— Что вам мешает? Знаешь же, как я работаю. Делайте красиво.
— Мы же не камикадзе. Наши парни не столько машины побьют, сколько сами разобьются. Ты-то у нас — Спец, — сказал Костя с ударением на слове «спец».
— Да брось ты, Костя. И я тоже промахиваюсь. У меня и сейчас условная судимость за неудачную подставу, на мусоров нарвался. Ты говоришь — вас крепят, меня вообще чуть не посадили, — отвечал Банин.
А в это время, укрывшись в соседних цехах, Старик, Толстый и Скороход, а с ними еще пять человек, внимательно следили за происходящим в перекрестья оптических прицелов и не только следили, но и слушали каждое произнесенное слово по передатчикам, чтобы все держать под контролем. У Толстого в руках был старый, но отлично работавший пулемет Дегтярева.
— Мы тоже часто там бываем, но сейчас ты разбил нашу машину, мы ваших на трассе не трогаем, — звучали слова Кости у Толстого в ухе.
— На машине не было написано, что она ваша. А люди в ней были с Новосибирска, это мы узнали точно, прежде чем их работать. Они сами лоханулись, Кость, а виноват — плати, ты же сам знаешь.
— Я повторяю — это наши люди, — надавливал Костя.
— Что ты предлагаешь? Простить им? Или, может, машину им сделать? — спросил Бандера, ставя Костю этими вопросами в довольно затруднительное положение.
— Нет, но ты их слишком круто поставил, половину скости.
Костя уже понял, что всей темы не отбить, Бандера прав во всем, он сомневался даже в том, что удастся ли отбить половину, и поэтому решил продолжить давление, не дожидаясь ответа:
— И вообще, с тех пор как ты отказался работать вместе, появилось очень много недовольных вашей деятельностью. И это может плохо кончиться. Так что подумай еще. Наши парни не хотят ни с кем делить трассу.
— А мы ее и не делим. У вас своя тема, у меня своя. Я на вашу не претендую, более того, за свою спрашивать ни с кого не буду. Так что я сам по себе. И пацаны со мной, это мои близкие по лагерям. А комерсы ваши пусть забирают машину. Половину они отдали уже. Из-за них еще не хватало с людьми ссориться.
На том и порешили. Костя, едва сдерживая радость от столь неожиданно легкого исхода, зашагал к своей машине, Бандера к своей.
Парни поняв, что стрелка окончена, облегченно вздохнули. Один из них, Гора, вздохнул и расслабился так сильно, что выронил автомат из-под куртки. И этот звук в считанные доли секунды вновь вернул напряжение с новой силой, руки расслабившихся было парней опять нащупывали спусковые крючки. Бандеровцы в засаде резко вскинули оружие, взяв в перекрестье оптических прицелов тех, чьи руки уже были под куртками. Все напряженно ждали реакции Бандеры, а тот поворачивался, но поворачивался очень медленно, давая понять, что он не собирается предпринимать агрессивных действий.
Костя понял это и разрядил обстановку, разведя руки в стороны и с миролюбивой улыбкой сказав, глядя на повернувшегося Банина:
— Извини, подстраховались. Ты же тоже наверно не пустой.
Бандера не ответил ничего, слова были не нужны, он молча смотрел, как Гора поднимает лишь по случайности не ставший роковым автомат. Все расходились по машинам, оглядываясь на Банина.
— Поехали, — сказал своим Шустрый, — Борзый, давай за «Калдиной», потом отдашь ее новосибирским.
Виталий дождался, пока все разойдутся, и только после этого сел в джип. Разъезжались, как и приехали, в разные стороны. «Крузер» Шустрого еще не успел выехать из цеха, а он уже сообщал по телефону результаты встречи Колоту.
— Не может быть! — поднялся Колот в своем кресле, когда услышал в трубке, слова Шустрого. — Хм, да ты че?! — и улыбка заиграла на его грубом лице.
— Да я говорю тебе, Михалыч, — радостно рассказывал в телефон сидящий в своей машине Шустрый, — съехал сразу, даже не базарили почти… Да он вообще один приехал, наверное, чувствовал, чье мясо съел…
— Да сдулся он, сдулся Михалыч, — перевалившись через спинку кресла, кричал в трубку, находящуюся возле уха Шустрого, Моисей, — я тебе говорю, сдулся!
А Виталий остановил свой джип в конце цеха и, откинувшись на спинку кресла, задумался. Он не слышал радостных возгласов Моисея и Шустрова, но не мог не понимать, что они сейчас испытывают, что говорят и что думают. Но ему было на это глубоко наплевать, он знал, зачем, почему и ради чего он так поступил. Сомнений в правильности своих действий у него не было. А объяснить, почему он так поступил, было достаточно просто, из-за солнцезащитного козырька джипа выглядывал уголок этого объяснения. Виталий потянул за него и взял в руки календарь, сделанный недавно в фотостудии из его фотографии с Ириной, той самой, встреча с которой так круто изменила его представления о жизни.
Он долго смотрел на фотографию, нежно касаясь пальцами изображения любимой, будто ощущая тепло от нее исходившее. И в этот миг все эти стрелки, разбитые машины, шустрики с их дешевыми разборками, все это представилось ему таким мелким и малозначительным по сравнению с тем чувством, которое он испытывал к этой женщине, что он, улыбнувшись, вздохнул облегченно и, откинувшись на спинку кресла, забылся, закрыв глаза.
Виталий с друзьями сидел у себя дома в комнате и обсуждали прошедшею стрелку. Перед ними стоял маленький столик, сплошь заставленный непочатыми пивными бутылками и тарелками с вяленой рыбой и кальмарами.
— Ты даже пиво не пьешь? — спросил Кнут-старший, открывая одну пивную бутылку другой.
— Пью. Не видишь что ли? — ответил Виталий, поднимая банку с пивом.
— Так это ж безалкогольное.
— Ну, кому-то нужно же быть всегда трезвым, — произнес Бандера, запивая кальмар глотком пива, — чтобы вас всех не пересадили.
Виталий положил еще кусочек кальмара в рот, сделал внушительный глоток пива и продолжил:
— Тут перед вами Марат с Юрой Ушатым освободились. Недели не продержались, водки нажрались и магазин выставили на Междуречье. Сидят уже. Так что вас всех нужно кому-то контролировать, чтобы вы не перебирали, вот я и не пью.
— Я вот только не пойму, — опять задал вопрос Кнут, — почему ты сказал в Шустрого не стрелять?
— Он же хороший человек, — сказал, слегка улыбаясь Бандера, — зачем его убивать?
Парни переглянулись и с удивлением уставились на старшего, явно не согласные с его столь высокой оценкой Шустрого.
— Да нет, — произнес Виталий, давая понять, что это была шутка, и продолжил свои объяснения, — оружия у него все равно не было, сто процентов, поэтому и сказал, чтоб вы на него время не тратили, а стреляли в тех, кто с оружием, если что. В таких переделках все решает каждая секунда. Потратил ее на безоружного Шустрого, другой в это время в меня пальнул.
— А я думал, потому что вы сидели вместе, — сказал Стас, по кличке Скороход.
— Говорят, вы даже ели с одной чашки, — проговорил Дон, глядя на Виталия.
— Ну, пока он повязку не надел, — показал свою осведомленность Кнут-младший.
— Не в этом дело, — начал Виталий, жуя кальмар и запивая его пивом, — мне без разницы, красные, черные. Я если бью, то всех одинаково. Есть такие черные, которых не бить, а убивать надо. На тюрьме пальцы гнут, стаей могут и на человека кинуться. А в лагерь приходят — сучить начинают и повязки одевают. На меня такие тоже в тюрьме кидались, пытались, по крайней мере. Я просто еще не до всех дотянулся.
Виталий сделал глоток пива, посмотрел на своих друзей и продолжал:
— У нас же тоже красные есть — Рустам в моем отряде культоргом был одно время, а Холодок завхозом на одиннадцатом. В этой жизни главное человеком быть, — заключил Бандера.
Длинный, тянувший пиво из горлышка, внимательно оглядел комнату, мебель и спросил Виталия:
— Че ты ремонт не сделаешь нормальный?
Виталий, засовывая в рот кальмар, повел глазами по углам комнаты и равнодушно ответил:
— Сделаю, может, когда-нибудь, — по его тону можно было понять, что, мягко говоря, ремонт его мало интересует. — Пока мне и так нормально. После лагерных бараков и здесь «Гранд-Отель», — невесело усмехнулся Виталий и продолжил. — Я не привык к роскоши. Да и не в этом счастье. Это я вам как доктор говорю. Сам недавно понял, что не в этом.
После этих слов глаза Виталия потеплели, и он задумался, не глядя ни на кого, но даже по его обычно не проницаемому лицу было заметно, что думает он о чем-то приятном и хорошем.
* * *
Темно-синий «Челленджер» медлено и плавно по едва заметной тропинке вполз на вершину сопки, за рулем сидел Старик, слева Бандера, на заднем сиденье расположился Толстый. Ехали молча, думая каждый о своем. Эти сопки окружали город со всех сторон, хотя сам он находился на равнине. Этаже сопка, отделяющая центральную часть города от других районов, называлась сопкой любви. Сюда часто заезжали влюбленные и не очень пары полюбоваться на город сверху.
