– Ща Горький подвалит, – Галера доставал из-за пазухи и вываливал на стол какие-то кульки, жестяные банки. – Мы тут в санчасти чай надыбали, из-под носа бандеровцев увели. Чифирек ща сварганим. Хавчик тут, кстати, еще кой-какой. Эй, Кум, где тут примус? Должен же где-то тут быть примус!
– В соседней комнате, – отозвался Комсомолец, зевая и протирая глаза.
– Крупного прибили, – сообщил Геолог, грузно опускаясь на стул. – Он ходил по лагерю и толкал речи, как Ленин перед пролетариатом. Что делаете, мол, опомнитесь! Складывайте, мол, оружие, хватайте зачинщиков, и вас простят. Проявите, мол, классовую сознательность! Ну вылитый Троцкий. Сперва над ним смеялись, а потом повалили на землю, да и забили насмерть.
– Кто его так? – вяло поинтересовался Ухо.
– Да какая разница, – философски ответил Геолог, носком задвигая под стол осколки от стекла, закрывавшего от мух и грязи портрет Дзержинского. Портрет со стены сорвал Клык и долго топтался на нем, совершая некий ритуальный танец, прежде чем выдрал картинку из рамы, изорвал в клочья и выкинул в окно. – Только вот Профессор расстроится. Кто ж ему теперь будет возражать учеными словами.
Крупный – это было прозвище бывшего снабженца одного из уральских предприятий, в лагеря угодившего по каким-то сугубо хозяйственным причинам. То ли предприятие по его вине встало, то ли провалил задание партии. Как бы там ни было, а Крупный на полном серьезе считал, что он один сидит в лагере по ошибке, остальные же – вполне заслуженно. И еще Крупный всегда спорил с Профессором, практически по любому поводу.
– А сам Профессор где? – поинтересовался Ухо.
Геолог пожал плечами.
– Недавно еще живой был. Видел я его у одного из костров. Грыз что-то вроде сухаря...
Спартак все так же стоял у окна. Только что внизу к крыльцу административного корпуса прошел Горький, и с ним двое его людей. Чуть позади этой троицы на сознательном отдалении держался Поп, которого, собственно, и посылали за главарем сук. (Сперва Марсель ни в какую не соглашался вступать с суками в переговоры, горячился: «Их можно только резать! Они Гогу и Магогу кончили!» Однако Спартаку и Комсомольцу с превеликим трудом, но все же удалось переубедить его.)
Спартак услышал, как Марсель говорит Комсомольцу:
– Ты бы клифт начальнический снял, харэ уж в нем рассекать. А то не ровен час перепутают. Стволов-то на руках – до дури.
– Мне на тот свет обязательно надо попасть в погонах, – хмуро сказал Комсомолец.
– Даже так! М-да... Вор и легавый навсегда останутся вором и легавым. Ну, ежели дело только в погонах, то гимнастерочку оставь, но поверх надевай не шинель, а бушлат чей-нибудь. Все лучше будет...
После этого Марсель, закуривши папиросу, подошел к Спартаку.
– А жить хорошо, сосед, да? Воля! Мы – свободные люди, чуешь? Плевать, пусть в конечном счете пристрелят, все там будем, но хоть последние деньки вольным покучерявлюсь!
– Сегодня ночью проходил мимо одного мужичонки, – сказал Спартак, – который сидел, обхватив голову, и бормотал: «Что мы наделали, что же теперь со всеми нами будет»...
– Ты это к чему?
– К тому,– Спартак повернулся к Марселю, – что завтра утром таких мужичков будет чуть ли не половина лагеря, а к середине дня почти все будут сидеть, обхватив голову, и ныть: «Что же мы наделали»...
– Ну и?
– Вспомни самые разные революции, бунты Стеньки Разина и Емельки Пугачева, вспомни восстание моего тезки...
– Трудно будет вспомнить, я же в ваш исторический кружок не хаживал, – хмыкнул Марсель.
– Вот и напрасно, как выясняется. А так бы знал, что нет восстания без вождя. Или, вернее, так: нет вождя – народ растеряется, придет в уныние и испужается сам себя. Ты правильно говорил. Словом, нужен тот, кто скажет: «Я знаю, что делать и как делать, я выведу вас, вам ничего другого не нужно, только идти за мной». Причем так скажет, что ему поверят.
– То есть ты имеешь в виду...
Марсель не договорил – дверь кабинета распахнулась от толчка. Зашел Горький. Те двое, что сопровождали его, остались снаружи. Все правильно – здесь собиралось совещание на высшем уровне, им здесь делать было нечего.
Горький постоял, покрутил головой, оглядывая порядком разгромленный кабинет (до того как сюда вновь вернулись Спартак с Комсомольцем, здесь успели побывать зеки), взял стул, переставил его в угол, сел. Достал кисет. Прокомментировал с ноткой уважения в голосе:
– Горько. В смысле – эвона как у вас тут всё...
Высоченный и жилистый, он в самом деле чем-то неуловимо напоминал Алексея Максимыча, разве что без усов.
Галера принес дымящийся чайник и кружки, водрузил на стол и тут же принялся разливать густо-коричневую жидкость. До кондиции полного чифирька напиток, конечно, не дотягивал, но западло было бы привередничать – давно уже ничего даже отдаленно похожего не пивали. Хорошо еще было бы для затравки серьезного разговора хватить граммов по сто водки или разбавленного спирта, да только все, что обнаружилось в лагере по этой части, уже давно влито в глотки и без остатка переварено.
