– Что мне надо делать? – спросил Володя, когда мы вошли в цирк с черного хода и приблизились к вертушке, за которой в стеклянной конторке сидел знакомый мне вахтер.
– Ничего. Просто сопровождай.
Увидев меня, Кузьмич расплылся в улыбке.
– Леночка?
И я поняла, что мне страшно повезло: он снова был пьян и принял меня за Пунш!
– Вы впустите меня? – спросила я кокетливо и поставила на стол пакет с бутылками и закуской.
– Тебя да не впустить?!
Спустя пару минут мы с Володей Желтковым уже стояли возле чемодана Пунш и смотрели на большую зеленую дорожную сумку. Это и была та самая «тяжесть», та самая покупка, о которой говорил со мной Максимов.
– Володя, для начала надень перчатки…
Он надел, после чего я попросила его взять тяжелую сумку, весившую приблизительно пятьдесят килограммов, донести ее до машины и дождаться меня там.
Оставшись одна, я тоже надела резиновые перчатки и осторожно подняла крышку чемодана. Платье, черное бархатное платье, самое красивое, пожалуй, из всей этой странной коллекции, еще лежало сверху и ждало свою хозяйку.
В складки его забился серый кроличий пух, который бросался в глаза и вызывал желание почистить нежный черный бархат… Что я и сделала. Оторвав кусочек бинта, я уложила в него серую пушистую массу, слегка завернула и, взглянув на творение рук своих, осталась им вполне удовлетворена. Сделав около десяти подобных «подушечек», набитых серым пухом, слипшимся от запекшейся крови, я приклеила их с помощью бактерицидного клея внутри платья в такие места, чтобы при одевании их не было заметно, после чего две последние разместила под поролоновыми подплечиками.
С оставшегося пуха содрала клочья окровавленной подсохшей плоти одного из ушастиков и провела ими по горловине платья. Положила его аккуратно в чемодан, и сердце мое сжалось… Да, на свидание к Варнаве .она пойдет именно в этом платье. Во-первых, на улице ночь, прохладно, и в летнем открытом платье без рукавов уже не выйдешь. Во-вторых, не в Изольдином же костюме, который меньше всего подходит для обольщения, она явится на встречу к своему любимому.
В-третьих, черное платье еще не сыграло своей драматической роли в этой истории, поэтому именно ему пора было появиться на сцене…
Теперь можно было уходить, и как можно скорее.
…Я вернулась в машину за минуту до того, как мы – я, Желтков и Миша – услышали звук торопливых шагов по тротуару.
Да, это была Пунш, которая примчалась сюда на такси, чтобы привести себя в порядок и подготовиться к встрече с Варнавой.
Она вошла в цирк, а мы помчались на квартиру моей матери. По дороге я заставила Володю забинтовать ботинки. Чтобы не оставить следов, как я ему объяснила.
Дверь я открывала в перчатках. Желтков внес тяжелую сумку в квартиру, и я попросила занести ее в спальню, а самому выйти.
То, что мне предстояло сделать, должно было решить судьбу и мою, и самозванки Пунш. Какая она Пунш, если никакого отношение к цирку не имеет, а лишь расхаживает в ее платьях и убивает и грабит всех подряд?!
Да, как раз в тот момент мне надо было распалить себя, разозлиться по-настоящему на нее, чтобы быстрым движением открыть «молнию» на сумке и буквально вылететь из спальни…
Плотно закрыв за собой дверь спальни, я, путаясь в бинтах, которыми были обмотаны и мои туфли, схватила Желткова за руку и потащила к дверям:
– Быстрее! Уходим!!!
* * *
После того как Желткова отвезли домой, мы с Мишей должны были возвратиться в лесное жилище Ивана. Но на полпути я приказала ему остановить машину и вернуться назад…
Я не могла тогда объяснить, что двигало мной – родственные ли чувства, или страх, что теперь уже по моей вине погибнет человек, но я готова поклясться всем, чем угодно, что мчалась обратно в город с чувством глубокого раскаяния в совершенном; и, конечно же, надеялась, что попаду в мамину квартиру раньше Пунш и успею предотвратить подготовленное со свойственной мне основательностью и фантазией действо. Убийца, если я поняла все правильно, орудовал настолько оригинально и дерзко, наблюдая, как гибнут, корчась в невообразимых муках, жертвы, что мне просто ничего другого не оставалось, как поступить с ним точно таким же образом. Да, безусловно, это было жестоким наказанием, но оно являлось лишь копией способа убийства, придуманного Пунш. «В случае же, если я ошибаюсь, – рассуждала я, – ловушка просто-напросто не сработает, и восстанавливать справедливость будут уже прокурорские работники…»
Мы влетели в город и на огромной скорости промчались мимо всех желтоглазых мигающих светофоров, какие только встретились на нашем пути.
