— Это уж как все решат. Но везти Чубчика с собой — значит, убить его. Бегемот теряет ногу в любом случае. — Ватикан посмотрел на Белоснежку. Девушка выглядела совершенно измотанной. — Ну, с ней ясно. Сядем в самолет — отоспится.
В этот момент броневик дернулся и мягко покатил по Цветному бульвару. Один БТР пристроился сзади, второй шел впереди.
— Едем, старые, — бормотнул Крекер. — Едем.
Папаша Сильвер глянул в лобовое стекло, потом вновь повернулся к товарищам:
— Ну, что скажете?
— А что тут говорить? — скривился Ватикан. — Чубчика надо сдавать, но сдать его — значит, самим себя заложить. Они все из него выкачают, до самого донышка.
— Да он в себя придет дня через три, не раньше, — сказал Крекер. — Мы за это время, да с такими бабками, уже успеем на дно залечь.
— Допустим. А Бегемот?
Толстяк понимал, что сейчас решается вопрос, касающийся вовсе не его здоровья. Речь идет о жизни и смерти.
— Если их сдать, — раздумчиво произнес Папаша Сильвер, — они все равно не жильцы. Оба. Из них выкачают нужную информацию и убьют. Живые они никому не нужны. Никто же не признается, что вот так легко и просто сперли ядерные фугасы. Спишут на самоубийство или на естественную смерть от ранения. Или на халатность врачей. Да мало ли способов!
— Не бросайте меня, ребята, — шепотом сказал Бегемот.
— А кто тебя собирается бросать, старый? — серьезно произнес Крекер. — Вопрос в том, что делать с твоей культяпкой. Снимать жгут — то же самое, что пустить тебе пулю в башку, а не снимать — ты без ноги останешься.
— Я согласен… без ноги, — шепотом проговорил Бегемот. — Ребята, я еще много чего могу. Я до самолета сам дойду, только не бросайте меня.
— Да успокойся, никто тебя не бросит, — подтвердил слова Крекера Пастух.
Ватикан, повернувшись к раненым спиной, поймал взгляд Пастуха и выразительно шевельнул бровями, скосил глаза, указывая за спину.
— Даже и не думай, — вдруг глухо сказала Белоснежка. — Попробуй хоть пальцем тронуть кого-нибудь из них, и мы все взлетим на воздух. Это я вам обещаю.
— Да ты чего, старая, ополоумела, что ли? — засмеялся Крекер. — Никто не собирается их убивать.
Пастух подумал секунду, вытащил из кобуры пистолет и протянул Белоснежке:
— На.
— Что? — не поняла девушка.
— Возьми, пристрели их сама. Они все равно умрут. Разница лишь в том, что так — быстро и безболезненно.
Девушка серьезно и тяжело смотрела на товарища.
— Давай-давай, — без всякого выражения, абсолютно ровно продолжал Пастух. — Ты ведь была на войне и знаешь, что с такой раной, как у Чубчика, восемь часов не протянуть. Либо мы отправляем его в больницу и его убивают там, либо его убиваем мы. — Он выдержал паузу и добавил: — Либо он умрет сам.
— Он пришел нам на помощь в тоннеле, — медленно сказала Белоснежка.
— Я знаю, — кивнул Пастух, — и все понимаю. И они тоже. — Он указал на остальных боевиков. — Они тоже все понимают. Ну так, черт побери, ты должна быть ему благодарна. Ты должна уважать его как солдата. Неужели ты позволишь, чтобы эти ублюдки потрошили Чубчика, словно куклу?
Белоснежка посмотрела на Бегемота. Тот опустил глаза. Папаша Сильвер изучал автомат, поглаживая отполированное цевье. Ватикан разглядывал что-то на носках бутсов. Крекер развел руками, словно говоря: «Ты знаешь, что он прав», — и вздохнул. И только Пастух, смотревший прямо на нее, вдруг улыбнулся устало и невесело.
— Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, — сказал он. — Это непросто, но ему будет куда хуже, если ты этого не сделаешь. Поверь мне, это легкая смерть. В конце концов, и ты, и Бегемот кое-чем ему обязаны. Пришло время возвращать долги. Не бросай же его. — Сказав это, Пастух повернулся к Шептуну: — Ну, что у нас там?
— Все в порядке, чисто.
Эскорт как раз сворачивал на улицу Большие Каменщики. Близнец, удерживаясь рукой за бронированную стенку, подошел поближе, присел на корточки рядом с Белоснежкой, подумал секунду и тихо произнес:
— Если хочешь, я могу сделать это за тебя.
— Нет, — покачала головой девушка, — я сама. Иди.
Близнец сжал ее плечо.
Она повторила:
— Иди.
Он выпрямился и, пошатываясь, вернулся на свое место.
Девушка передернула затвор пистолета.
«Пятеро, — подумала она, — не считая раненого Бегемота. Неужели эти ср…ые камешки и куча резаной бумаги стоят жизни пятерых таких парней?»