– В бега подаваться надо, – сказал Геолог, дуя в кружку. – Разбежаться всем в разные стороны. И тут уж кому повезет, а кому – мимо счастья.
– Трухлявенькая идейка, если откровенно, – возразил ему Юзек. – Куда ты собираешься разбегаться? По лесам? Половина людей перемерзнет, а другая половина обратно сдаваться приковыляет.
– К железке подаваться надо! – настаивал на своем Геолог. – Пусть нашего брата развезут вагоны по стране.
– Ага, разъездишься ты! Движение на ветке перекроют – и прощай-привет твоя железка.
– Слышь, Марсель, а чего ты своих ореликов удержал? Они же небось рвались нам глотки резать? – вдруг громко спросил Горький.
– А ты сам как думаешь? – огрызнулся Марсель. – Порежем друг дружку – только вертухаям поможем, им работы меньше. Нам сейчас это нужно, да?
– Тогда объясни мне вот что. Я, наверное, чего-то пропустил. Но почему он, – Горький показал пальцем на Комсомольца, – с вами сидит как свой, как равный?
– С нами он, – сказал Марсель, присев на стол. – Без него нам лагерь было бы не взять.
Горький усмехнулся уголком рта, снял с головы ушанку, положил на подоконник, пригладил лопатой ладони короткие волосы:
– А на хрена вообще его брать было?
(Откровенно говоря, Горький всегда Спартаку нравился. Крепкий мужик, серьезный, несуетливый, не склонный к сантиментам, цельный, словно отлит из чугуна, пообщаешься с ним чуток – и сразу понимаешь, почему он у сук в такой уважухе.)
– Согласен, можно было и не брать, – Марсель тоже в свою очередь легко усмехнулся. – Но так уж вышло, не без вашего, заметь, и весьма деятельного участия... Ну ладно, не будем вспоминать, тем более неохота вспоминать о такой падле, как Мойка... Ша, забыли. Я тебе про другое скажу. Ты со своими можешь и сейчас удачно отсидеться. Ждите в бараках, когда вертухи вернутся, а там валите на нас как на мертвых. Да, кстати. Какой у тебя срок? Чирик, кажись?
– Горько, – кивнул Горький. В смысле – молодец, помнишь.
– Из него ты и года не оттянул, как я понимаю? – прямо-таки задушевно произнес Марсель. – Осталось всего ничего. Ну так пойдешь срок досиживать? Или что-то другое намерен делать в сложившемся столь печальном положении? Что-то не верится мне, будто ты горишь желанием еще десяток лет баланду хлебать, когда есть шанс рвануть к белым хлебам и водочке в розлив...
– В барак вернуться всегда успеется, – сказал Горький. – Ты вообще зачем меня звал, не просто ж потрендеть? Есть какой-то путевый план?
– А ты думаешь, мы тебя на чифирек позвали? Сам знаешь, за одним столом сидеть мы с тобой права по закону не имеем. Но переговоры можно вести с кем угодно. И в союзники можно брать кого угодно. Вон, мы ж с буржуями в войну союзничали, и ничего... А про дела и план Спартак скажет. У него оно лучше получится, так, сосед?
Так или не так, а говорить придется ему. Спартак отхлебнул из кружки обжигающего напитка (а хорошо бодрит чаек-получифирек), поставил кружку на стол, вышел на середину кабинета. Закурил заранее приготовленную самокрутку – одно другому не помешает.
– Как верно сказал Марсель, можно покорно дожидаться прибытия войск, теша себя надеждой, что органы разберутся со всем тщанием и вниманием, признают виновными за бузу лагерную администрацию – дескать, довела заключенных до голодухи и отчаяния, а простых сидельцев простят и сроков не накинут. Кто в это верит, тот пусть утром ложится спать, аккурат к приходу войск и проснется... А на мой взгляд, возможных путей всего два: либо и вправду разбежаться в разные стороны и надеяться на извечный авось да на божью помощь, либо в полном соответствии с идеологией марксизма-ленинизма восстать против угнетателей и довести святое дело до победного конца. Вариант номер два по здравом размышлении представляется мне более разумным, разве только следует внести в него небольшие поправочки. Заранее прошу прощения за некоторое многословие, однако по-другому разъяснить что к чему не получится. Большинство из тех, кого я здесь вижу, хорошо знакомы с историей Спартака, моего древнеримского тезки. Этот, в сущности, зек, поднявший других таких же зеков на восстание, в конце славного пути был наголову разбит. И как мы тут ни проигрывали варианты, все время выходило одно и то же – полный разгром восстания Спартака. Как мы разобрались, ошибочка его заключалась в том, что он захотел победить весь Древний Рим, начал поднимать города и сходиться в битвах с регулярными войсками... Ну на то и исторический опыт, чтобы дважды на одни и те же грабли не наступать. Что же тогда, спрашивается, мы будем делать? А делать мы будем вроде бы все то же, что и мой тезка, только... делать этого на самом деле не будем. Но убедим всех, что делаем. Чтобы цель наша до последнего никому, кроме нас, ясна не была...