Я молила бога, чтобы она опоздала, чтобы та, что назвалась моей сестрой, осталась жива. Но это я опоздала. Кинулась в подъезд и тут же услышала душераздирающий крик, женский крик, ее крик… Он и поныне стоит у меня в ушах…
Все было кончено. Расчет оказался верным – мы с Желтковым были правы…
Я убила свою сестру.
…Едва удерживаясь на ногах, я вернулась в машину, села и закрыла руками лицо. Да, меня не было там, в спальне, куда вскоре после нашего ухода вошла Елена Пунш, но я очень хорошо себе все это представила…
Не услышав голоса Варнавы, которого она наверняка позвала, прежде чем приняться за поиски денег, Пунш, вероятно, бегло осмотрела квартиру, а потом решила зайти в спальню и поискать кейс там, под кроватью. Я вообще не уверена, что ей был нужен в ту минуту Варнава. Деньги! Она пришла сюда только за деньгами!
В чем она была? Она была в черном бархатном платье, сливавшемся цветом с ее темными мыслями.
Мое сознание вновь и вновь прокручивало черно-белое кино – хронику получасовой давности, и изображение дрожало, как если бы пленке было лет пятьдесят… И я ВИДЕЛА, пусть и в таком ирреальном варианте, все, что происходило в тот момент в спальне моей матери.
Вот она открывает дверь, заходит, цокая своими < острыми каблучками, в темноту комнаты и еще не видит, что тот, с помощью которого она собиралась убить и меня, и Варнаву, и всех, кто мешал ей в осуществлении собственных планов, уже лежит на полу… Он тяжелый, толстый и длинный. Свет, падающий на поверхность его кожи, раскрашенной самой природой в черно-желтые с зеленоватым отливом тигровые узоры, заставляет мерцать чешую… Под кожей затаились могучие мышцы, уставшие от ожидания… Он голоден, он очень голоден, это непременное условие. И не зрение, а именно обоняние срабатывает первым: крепкий и родной, древний, как мир, запах крови возбуждает его и заставляет вскинуться вверх почти во весь трехметровый рост и броситься на неосторожную, так легкомысленно позволившую себе споткнуться о него жертву…
Гигантский тигровый питон, привлеченный запахом кроличьего пуха и крови, вскинувшись и вцепившись острыми зубами в шею жертвы, мгновенно закручивается вокруг ее тела смертельной спиралью, сдавливает ее и держит, пока не перестанет биться сердце… Кролик ли это, курица ли – срабатывает инстинкт… И задержись я немного возле сумки, таким же страшным мог быть и мой крик…
* * *
Мы вернулись с Мишей в лес, где, войдя в дом Ивана и увидев измученное лицо Смоленской, я отвернулась и спрятала лицо. Мне не хотелось, чтобы она, эта чистая женщина, увидела и поняла по моему удовлетворенному взгляду всю грязь и низменность моих мыслей и чувств: мести, презрения, сладости отмщения и еще целого сонма дьявольских искушений… Равно как раскаяния – этого запоздалого и светлого чувства.
Екатерина Ивановна повела меня на кухню и заставила съесть тарелку горячего супа.
Иван, сидевший на кухне и не спускавший с меня настороженного взгляда, предложил мне выпить бокал вина. Я не отказалась.
– Она никого не убивала… – сказала я, имея в виду Изольду. – А где она? Как себя чувствует?
– Спит, – ответил Иван и тяжело вздохнул. – А где была ты? Где ты сегодня провела весь день?
– Если бы у меня были силы, я бы обязательно все рассказала… Главное, чтобы Изольда не пошла в прокуратуру.
Екатерина Ивановна подогрела мясо, поставила тарелку передо мной и села, подперев ладонями лицо.
– Валентина, мы сегодня были на кладбище… Вырыли гроб Пунш… Извини, что говорю это за столом…
– Да ничего… И что же вы там нашли? Рыбьи кости?
– Нет. Это не рыбьи кости…
– Я знаю. Она убивала с помощью питона.
– И ты знала об этом?
– Откуда? Я поняла это только в тот момент, когда оказалась возле цирка и увидела афишу… Картинка – огромный питон, обвивающий голый торс дрессировщика, – сказала мне о многом…
– Чудовищно! – передернула плечами Смоленская. – Питон! Какая ужасная смерть! Значит, серная кислота – это не средство пытки, а способ маскировки укуса питона?
– Я читала, что его зубы прокалывают кожу на полтора сантиметра. Пунш пришлось вылить немало кислоты, чтобы прожечь кожу убитых на достаточную глубину… А те, кто умер от разрыва сердца, погибли от страха…
