Румыны опустили в трюм три бачка и плащ-палатку, на которой было с десяток черных, как земля, буханок хлеба.
– Унтер-офицер говорит, – вполголоса стал переводить сказанное румыном какой-то парень, который, как оказалось, неплохо владел молдавским, – что в этих бачках суп, приготовленный в лучшем ресторане Бухареста. И что это все: до самого Галаца, то есть до пункта прибытия, мы ничего больше не получим. Великая Румыния заботится о нашей диете.
Когда унтер-офицер умолк, Гродов оглянулся и увидел перед собой истощенное скуластое лицо. Кажется, он никогда не видел этого человека. Во всяком случае, ни в очаковском лагере, ни в колонне, которую вели в порт, внимания на него не обращал.
– Скотина этот унтер-офицер, – молвил майор. – Только этого ведь не переведешь.
– Почему же, можно и это, – проговорил незнакомец сквозь сжатые зубы. – Только не сейчас. – И тут же представился: – Артиллерийский капитан Комов. «Сорокапяточник». В ногу ранили еще на Днестре, товарищ майор. На кузове госпитальной машины взяли, как подстреленного перепела – в лесополосе.
– Не нужно стенаний. Пора подумать над тем, как захватить баржу.
– Поедим и подумаем, – деловито ответил Комов. – Если позволите, возьму на себя роль коменданта на этом Ноевом ковчеге. Вам это не к лицу.
– Не к лицу, это уж точно, – заметил майор, наблюдая за тем, как точно такую же плащ-палатку с хлебом и бак с похлебкой охранники спускают в соседний люк. – Особенно – томиться в плену. – И тут же громогласно объявил: – Даже в плену все мы остаемся солдатами. Поэтому как старший по званию назначаю капитана Комова комендантом баржи. С этой минуты – приказы его выполнять, со всеми вопросами – тоже к нему.
В плащ-палатке было всего десять мисочек. И пока трое пехотинцев, назначенных Комовым в качестве раздатчиков пищи, пытались справляться со своими обязанностями, сам капитан, вместе с Гродовым, Жодиным и Рулевым, томясь голодом, присели неподалеку от трапа, чтобы посовещаться.
– Вопрос у нас один, – молвил Гродов, стараясь говорить как можно тише, поскольку дверь пока еще оставалась открытой, – поднять восстание, перебить охрану и захватить баржу. Дальше – действовать, исходя из ситуации. Судя по времени, мы уже вышли из Днепровского лимана и движемся в сторону Румынии. Поскольку речь шла о Галаце, который стоит на Дунае, идти к устью этой реки мы будем вдоль берега. И еще, как вы заметили, конвоиры наши вооружены винтовками, однако несколько моряков мелькнуло с немецкими автоматами через плечо. Такими же, как у этого рыжего унтер-офицера, выступающего в роли нашего «кормильца».
– Вот и нужно подумать, как завладеть хотя бы одним из этих автоматов, – задумчиво произнес капитан.
– Что-нибудь обязательно придумаем, – жизнерадостно заверил его Жодин. – Если Гродов с нами, как-нибудь выберемся. Мы с ним, знаете, в каких передрягах бывали…
– Сержант, – укоризненно упрекнул его майор и тут же продолжил: – Во время посадки вы видели, что баржа – большая; ходовой мостик и каюты команды располагаются ближе к корме. Там же находится и пулемет. Общая численность команды и охраны – не менее двадцати человек. Так что жертвы с нашей стороны неизбежны, причем большие.
– И потом, неизвестно, идет ли за нами катер сопровождения, – молвил Комов.
– Вряд ли. Советских кораблей в этой части моря уже нет. Поскольку идти барже предстоит вблизи берега, появления нашей подлодки румынам тоже ожидать не приходится.
Маршал закурил гаванскую сигару, как это делал всегда, когда речь в его кабинете заходила о будущем Балкан, будущем его страны и нации. Так ему легче думалось, он быстрее входил в образ правителя, образ сильного мира сего. Что же касается самих сигар, то к ним Ион пристрастился, еще обучаясь в военном колледже во Франции, где усиленно постигал не только азы воинской науки, но и секреты аристократизма. Да, аристократизма. Ведь это было время, когда кумирами его оставались Наполеон и Лорд. Наполеон и… Лорд, то есть некий обобщенный образ английского лорда – вальяжного, невозмутимого, свято придерживающегося заповедей «истинного джентльмена». Еще больше Ион Виктор Антонеску укрепился в этом подражании после того, как в 1923 году был назначен военным атташе румынского посольства в Париже, а три года спустя – в Лондоне.
