Выпили, громко крякнув. Закусили дорогими шоколадными конфетами. Еще одна деталь, отличающая полковника от обычных выпивох. Ни колбаски тебе, ни сальца, нет даже огурчиков с рассолом, зато стол украшает какая-то восточная сладость, от которой только глотка слипается. Наверняка вычитал рецепт где-то в модном журнальчике и решил на собственной шкуре испробовать. Только на хрена такие новшества в колонии? Лагерник неприхотлив, а от подобных новаций у него только в желудке урчит.
Стараясь не обидеть хозяина, Шельма, отломив кусок пористого шоколада, положил его на язык и долго не решался проглатывать, как будто это была ампула с цианистым калием. Полковник наблюдал за вором с хитрым прищуром хладнокровного удава, готового в любую секунду проглотить намеченную жертву.
– Ну что, наливаю по второй? – выжидательно посмотрел полковник на Шельму, чуть скривившись в злодейской улыбке.
Ответ он знал прекрасно, но ему небезынтересно было наблюдать за своим «гостем».
– Почему бы и нет, если сам начальник колонии угощает, – посмотрел Шельма на бутылку, из которой тоненькой струйкой в высокую рюмку струился коньяк.
Шельма едва не чертыхнулся, увидев на столе влажное пятно. На пролившиеся капли он смотрел почти с суеверным ужасом, как будто из бутылки вытекала не сорокаградусная жидкость, а его собственная кровь. Ну что за дурацкая привычка лить через край! Коньяк нужно наливать на три четверти, чтобы удобно было не только вдыхать аромат, но и наблюдать на свету за искорками, мерцающими в недрах светло-коричневой жидкости. Однако замечания полковнику не сделаешь, приходится лишь вымучивать из себя поощрительные полуулыбки.
Не любить Глеба Ивановича причин у Шельмы было предостаточно.
Не разбрасываясь лишними словами, выпили по второй. Хотелось чего-нибудь более существенного, колбаски, например, но ведь не попросишь, не ресторан же, в конце концов, а чалка!
В голове радостно загудело, хотелось приятного продолжения, но полковник неожиданно закрутил пробку и убрал бутылку в сейф. Шельма заметил, что на нижней полке лежал «макаров» в кобуре. Мозг прожгла шальная бесшабашная мысль: а что, если донышком стакана пробить Глебу Ивановичу темечко, выхватить пистолет и попытаться удрать через ворота? От смелой идеи пришлось так же мгновенно отказаться: вряд ли его выпустят живым, даже если удастся взять в заложники хозяина.
Лязгнул замок. Сейф закрылся. Накрепко.
– Сколько тебе сидеть? – неожиданно повернулся полковник, как будто рассчитывал увидеть Шельму прямо за своей спиной.
Улыбка Шельмы мгновенно смялась. Глебу Ивановичу нравилось задавать во время каждой встречи один и тот же вопрос, словно он страдал старческим маразмом. Шельма знал, что это не более чем игра, при желании полковник мог цитировать из его личного дела целые страницы, что с успехом демонстрировал не однажды. Просто ему нравилось еще раз показать свою абсолютную власть.
– Ведь спрашивал же уже, Глеб Иванович, – капризно надулся Шельма, – еще в прошлый раз. Восемь лет отмотал и еще семь осталось.
– А ты, я вижу, обидчивый, – вновь устроился в привычном кресле полковник. – И сколько же тебе будет, когда выйдешь? – так же беззаботно поинтересовался он.
Подобный вопрос тоже звучал, правда, не в прошлый раз, но тем не менее Глеб Иванович должен был помнить ответ:
– Сейчас мне тридцать четыре, когда выйду, будет сорок один.
– Не старый, конечно, – согласился полковник. – Впереди как минимум двадцать лет радостной жизни. Еще бабенку можешь молодую взять, даже детишек настрогать. Только ведь в жизни получается все не так, как мы планируем. Раскрутиться ведь можешь по новой, а на старости лет сидеть за колючкой горько. – По тому, как на него смотрел хозяин, Шельма понимал, что сейчас начался разговор, из-за которого он оказался в кабинете начальника колонии.
– Спорить не буду, – вяло улыбнулся Шельма и посмотрел в сторону сейфа, где на нижней полке стояла бутылка с недопитым коньяком.
– Ты можешь мне сказать, что я хоть однажды нарушил слово?
Шельма всерьез задумался, потом неохотно выдавил:
– Честно говоря, не припомню, начальник.
