— Не знал я ни хрена, — обиделся тот. — Я даже не знал, что Крюк со Шварцем такого стукача, который на кассету пишет, имели. Это ж такие дела, про которые не каждому рассказывают.
— Допустим. Тут логика есть, — кивнул Борис. — Тот же вопрос к Тромбону. Ты со Шкворнем был в команде. Неужели ни шиша не знал?
— Командир, — нервничая, произнес Тромбон, — конечно, я не слепой. Кое-что видел. И даже ушами немного слышал. Но, говорю как на духу, только случайно. Здесь мужики сидят — даже Рома, блин, может подтвердить, что я у Шкворня в первых замах не ходил. Брынь, Коняга — другое дело. Те намного больше знали. Однако то, что я знаю, мне говорить очень не хочется.
— Это почему же? — спросил Борис.
— Во-первых, вас боюсь. Вот бля буду, сказать такое не стыдно — боюсь. Потому что ваша контора уж очень крутая. Скажу, допустим, все, что знаю, а вам покажется, будто не все. Начнете метелить, кишки мотать. Ну, а во-вторых, Шкворня нет и что с ним — неизвестно. Наверно, те, с которыми он корешился у вас в столицах, тоже ребята не простые, раз решили область под себя взять. Ну а вдруг не по-вашему выйдет? Если Шкворень вернется и узнает, что я к Шуре или Вите бригадиром ушел, — он меня, конечно, замочит. Но если узнает, что я вам про его дела хоть малость рассказал, — опять же за кишки возьмется. А я это дело не люблю. Помирать не страшно, а вот когда изгаляются — противно. Идти к вам я готов, заподлянок не допущу — слово даю. Но если хотите за Шкворня пытать — я лучше сам застрелюсь, пока не зарезали.
— Ладно, — сказал Борис. — Я тебе готов слово дать, что если ты расскажешь все, что помнишь, и, перекрестясь, скажешь: «Абзац, братан, больше ни шиша не знаю!» — поверю. Могу даже эту беседу провести не здесь, а один на один, чтоб случайно ничего не утекло.
— Здесь все свои, между прочим, — скромно заметил Шура Казан.
— Да не совсем, — многозначительно произнес Борис, поглядев на морально убитого Рому. — Опять же, у всех души — потемки! Никто больше ничего не хочет сказать?!
— Нет, — торопливо сказал Фыра.
— Тогда у меня один очень конкретный вопрос к Роме. Ответ на него, конечно, особо участь не облегчает, но лучше, если ты его дашь сейчас. Добровольно, без принуждения и откровенно.
— Попробую… — выдавил Рома, потупясь.
— Нам известно, что там, на даче у Лехи, жил на правах бабы один «голубой». Проясни его судьбу, пожалуйста!
— Да уж, — напомнил Зубр, который примерно полчаса назад уже пытался подловить Рому на этом вопросе.
— Сбежал он, — процедил упрямый Рома. Он и не подозревал, что говорит чистую правду…
В мертвом поселке, негласно именуемом «Призрак коммунизма», стояла тишина. То ли тревожная, то ли блаженная — каждый сам это определяет. Возможно, для тех, кто сейчас дрых в гостиной на втором этаже оккупированного коттеджа, она была блаженной, но для Олега Еремина, который добровольно назначил себя караульным, тишина слушалась тревожно. Половодье заканчивалось, изоляции приходил конец, и теперь нельзя было позволять такой расслабухи, чтоб все дрыхли без задних ног. Поэтому Механик, вооружившись до зубов, нес службу «по охране и обороне», чутко вслушиваясь во всякие мелкие шорохи, которые, в принципе, мог производить и коварный супостат…
За прошедший уик-энд Механик никуда не вылезал с острова и занимался исключительно хозяйственной деятельностью. Пользы от этого, конечно, оказалось намного больше, чем от ночных автомобильных рейдов, плаваний или пеших прогулок со стрельбой и спасением разного рода «утопающих».
Во-первых, Еремин сумел наладить аварийный дизель-генератор, который обнаружил еще на второй день проживания в «Призраке коммунизма», и под потолком комнаты, где они проживали, засветилась «лампочка Ильича». Кроме того, появилось напряжение в розетках, и все, то питалось от сети, начиная с электроутюгов и кончая теликом и видаком, стало возможно в нее врубать. Конечно, солярки было мало, и Механик решил гонять движок только по вечерам, да и то не больше, чем по три-четыре часа.
Впрочем, Олег призадумывался и о так называемых альтернативных источниках энергии. Во дворе одной из недостроек он обнаружил бетономешалку, приводившуюся в движение довольно мощным электродвигателем. Сразу появились идеи насчет сооружения ГЭС на Побегайке, а чуть позже ветряного генератора на крыше. Правда, с реализацией их Механик не спешил. Потому что еще не все как следует продумал и взвесил. Кроме того, у него было достаточно бедное техническое оснащение, даже с учетом тех инструментов, которые удалось найти в автомобилях и собрать по поселку.