«В Лондоне…» – мечтательно затянулся душистым сигарным дымом маршал. Неспешные беседы у камина о будущем Британской империи, о судьбе Европы после кровавой русской революции; официальные приемы в министерстве иностранных дел и в посольствах других стран; званые ужины в домах известных политиков, генералов, актеров…
В те годы Антонеску почти забыл о военной карьере, особых перспектив которой в слабо организованной и еще хуже вооруженной румынской армии попросту не видел. Его вполне бы устроила должность руководителя корпуса военных атташе при министерстве иностранных дел. Тем более что в Лондоне он все увереннее стал входить в роль дипломата и был не прочь помечтать о должности посла все в той же доброй старой Англии или в Париже, Берлине… На гребне этого перевоплощения он отказывался от армейского мундира даже в тех случаях, когда появления в нем требовал дипломатический этикет.
– Полагаете, что русские решатся ослабить свои дальневосточные границы, – вернулся маршал к разговору с начальником генерального штаба, – невзирая на угрозу со стороны Квантунской армии японцев?
– Квантунцев русские в расчет уже не принимают, поскольку уверены: раз японцы не решились напасть на их территорию летом или хотя бы ранней осенью, то зимой уж точно не отважатся. Сибирских зим эти азиаты опасаются не меньше, нежели германцы или мы, румыны, вкупе с итальянцами.
– Кстати, коль уж об этом зашла речь… Как считаете, для действий против нашей армии – в случае нашего решительного выхода из войны – германцам хватило бы тех пятисот тысяч военных, которых они ввели в Румынию еще в прошлом году для защиты нефтеносных районов и сдерживания аппетитов Кремля?
Начальник генштаба покряхтел, дипломатически прокашлялся в кулак и с грустью уставился в окно, за которым пылала осенней желтизной крона древнего дуба. Несмотря на свою реалистичность это напоминание главнокомандующего о слабости вверенной ему армии больно ударило по самолюбию начальника генштаба.
– Вполне хватило бы, поскольку противопоставить германцам внутри Румынии нам уже было бы нечего. Все по-настоящему боеспособные части давно там, на Восточном фронте. Мало того, многие из них уже давно утратили свою боеспособность.
Как ни странно это могло показаться со стороны, чем ближе румынские войска подходили к берегам Южного Буга, по которым решено было установить восточную границу не только Транснистрии, но и всей Румынии, тем чаще между начальником генштаба и вождем нации возникал разговор о том, каким образом страна способна выйти из войны. И всякий раз они опасались, что фюрер может решиться на оккупацию их королевства или же на государственный переворот, используя при этом легионеров из профашистской организации «Железная гвардия». Ясное дело, тех, которые еще уцелели после ее разгрома, которые затаились. Причем всякий раз эти государственные мужи утверждались во мнении, что противостоять одному и другому будет трудно.
– И последний вопрос, – поспешил уйти от мрачной темы вождь нации. – Вы докладывали о намерении создать совместно с командованием Дунайской речной дивизии некий центр по подготовке морских пехотинцев.
– Так точно, докладывал, – мгновенно оживился генерал.
– Помнится, принципиальное согласие мною было дано. Каковы дальнейшие шаги?
– Создание этой школы поручено начальнику разведывательно-диверсионного отдела флота капитану первого ранга, точнее, командору Романовскому.
– Речь идет о бароне Романовском? – поползли вверх брови вождя нации. – Знаю такого, знаю. Но… доверить столь важное дело русскому?
– Бывшему русскому морскому офицеру с румынскими корнями, который во время Гражданской войны в России, еще будучи мичманом, бежал в Румынию. К тому времени его дядя уже дошел у нас до начальника инженерной службы Дунайской флотилии. Сам барон командовал Северным отрядом кораблей Дунайской флотилии, пребывая в чине командора.
Выслушивая генерала, вождь нации терпеливо кивал, но потом вдруг неожиданно поинтересовался:
– А не боитесь, что в нем взбурлит кровь русского патриота? Вспомните, что в свое время русский генерал Деникин отказался возглавить русское воинство, которое бы пошло на Москву вместе с войсками фюрера.
– В данном случае опасение только одно: как бы в жилах барона Романовского не взбурлила кровь белогвардейского офицера. Чтобы в первый же день не перестрелял тех русских моряков-добровольцев, которых мы намерены привлечь к обучению нашей морской пехоты.