– Ты работаешь на меня не бескорыстно, и твой счет в банке увеличивается. Когда выйдешь на волю, ты будешь относительно безбеден. На эти деньги, разумеется, ты не сможешь купить себе шикарную виллу на Канарах, но на маленький домик где-нибудь в Подмосковье будет вполне достаточно. Ты даже сможешь не работать в ближайшие пять лет, если, конечно, не будешь устраивать ежедневных пьянок. – Шельма невольно усмехнулся. Кому, как не ему, понятен незатейливый юмор полковника. – Но я предлагаю тебе другое. При желании ты можешь выйти на волю уже завтра.
В горле у Шельмы неожиданно пересохло. Невозможно найти заключенного, который не мечтал бы о свободе.
– Это каким же образом, гражданин начальник? На таких, как я, амнистия не распространяется.
Пришел черед гримасничать полковнику:
– А кто тебе сказал, что речь идет об амнистии?
– Вот как? Тогда что же?
– Я устрою тебе побег, – очень спокойно произнес начальник колонии.
– И что, меня никто не будет искать? – трудно было понять, серьезно говорит Глеб Иванович или решил позабавить себя растерянностью вора.
– Не будут, – жестко проговорил начальник колонии. – Для всех ты умрешь. Тебя похоронят на тюремном кладбище. Как ты знаешь, покойничков мы родственникам не выдаем, так что твоя могила будет иметь просто номер. Я же со своей стороны берусь подготовить тебе безупречные документы, с которыми ты можешь отправиться не только в какую-нибудь Турцию, но даже в Америку или в Канаду.
Похоже, что разговор шел серьезный. Такими вещами вообще шутить очень опасно, и полковник Ковров должен был понимать это лучше, чем кто-либо.
– Что я должен делать?
– Ничего особенного, – бодро отозвался Глеб Иванович, скрестив руки на груди. Что ни движение, то непременно какое-то байское!
– То есть как ничего?! – Шельма выглядел почти обескураженным. – Такие подарки просто так не делаются.
– Точнее, ты должен сделать то, что совершал уже не однажды, – полковник наклонился вперед.
– Понимаю, – протянул Шельма, и в его глазах вспыхнул веселый огонек.
…В отношениях между хозяином и Шельмой наметилось сближение в тот самый момент, когда полковник вдруг выяснил, что его смотрящий увлекался когда-то биатлоном. Факт для блатного не самый благоприятный, он мог запросто перечеркнуть его уголовную карьеру – спортсмены на зоне не в чести, – и поэтому не было ничего странного в том, что свои спортивные достижения он скрывал даже от самого ближайшего окружения. Но когда Глеб Иванович однажды напрямую спросил, а не он ли состоял в молодежной сборной России по биатлону, Шельма, проглотив слюну, вынужден был сознаться.
Как оказалось, полковник Ковров покинул молодежную сборную за год до того, как в нее вошел Шельма, и, конечно же, знал о тех, кто пришел ему на смену.
Узнав полковника поближе, Шельма понял, что тот ведет какую-то свою игру, о правилах которой можно только догадываться. На зоне поговаривали, что Ковров близко знается с ворами и имеет с ними какие-то общие дела. Поговаривали, что он богат. Трудно, конечно, предположить, что он имеет виллу на Багамах, но, когда попадает в кабак, сорит деньгами с такой расточительностью, как будто это речной песок.
Начальники зон всегда влиятельные и очень состоятельные люди: кроме обычных государственных вливаний, под их началом отлаженное производство, которое, по существу, не является подконтрольным кому-либо, а если к этому добавить, что вместе с обыкновенными зэками в камерах сидят генералы теневого бизнеса, сынки всемогущих людей и просто некогда не бедные граждане, то заработок начальников существенно пополняется. Каждому хочется сидеть в относительно человеческих условиях, и за пачку чая заключенные иной раз готовы выложить столько «капусты», сколько может стоить обильный ужин в самом дорогом ресторане.
Все прояснилось через три месяца, когда Ковров получше присмотрелся к своему подопечному, да и Шельма за время совместных возлияний успел изучить хозяина и после первого стакана водки частенько обращался к нему на «ты», презрев заведенный устав.
Положив на стол пачку долларов, полковник спросил:
– Знаешь, сколько здесь?
Пачка была тугая, перетянутая черной резинкой, ровная. Создавалось впечатление, будто она только что выскочила из-под печатного станка.
– Понятия не имею, – как можно равнодушнее сказал Шельма. Хотя понимал, что вышло у него это плохо. Вот и голос предательски дрогнул.
На такие деньги можно, как минимум, месяца два наслаждаться безбедной жизнью и удовлетворить половину путан с Тверской. Шельма даже отвернулся в сторону, небрежно отломил кусочек горбушки, давая понять, что его ничто так не интересует, как запах ржаного хлеба.
