мой муж не самая важная персона. Фирму открывает Жаке Темиров и другой — Аслан, фамилию не запомнила. Он — президент какого-то международного фонда.
Кавказец недоверчиво усмехается:
— Казахи главные?!
— Видите, вам не все известно. Мой муж только консультирует президента фонда. А деньги принадлежат казахам. С ними и разбирайтесь. Это они нас сюда привезли… — Катя настолько спокойна, откровенна и убедительна, что ей трудно не поверить.
Тот, которого зовут Булат, вопросительно смотрит на блондинку. Она в ответ начинает быстро что-то объяснять на своем гортанном языке.
Не понимая ни слова, Катя вмешивается в разговор:
— К тому же грек-адвокат, встречавший нас в аэропорту, старый приятель Темирова еще по Союзу.
Блондинка переходит на русский язык:
— Что ты говоришь? Нам он в этом не признался.
Булат же менее сурово обращается к Кате:
— Пойди, позвони этому президенту. Скажи, приличные люди хотят поговорить.
Катя идет в комнату. Спотыкается о стоящую поперек при входе сумку со своими вещами. Она раскрыта. «Как бы не украли чего», — думает она на ходу, но проверять не решается. Быстро набирает номер телефона. Трубку поднимает Надя. Оказывается, Аслан пьет чай у Темирова. Катя просит девушку срочно прийти. Кладет трубку, возвращается в холл.
— Вас ждут в номере Темирова. Знаете, куда идти? А ко мне сейчас подружка поднимется. Неудобно будет. Чужой мужчина, а я неодетая.
— Ладно, ладно… базарить тут. Учти, мы вернемся. Твой муж придет, пусть сидит, нас дожидается.
Вдвоем они выходят из номера так, словно делают большое одолжение. Катя с трудом добирается до дивана, бессильно опускается на его прохладную кожу. Хоть рядом вовсю работает кондиционер, она задыхается. Начинается истерика. Бьет колотун, аж зубы стучат. В глазах темно. Внутри груди какая-то черная страшная пропасть. В таком состоянии ее застает Надя.
— Дверь была не прикрыта, — робко сообщает она-.
— Знаю, замок испорчен… или его испортили, — еле ворочает языком Катя. — Будь добра, там в сумке косметичка, достань таблетки… голова раскалывается от испуга.
— Там одни. Оранжевые.
Надя осторожно копается в сумке, находит косметичку и первое, что в ней обнаруживает — пластиковую коробочку, по внешнему виду похожую на ту, которую приказал изъять Иголочкин. Она оглядывается. Катя лежит на спине, обхватив голову руками, ее глаза прикрыты ладонями. Надя решает воспользоваться случаем и быстрым движением прячет коробочку в бюстгальтер. Берет таблетки, подходит к стонущей Кате.
— Их с водой пьют или как?
— В холодильнике «кока-кола».
— Знаю. Я свою уже выпила, — Надя одной рукой придерживает грудь, опасаясь, чтобы не выпала коробочка, другой лезет в холодильник. Достает бутылочку. Катя выдавливает две таблетки, запивает из рук Нади и в изнеможении откидывается на мягкую, влажную от слез и пота кожу дивана.
На море был туман. Не тягостный, давящий, удручающий, а легкий, подвижный, непоседливый. Он то нависал почти у пирса театральным занавесом, то откидывался в сторону, открывая взгляду беспомощно плутающую по бухте яхту. Море не хотело отражать его невыразительную внешность и своей подсвеченной синевой подтверждало, что где-то совсем рядом солнечные лучи пронизывают водные глубины и играючи подбираются к скучающему берегу.
Степан сидел в маленькой рыбацкой таверне. Навес из старого паруса хлопал над его головой, подобно ленивому старому альбатросу, только делающему вид, что собирается взлететь. Плетеное из веревок сиденье стула продавилось и напоминало мини-гамак. Слегка подергивая бедрами, можно было имитировать бортовую качку. Перед Степаном стояло три высоких стакана пива, и на тарелке лежали большие, длиной с ладонь, креветки. Соседние столики были пусты. Степан радовался своему одиночеству и сознанию того, что уж здесь его точно никто искать не будет. После подписания всех бумаг и подтверждения по телефону запроса в «Дойч-банк», пригубив ледяное шампанское, Степан отозвал адвоката Лефтериса в сторону и попросил помочь ему купить пистолет. Адвокат очень удивился, услышав такую оригинальную просьбу. Но Степан с готовностью объяснил свою маленькую странность. В любой стране, куда бы он ни приезжал, первым делом покупал пистолет. Иначе на душе неспокойно.
