– Он становился все более неуправляемым, – скрипнув зубами, отвечал отец Яков, – а непредсказуемых людей я не люблю, от них одни неприятности. А потом он еще захотел войти и в долю.
– Он всегда был немного жаден, – согласился Глеб Иванович, – сам виноват.
– И все-таки я вас очень прошу быть поосторожнее, тем более сейчас, когда дело движется уже к завершению. Кстати, а каким образом вы узнали в тот день, где должен находиться Святой?
– Все очень просто, Святой разговаривал по мобильному телефону. А он устроен по принципу передатчика. И сразу после телефонного разговора мой человек выехал на место.
– С кем он разговаривал?
– С Глухим.
– А связи Глухого выяснили?
– Нам удалось его запеленговать. Сразу после разговора со Святым он позвонил некоему Биллу.
– Вы не находите, что это немного странное имя для нашей местности?
Ковров махнул рукой:
– Ничего особенного, сейчас кого только не встретишь.
– Не удивлюсь, что этот Билл носит погоны офицера ФСБ. Они просто обожают всякие театральные розыгрыши. Это у них в крови. Вы мне ничего не хотите больше сказать? – скучновато посмотрел Яков на полковника.
– Нет, – произнес Глеб Иванович.
– Ну тогда давайте расходимся. Вы в какую сторону?
– Мне на Крымскую площадь.
– Ну а мне туда, – махнул в противоположную сторону Яков. И, слегка поклонившись, повернулся к полковнику спиной.
Отцу Якову, в миру Валерьяновичу Скворцову, было о чем подумать. Бывший уголовник, а потом начальник лагеря, «ссученный», над которым висел смертный приговор, он думал, что надежно спрятался в Печорском монастыре. Казалось, он прочно позабыл свою прошлую жизнь и вспоминал ее только в кошмарных снах, но около года назад к нему заявился полковник Ковров и рассказал о деньгах, что хранились в некрополе монастыря, предложив в конце разговора поделить общак поровну. Отец Яков уже поднялся в рост, чтобы выставить за порог наглеца, но Глеб Иванович попросил его не торопиться и подробно поведал ему основные вехи его былой уголовной и чекистской карьеры.
– А вы что думаете, голубчик? – хмыкнул Ковров. – На вашем деле красуется гриф «хранить вечно». Сами понимаете, вечности дожидаться глупо, и я решил слегка полюбопытствовать. – И в знак подтверждения своих слов он небрежно бросил на колени монаха две пожелтевшие фотографии пятидесятилетней давности – анфас и в профиль. – Ваша кличка была Скворец. А знаете, вы мне чем-то очень напоминаете эту милую птичку. – И, громко расхохотавшись, добавил: – Уж не черной рясой ли!
О существовании общака отец Яков знал. Ведал он и о том, кто из монахов является хранителем. А потому особо их не прижимал, полагая, что люди они общественные и обязаны нести возложенный на них крест. Тогда игумен полагал, что уйдет с этой тайной в могилу. Возможно, так бы оно и случилось, если бы не появился полковник Ковров и не помутил его сознание до самого основания.
А потом произошла еще одна встреча, которую он не мог вспоминать без содрогания. Неожиданно в монастыре появился один из законных, некогда прошедших через лагерь, начальником которого был он – полковник Скворцов, бывший урка. Погоняло у этого человека было Кучер. Яков полагал, что его давно проткнули на одной из «красных» зон, куда тот был переведен, но вор оказался живучим. И теперь восстал из небытия, чтобы дохнуть на Якова могильным холодом.
Он долго и пристально всматривался в игумена, что-то бормоча себе под нос. Яков замирал от страха, полагая, что старик сейчас подойдет к нему и напрямую спросит о событиях почти пятидесятилетней давности.
Но Кучер постоял в соборе, перекрестился на святыни и покинул монастырь.
В общем, отцу Якову пришлось вспомнить свое лихое прошлое. И он решил тряхнуть стариной.
Глава 33
ЗАТАИ ДЫХАНИЕ И ПЛАВНО НАДАВИ НА КУРОК
Еще вчера Ковров распорядился поместить Шельму в отдельную камеру. Так он поступал всякий раз перед заданием. По его замыслу Шельма должен был прочувствоваться возложенным на него доверием. Как бы там ни было, но одиночество позволяло сосредоточиться, еще раз прокрутить мысленно все возможные варианты.
План Глеба Ивановича показался Шельме не без изъянов: например, это нелепое сообщение по телефону, вместо того, чтобы немедленно покинуть квартиру. Он даже подумал, не попробовать ли ему улизнуть по дороге, что-то уж гражданин начальник обходительным стал. Но, подумав, решил не торопиться и возникшие подозрения списал на собственную мнительность, которая перед каждым выстрелом разъедала его как ржа.
Ровно в девятнадцать ноль-ноль за дверью послышались неторопливые шаги. Шельма ждал их.
– Выходь! – негромко, но очень внушительно проговорил верзила под два метра ростом и совершенно лысый, как баскетбольный мяч.
Этого прапорщика боялись все законные. Кроме невиданной силы, он обладал куриным интеллектом и каждый косой взгляд, брошенный в его сторону, воспринимал как личное оскорбление. Его кулаки, больше смахивающие на огромные кувалды, никогда не разжимались, и он стучал ими по макушкам ослушавшихся зэков с такой силой, как будто заколачивал дюймовые гвозди!
Несмотря на убогий ум, он сумел вывести в этой жизни главную формулу – почитать непосредственного начальника, как если бы это был его собственный родитель. И своими стараниями больше напоминал сторожевого пса, готового служить даже за трижды обглоданную кость.
Хозяину прапорщик Коваль был предан необычайно. Об этом знали все. Он был посвящен в некоторые из хозяйских тайн, но полковник Ковров был в нем абсолютно уверен, зная, что ни одно слово не выйдет на божий свет, даже если бы их тянули из прапорщика раскаленными щипцами.
Надзиратель улыбнулся. Наверняка прапорщик думал, что обладает располагающей улыбкой. Но каждый, кто видел его щербатый рот с огромными, почти лошадиными зубами, выступающими из-под толстых губ, замирал от животного ужаса.
Шельма вышел и, как того требовал порядок, заложил руки за спину. Ничего не должно меняться, для всех он обыкновенный заключенный. За спиной, в шаге от него, деловито позвякивал связкой ключей прапорщик Коваль.
Вышли во двор.
В самом углу стояло несколько легковых машин. Среди них выделялся японский минивэн, почти новый. Он принадлежал полковнику Коврову. Похоже, что отношение к личной собственности хозяина было трепетное, и даже караул держался от машины на таком почтительном расстоянии, как будто автомобиль был нашпигован взрывчаткой по самую крышу.
– Ляжешь на пол и чтобы не дергался! – строго предупредил Коваль, открывая дверцу.
Шельма молча кивнул, подумав о том, какой страх нагоняет на заключенных двухметровый олигофрен.
Хозяин уже был в кабине и нетерпеливо постукивал пальцами по баранке.
Шельма послушно распластался на полу, прапорщик молчаливо взгромоздился в кресло, едва не касаясь огромными ботинками его лица.
Ехали долго. Дважды Шельма пытался приподнять голову, но Коваль, очевидно, следуя строгим инструкциям хозяина, вжимал башмаком его голову в пол, как будто бы давил ядовитую гусеницу.
– Выходь, – наконец хмуро распорядился прапорщик. Этот детина не изменял себе, он был лаконичен, как строевая команда.
– Может, переоденусь? – сказал, приподнимаясь, Шельма, показывая на свой спортивный костюм, протертый сразу в нескольких местах.
– А ты у нас и без того красавец, – неожиданно расхохотался Коваль и уже строго, насупив косматые брови, продолжил: – Не дури у меня тут, Глеб Иванович ждет.
Шельма, на секунду зажмурившись от яркого солнечного света, вылез из машины. На мгновение его всецело захватило ощущение воли. Но, натолкнувшись на жестковатый взгляд полковника, он понял, насколько иллюзорно было его представление о воле. Наверняка за ним присматривает вооруженный наблюдатель, который будет воспринимать каждое его движение в сторону как попытку к побегу.
Полковник не сказал ни слова, отвернувшись, он притопил газ, и минивэн мягко тронулся, оставив Шельму в полнейшем одиночестве. На миг его вновь посетила безрассудная мысль: а не ломануться ли через кустарниковые насаждения прямехонько в близлежащий переулок? Он даже сделал невольное движение, повинуясь внутреннему порыву. Но у соседнего подъезда сидели двое мужичков и мирно разговаривали между собой, посматривая в его сторону. У каждого из них была довольно неприметная внешность, как раз такая, какая бывает у людей, способных расстрелять в любого половину обоймы. Смирившись, Шельма шагнул в подъезд.
Важно действовать без спешки, ничто так не бросается в глаза, как суетливость.
Он вышел из лифта на седьмом этаже и вовремя успел отвернуться от молодой пары, а когда они, смеясь, спустились площадкой ниже, поднялся еще на один этаж.
По сторонам старался не смотреть; всем известно, что бдительность соседей не знает границ и, возможно, через дверные глазки за ним сейчас пристально наблюдают.