Девушка, повернувшись, посмотрела на Бегемота. Тот сидел, безвольно обмякнув, уронив голову на грудь, глядя в пол, а по щекам его катились слезы.
— Так надо, — шепотом сказала Белоснежка, не советуясь, а просто убеждая себя.
Бегемот посмотрел на нее покрасневшими, опухшими глазами и пробормотал едва различимо:
— Я жалею… Жалею, что ввязался во все это.
— Теперь уже поздно, — ответила девушка. — Что сделано — то сделано. Ничего не изменишь.
— Я знаю. Мне казалось, что будет лучше. Там будет лучше и будет лучше с деньгами. А теперь понимаю, что нет. Это самообман. Иллюзия. Миф. Помнишь, как у Чейза? Весь мир в кармане. — Наклонившись к самому уху девушки, он неожиданно горячо прошептал: — Мы проиграли. Они еще не знают, но мы проиграли.
— Да, — согласилась Белоснежка, — я знаю.
— Им кажется, что все в порядке, но это до тех пор, пока они идут к цели, — продолжал Бегемот с ноткой безразличия. — Они почувствуют совсем другое, когда самолет взлетит. Операция только начинается. Все, что было до сего момента, — прелюдия. Самое страшное впереди. Кошмар начнется, когда мы поднимемся в воздух.
— Да, — снова кивнула Белоснежка, — это я знаю тоже.
— Есть всего один человек, который пройдет до конца и выиграет, — все так же незряче глядя на свое изуродованное колено, пробормотал Бегемот. — Хорь.
— Если его не вычислят, — напомнила девушка.
— Да, — согласился Бегемот. — Но зачем НАМ все это?
Девушка взяла его ладонь в тонкие прохладные пальцы, сжала сильно и дернула плечами:
— Не знаю.
— Вот и я не знаю, — ответил Бегемот. — Знаю только одно: лично я не хочу лететь. Не хочу жить, каждую секунду оглядываясь за спину. Не хочу всю жизнь бежать, вздрагивать, увидев собственную тень…
— Ты хочешь сдаться? — шепотом спросила она.
— Нет, к ним я тоже не хочу. — Толстяк кивнул на Чубчика. — Пожалуй, Пастух прав. Он вернулся за нами, и было бы свинством отпускать его одного. Кто-то же должен сказать слово защиты там, на самом главном суде.
Белоснежка молчала.
— Тоскливо, — продолжал толстяк тихо. — Мне сорок, а что я сделал? Ничего. Ни семьи, ни детей. Один, никому не нужен.
Девушка подумала, что сейчас по законам драматургии полагалось бы сказать: «Неправда, ты нужен мне, ты нужен остальным», — но ей не хотелось этого говорить. Ни к чему это было.
— Дотянул бы до преклонных лет, потерял бы все зубы. — Толстяк усмехнулся. — А при моей-то комплекции это настоящая беда. Помер бы, и ничего бы не изменилось.
Кортеж миновал Семеновский вал, Велозаводскую улицу и выехал на проспект Андропова.
Бегемот, порывшись в кармане, вытащил мешочек с камнями и протянул девушке.
— Возьми, мы же из-за этого все затевали.
Белоснежка выпустила его руку, взяла мешочек, покрутила в пальцах, кинула Пастуху.
— Держи.
Тот поймал мешочек, покачал его на ладони, сунул в карман, кивнул благодарно и вновь уставился в лобовое стекло.
— Я, пожалуй, сделаю это сам, — сказал Бегемот. — Я ему обязан больше, чем ты.
Вытащив из кобуры пистолет, он подсунул левую руку под спину Чубчика, обнял его за плечи, как хорошего друга, и приставил пистолет к груди. Белоснежка тронула его за плечо.
— Не так, стреляй сюда, — она показала точку на голове. — Гарантированно быстрая смерть.
Бегемот улыбнулся благодарно:
— Спасибо.
Он двигался медленно, с непостижимой тщательностью. Приставив пистолет к голове Чубчика, толстяк прошептал беззвучно:
— Не волнуйся, я тебя не брошу, — и нажал на курок.
В маленькой кабине броневика выстрел прозвучал так, словно над головой шарахнула артиллерийская пушка. Все вздрогнули. Пастух обернулся. И в этот момент Бегемот ткнул стволом себе под челюсть, как видел когда-то в кино, и нажал на курок еще раз. Кровавые брызги повисли на темной стенке кузова.
— Вот дурак-то! — ошеломленно выдохнул Крекер. — Вот дурак!
Бегемот мягко завалился на левый бок, ткнувшись головой в плечо уже мертвого Чубчика.
«Шестеро, — подумала Белоснежка. — Шестеро. Может быть, и мне присоединиться? В конце концов, там, наверху, всемером нам будет легче. Как-никак команда». Впрочем, она быстро откинула эту мысль. Сейчас такое, хоть и жутковатое, но все-таки бегство многие расценили бы как слабость. Будем надеяться, что в чистилище тоже до конца не изжили бюрократию и там длинные очереди. Глядишь, ребята и дождутся ее.