То, что строители побросали в недостроенных домах, в основном проржавело и никуда не годилось, а то, что годилось, можно было использовать только на земляных, каменных и плотничных работах. Как ни мечтал Механик найти где-нибудь токарный станочек, хотя бы по дереву, циркулярку или хоть электродрель — тщетно. Такую дорогостоящую технику даже в 1986 году не бросали.
Тем не менее кое-что полезное Олег нашел. Точильный брусок, рубанок, стамеску, несколько молотков, целый набор гвоздей и шурупов разного калибра, солидный моток провода в резиновой изоляции.
Когда он все это собирал, то мало задумывался над тем, сколько еще придется пробыть тут, в поселке, считающемся радиоактивным. Но в воскресенье, когда решил проверить лодку и впервые за несколько дней выбрался за забор поселка, эти мысли у него как-то сами собой пробудились.
Вода заметно спала. Лодка, которую он оставил совсем недалеко от забора, опасаясь, что подступившее половодье отрежет ее от него, теперь мирно лежала на траве. А озеро, залившее было всю болотистую низину с западной стороны забора, перестало существовать. Теперь на его месте было несколько более-менее крупных по площади, но неглубоких и изолированных друг от друга луж, и проехать на моторке по ним никто не сумел бы. Побегайка постепенно входила в свои законные берега, и до того, как она примет свой обычный переплюйский вид, оставалось ждать совсем недолго, максимум три-четыре дня.
Из этого следовало, что остров, на котором Механик с честной компанией прожил последние несколько дней, прекращает свое самостийное существование и становится тем, чем являлся на самом деле, то есть невысоким холмом в излучине Побегайки. И хотя мост, по которому Механик завез джипы в заброшенный поселок, больше не существовал, изолированность этого урочища от остальной местности резко ослабевала. А значит, ослабевала и безопасность здешнего обиталища. Неделя, максимум полторы — и тут, у бывшего моста, Побегайку можно будет перейти вброд. Наверно, еще в болотных сапогах, но вброд. А если май выйдет жаркий, то и заболоченные берега на той стороне станут вполне проходимыми.
Конечно, надеяться на то, что радиофобия у жителей Самсонова оградит поселок от каких-либо нежелательных вторжений, было наивно. Это не Новая Зеландия какая-нибудь, где ежели туземцы сказали «табу» — значит, «табу», и никто ходить не будет. (Механик, конечно, в Новой Зеландии лично не бывал, но где-то об этом читал). В России народ не ходит только туда, куда чисто физически пролезть не может. Впрочем, отдельные представители этого народа неоднократно доказывали, что могут пролезть куда угодно, даже на особо охраняемые дачи Политбюро и ЦК, доставляя массу хлопот бывшей «девятке». Террористы, диссиденты и другие психопаты среди них встречались не часто, а вот бомжи и поддатые туристы — весьма и весьма.
Если поначалу, не осмотрев как следует «Призрак коммунизма», Механик думал, будто с 1986 года поселок никто не посещал, то теперь уже точно знал, что ошибался. Возможно, в первые послечернобыльские годы местные и впрямь боялись растаскивать по домам «радиоактивное», но этот страх уже прошел. Лишь то, что среди обитателей Самсонова и соседних деревушек было мало владельцев автотранспорта и совсем мало водителей способных, как Механик, преодолевать мост по брусьям, и спасло поселок от разборки на кирпичи.
Тем не менее появление местных Механик все-таки считал маловероятным. Потому что моста не стало, и вывезти что-либо из поселка по-крупному представлялось невозможным. Вряд ли нашелся бы чудак, который поперся бы пешком за несколько километров для того, чтоб унести из поселка пару досок или пять кило гвоздей.
Гораздо более реальным представлялось вторжение бомжей. Механик эту публику хорошо знал. Зимой они толкутся в городах, а по весне начинают тянуться к природе. Не говоря уже о лете, когда на полях, в садах и огородах поспевают урожаи всякого витаминного корма, когда по лесам растут бесплатные грибы и ягоды. Причем бомж, как правило, не ищет чего-то конкретного, не определяет цель своего перемещения как-то рационально, а движется по тем не поддающимся предсказаниям синусоидам, которые ему подсказывает случайное стечение обстоятельств, эмоциональное состояние в конкретный момент времени и, разумеется, количество принятого алкоголя. Кроме того, бомжам в определенном состоянии души по фигу и радиация, и сырость, и собственное недержание мочи. Бомж, дошедший до определенной степени совершенства (или падения, как принято считать по традиции), перестает чего-либо бояться, кроме алкогольных чертиков, начинающих плясать вокруг него уже после первого стакана, и, уж точно, окончательно перестает чего-либо стесняться. К тому же такие бомжи дьявольски живучи. Прямо как индийские йоги — спокойно спят на мусорных кучах, где битого стекла до фига, крыс едят сырыми и не травятся, пьют такие «Молотов-коктейли», что ни один Ерофеев не придумает.