— Киприоты — совершенно не агрессивные люди, — попытался рассеять опасения клиента Лефтерис. На что Степан резонно ответил:
— Причем тут киприоты? Мне бы от соотечественников уберечься. А их тут — пруд пруди.
После такого аргумента адвокат отвез его в одну лавку в Ларнаке, где без особых расспросов Степану продали «Макаров» китайского производства. Ощущая прохладную металлическую тяжесть прижатого ремнем к пояснице пистолета, Степан в полном одиночестве любовался морем и чистил креветки. Настроение было почти идеальным. Он не сомневался в своей финансовой победе над Темировым. Все переживания связывались исключительно с работой сердца. Оно, слава Богу, ничем себя не выдавало. Степан отхлебнул пиво и, засмотревшись на боковое движение тумана, вспомнил почему-то свои давно написанные стихи:
То любовь, то разлука,
То восторг, а то мука,
То рассвет, то закат.
То несчастлив, то рад.
Обожаю — хулю,
Ненавидя — люблю…
Уже несколько лет он занят одним — перекидыванием денег. А ведь почти до сорока лет был типичным московским завсегдатаем творческих сборищ. Пел песни собственного сочинения под гитару и фортепьяно, читал девушкам стихи, похмелялся разбавленным пивом и малюсенькими расползающимися креветками, и был счастлив. Степан глубоко, ностальгически вздохнул. Когда он впервые увидел Элеонору, она показалась ему как раз той женщиной, на которых он в те времена смел лишь смотреть. Оказалось, все намного проще. Теперь, после встречи с ней, он понял простую, но не всем доступную истину: блядь — это не та, которая всем дает. Блядь — это мировоззрение, основанное на стремлении из любого, самого трогательного поцелуя или просто заинтересованного мужского взгляда выжать максимум выгоды. Поэтому напрашивается вывод — блядь, она и в семьдесят блядь… А вот Катька — другая. Она его любит. Степану мучительно захотелось сделать ей приятное и, не отдавая отчета самому себе, слепо уставившись на вынырнувшую из-под тумана яхту, он принялся сочинять стихи.
На лице Темирова не дрогнул ни один мускул, когда в номер вошли незнакомцы. Он продолжал отхлебывать из пиалушки зеленый чай. Аслан вопросительно смотрит на него, а не на вошедших. Вера уверена, что это какие-то друзья Жаке, и гостеприимно машет рукой:
— Садитесь с нами чай пить.
— Мы чай не пьем, — мрачно отвечает кавказец. — Мы по другому поводу.
Темиров, не удостаивая гостей взглядом, властно командует:
— А ты садись, когда приглашают.
В ответ кавказец нагло смеется. Обращается к блондинке:
— Старый ишак решил, что мы на чай пришли.
— А тебя как зовут? — нисколько не обидевшись, интересуется Жаке.
— Булат. Запомни это имя. Отныне все дела на Кипре будешь иметь через меня. И не вздумай обманывать. Аллах один, и он тебе не простит.
Жаке ставит пиалушку на стол, долго вытирает полотенцем потное лицо. Усики его щетинятся черной щеткой, лысина багровеет.
— Где же твоя визитная карточка, джигит?
Булат подходит к низкому длинному ренессансному столику и с грохотом между чайником и вазочками кладет «кольт».
— Вот она!
— А… милый, так ты бандит? — почти искренне удивляется Темиров. — Сказал бы сразу… Слушай меня, Булат, внимательно ушами. Если я еще раз когда-нибудь и где-нибудь тебя увижу… клянусь — твою маму, твоих сестер, твоих знакомых девушек, даже оставшихся в живых бабушек… всех выебу! И тебя в первую очередь. Скажи, а?
У Веры темнеет в глазах. Она замирает в ожидании выстрела. Аслан при своей неуклюжести и полноте, как мячик, выпрыгивает из кресла и животом накрывает «кольт». Булат сверкает зрачками. В них бешенство борется со страхом. Темиров продолжает, будто ничего не произошло:
