При первом просмотре, как в кино, не обращаешь на это внимания, потому что действие, по сути своей, не прерывалось и все было показано именно так, как происходило в действительности. Но переход с камеры на камеру произошел. Значит, снимали два оператора двумя камерами с разных точек. То есть из разных машин. А потом кто-то срочно и качественно смонтировал из двух пленок одну.
Я сразу понял, какая это должна быть мощная организация, чтобы обеспечить такую съемку и такой качественный монтаж. Ведь нужно иметь не только двух хороших и почти профессиональных операторов. Может быть, даже профессиональных – не мне, дилетанту, об этом судить. Но оценить вложенные средства я могу. Нужно было иметь в своем распоряжении еще и двух водителей, которые сумеют в сложной дорожной обстановке соблюсти дистанцию, когда одна машина чуть не «бодает» бампером идущую впереди, а вторая почти упирается ей в багажник. И не застрять в своем ряду, когда другой ряд движется, и не обогнать, когда приходит в движение твой ряд. А это, как понимает любой, кто передвигается на колесах по Москве, требует чрезвычайно высокого уровня водительского мастерства.
Я лично с водителем такого уровня встречался только один раз. Это был инструктор экстремального вождения в системе подготовки спецназа ГРУ. Я сам водитель неплохой, и даже, может быть, обращаюсь с автомобилем лучше большинства из тех, кто выезжает на дороги. И со многими дорожными ситуациями справлюсь. Все-таки курс экстремального вождения проходил трижды по разным направлениям подготовки. Но того уровня, что демонстрировал нам инструктор, я показать никогда не смогу. Нужно иметь особый талант и особые наработанные навыки. Наверное, два водителя, что везли операторов и преследовали мою машину, подобным талантом обладали. Они ехали так аккуратно и не вляпались ни в один дорожный скандал, что я не сумел их засечь, хотя и не стремился в нормальной, мирной городской обстановке контролировать дорогу позади багажника своей автомашины.
Но память военного разведчика обычно сама по себе регистрирует любое повторение, что происходит рядом с ним. Несколько раз попалась на глаза машина, и память это фиксирует. Мои преследователи, видимо, мне не попадались, из чего можно сделать вывод, что они знали, кого снимают, и потому держались предельно осторожно. Моя память их не «сфотографировала». Следовательно, я, зная свои способности, делаю справедливый вывод, что работали против меня профессионалы хорошего уровня и высокой степени подготовки. Едва ли в какой-то частной или криминальной структуре наберется большое количество спецов такого рода. Ну, если парочка в одной и той же структуре, не больше. Из них один – оператор, второй – водитель. В любом случае должен быть и кто-то третий, кто разрабатывал всю комбинацию и просчитывал варианты. Когда спецназ ГРУ готовит какую-то операцию, все расчеты возможных ситуаций ложатся на плечи офицеров оперативного отдела – изощренных, хитрых, изворотливых, битых-перебитых, знающих наперед, в какую переделку сотрудник может попасть. В моей истории расчеты тоже, как мне кажется, должны были быть весьма сложными, и одному человеку все подготовить и выработать тактику конкретных действий было практически невозможно.
Так что же получается, против меня работает некая мощная государственная структура, причем структура федерального уровня, а не какая-то мелкая местечковая?
Это, конечно, лестно. Но что этой структуре от меня нужно? Я задавал себе этот вопрос, понимая, что ответить на него не могу. А могу только предполагать, что случайно по долгу службы коснулся запретной темы, которая вызывает у кого-то очень влиятельного неподдельный интерес. И теперь меня попытаются прижать, чтобы я имел возможность стать мягким и покладистым, готовым оказать любую услугу... Впрочем, я и раньше бабулек в автобус и в трамвай подсаживал, и теперь этим не брезгую, хотя общественным транспортом пользуюсь редко. А если серьезно, то точно так же, как раньше, я понимаю, что есть такое понятие, как государственная тайна, и вынужден буду следовать распоряжениям лиц, эту тайну охраняющих. Единственное, как можно отреагировать на внимание к себе людей, которых об этом не просили, – только взрывом собственных эмоций. А мои эмоции взрываются вместе с кулаками, и это бывает опасным явлением...
* * *
Нервное напряжение хорошо сбрасывает интенсивная пробежка. Кстати, это не шутка, это многократно проверенный опытным путем психологический опыт. Пробежка же, кстати, неплохо помогает понять, контролирует ли кто-то мои передвижения, или этот контроль осуществляется только тогда, когда я оказываюсь в Москве. По крайней мере, во время пробежки, например, через лес спрятаться и осмотреться вокруг – дело в моей ситуации обязательное. Это на случай, если возникнет необходимость в какой-то момент постараться уйти так, чтобы никто без моего подробного объяснения не догадался, что я вообще ушел. И не понял, каким образом я это сделал, и в какую сторону – вправо, влево, вверх, вниз, прямо или назад, и с какими намерениями. Наша служба такая, что командование обычно доверяет нам работать, исходя из обстановки. И эта привычка проявляется не только во время конкретной операции, и вообще не только в службе.
Я переоделся в спортивный костюм и вышел из дома. Правда, не на деревенскую улицу, как обычно, а, пройдя через огород, перепрыгнул через прясло и побежал вдоль много лет уже не засеваемого поля до ближайшего березового колка. Почва под ногами была неровной; когда-то, много лет назад, ее перепахали, сделали борозды, но потом даже не боронили, и все поле так и осталось состоящим из высоких, заросших борозд. Но в поле я не углублялся, чтобы не покалечить себе ноги, предпочитая бежать вдоль огородов. Здесь время от времени траву скашивали, чтобы оградить от возможных лесных и полевых пожаров, и бежать мне ничто не мешало. Я, естественно, не прятался. Если кому-то хочется считать, что я решил прятаться, пусть так считает. Но тогда пусть и следит за мной. А тот, кто пойдет за мной по следу, вынужден будет мне показаться. Мне было бы любопытно посмотреть на такого человека.
Благополучно и в высоком темпе я добежал до березового колка. Я всегда бегаю в таком темпе, в отличие от старичков, которые убегают от инфаркта всего лишь трусцой. Видимо, инфаркта я пока абсолютно не боюсь, считают те, кто меня видит бегущим, раз я ношусь всегда с такой скоростью. Я, впрочем, за удивленными взглядами не слежу. Пусть смотрят, мне не жалко. Но я привык жить и действовать на скорости, и пусть тот, кто хочет как-то мне соответствовать, подстраивается сам. Может начать прямо с бега. Пусть посоревнуется со мной в том же темпе.
Углубившись в березовый колок, я побежал не по тропе, а напрямую через заросли зеленого молодняка, и в самом густом месте, даже не останавливаясь, чтобы присмотреться, нырнул в кусты и постарался раствориться в них. Вынырнул я совсем в другом месте, на опушке колка, и уже оттуда постарался рассмотреть и тропу – в обе стороны, сколько глаз хватало, – и поле, и деревенскую околицу, вдоль которой бежал. Ничего подозрительного я не увидел; никто не старался, задыхаясь, меня нагнать, и нигде не было видно машины, из которой кто-то настырный мог бы в бинокль любоваться моими спортивными достижениями. Похоже, что постоянной слежки за мной не было. Но это, видимо, следовало рассматривать как естественное состояние.
Каким меня видит в этот момент тот, кто мечтает, грубо говоря, «прижать меня к ногтю»? Наверняка слегка напуганным возможностью разоблачения, но в то же время сильно заинтригованным. Они знают, что делают. Как знаю и я, что если человека желают просто посадить, то материалы видеосъемки пересылают в первую очередь не ему самому, а в Следственный комитет.
Человеку вообще не следует знать, что его вот-вот могут схватить неизвестно откуда набежавшие менты и следаки. Тем более такому человеку, как офицер спецназа. Иначе менты его просто не найдут никогда. А без предупреждения есть хотя бы какая-то возможность спрятаться. В нашей стране, с ее всегдашним беспорядком и с полной неразберихой у ментов, затеряться легче простого. Только дураки бегут за границу, когда хотят замести следы. Там их быстро ловят. Сами менты или прокурорские работники, когда их собираются «повязать», остаются в России, потому что, как на самом деле здесь ищут людей, знают лучше других. Но если офицера спецназа не предупреждать, справиться с ним возможно, потому что ствол автомата всегда был достаточно убедительным аргументом в пользу того, кто этот ствол направляет. Хотя бывает и по-другому... Выходит, скажем, утром человек на крыльцо, потягивается и почесывается, а его самым беспардонным образом не пускают в дощатый туалет и тыкают в живот автоматным стволом. Потом цепляют на руки наручники и сажают в машину, не дав даже надеть штаны. В туалет, естественно, так и не пустят, за что выслушают массу упреков от задержанного офицера спецназа. А потом привезут его или в Следственный комитет, чтобы оформить документы для суда, или даже сразу в здание суда. Там офицер спецназа в туалет все же попросится. Один из ментов-охранников пожелает его сопроводить и выйдет из туалета уже вторым – или выползет, но без оружия.
