Прежде чем ответить, Фройнштаг метнула предостерегающий взгляд на водителя.
— Кароль, — положила ему руку на плечо баронесса, — привык слышать только то, что касается лично его. Но следует заметить, что он уже давно принадлежит к тем людям, которых вообще мало что в этом мире волнует и касается.
— Счастливый же он человек!
— Он о себе такого же мнения.
Сам Кароль в это время молча смотрел на дорогу впереди себя и воспринимал их разговор настолько отстраненно, что Фройнштаг ни на минуту не усомнилась: он действительно ничего не слышит, ничего не воспринимает.
— Однако вернемся к Салаши. Вы и в самом деле уполномочены говорить от его имени?
— От имени Салаши? — почему-то переспросила баронесса. И тут водитель чуть повернул лицо, ровно настолько, чтобы Фройнштаг могла видеть его ироничную ухмылку. — Видите ли, фрау Вольф, я только тем и занимаюсь, что говорю от его имени. Даже когда, казалось бы, говорить должен только он. Впрочем, иногда ему все же приходится вещать от самого себя. Но из этого не следует, что и говорит он своими словами.
«Очень влиятельного фюрера получит Венгрия, едва избавившись от Хорти! — подумала Фройнштаг. — Так, может, взять и поставить во главе этой несчастной страны баронессу фон Шемберг? Предварительно выбив из головы всю ее проавстрийскую дурь? Во всяком случае, тогда венгры хотя бы будут знать, кто именно ими правит».
— В таком случае предупредите будущего вождя Венгрии, что официально с ним еще поговорят. Но при одном условии: задолго до этой беседы он должен четко усвоить ошибки свергнутого контр-адмирала Хорти.
— Он их уже усвоил, — поспешила заверить Фройнштаг баронесса.
— Почему вы так убеждены в этом?
— Уже хотя бы потому, что многие из этих ошибок Салаши и его люди сами помогали Хорти совершать.
— Убедительно, — признала Фройнштаг.
— Однако дело не в каких-то там просчетах Хорти, а в принципиальной позиции: всем нам нужна сражающаяся Венгрия, а не жалкий номинальный союзник, скулящий у ног Германии, как дворняжка — под брюхом у немецкой овчарки.
— Образно сказано. Нам действительно нужна сражающаяся Венгрия, со сражающимся фюрером Салаши во главе, иначе мы его попросту не потерпим. И можете считать, что говорю я это от своего имени, своими собственными словами.
Фройнштаг казалось, что смысл сказанного и довольно резкий тон должны задеть самолюбие баронессы, подкрепленное к тому же амбициями Салаши. Но вместо этого фон Шемберг откинулась на спинку сиденья и, облегченно вздохнув, победно улыбнулась.
— Значит, вопрос о его восхождении решен, — проговорила она, уже не обращаясь к унтерштурмфюреру, а просто так, размышляя вслух. — Наконец-то! Не знаю, какую роль в этом сыграли лично вы, но в любом случае признательна.
— Больше всего меня ценят не тогда, когда я чем-либо помогаю, а когда не становлюсь на пути.
— Не становитесь, ради Бога, фрау Вольф! — вновь благодарственно ухватила ее за руку баронесса. — Никогда не становитесь. Когда на пути возникает обличенная влиянием женщина — это по-настоящему страшно.
— Теперь уже — с какой стати? Всякий Наполеон, — едва сдерживалась Фройнштаг, чтобы не сказать «наполеончик», — имеет право на свои «сто дней». Если только забыть, что к своим «ста дням» Бонапарт шел через полководческий гений, императорский жезл и мужественное, достойное великомученика отречение.
— Если только забыть об этом… — признала баронесса и тронула водителя за плечо. — Здесь небольшой ресторанчик, — указала рукой в сторону двухэтажного особняка с украшенным лепниной фасадом, возле которого они остановились. — Нас уже ждут. Нужно побеседовать.
— Увы, у меня слишком мало времени.
— А если это ненадолго, но очень важно?
— Не думаю, что настолько…
— Не заставляйте похищать вас, как вы похитили бедного Николауса Хорти, кстати, известного в нашем девичьем кругу как Николя де Хорти, — произнесла она имя сына регента на французский манер.
— Мне-то казалось, что наша с вами, Юлиша, тема давно исчерпана.
— Что вы, фрау Вольф! То, о чем мы говорили до сих пор, это так, попутно. К «нашей теме» мы еще, собственно, не подступались.
Оба майора были приземистыми, по-кавалерийски колченогими, со смуглыми, удлиненными лицами степняков.
— Майор Шардок. По национальности мы — печенеги[106], — объяснил-представился один из них по-немецки, обратив внимание на то, с какой пристальностью Скорцени всматривается в их лица. — И никогда не забывали об этом.
— Майор Вулган, — щелкнул каблуками второй. — Оба — Иштваны, но происходим из разных печенежских родов.
То, что офицеры подчеркивали свое печенежское происхождение, обер-диверсанта ничуть не удивляло. Из разведывательных ориентировок он знал, что в последнее время Хорти все плотнее окружал себя офицерами и унтер-офицерами из числа печенегов, поскольку уверовал, что в печенежскую среду идеология венгерского национал-социализма почти не проникает, и влияния в ней Салаши не ощущается. Тем более что еще в недавние времена австро-венгерская элита относила печенегов к этносу второго сорта, и только при Хорти отдельные представители его получили возможность продвигаться по служебной, особенно армейской, лестнице. За это они и были признательны регенту, всячески демонстрируя свою приверженность ему. А следовательно, таким людям он вполне мог доверять.
Скорцени приказал Родлю хоть из-под земли достать двух старших офицеров, готовых сотрудничать с германцами, которые бы могли составить его сопровождение. И адъютант действительно достал их из-под земли, обнаружив в одном из бункеров.
По-немецки офицеры говорили с разительным австрийским акцентом, но поскольку Скорцени и сам был не чужд ему, то признал появление в своей среде этих Иштванов вполне приемлемым.
После очень краткого знакомства Скорцени объявил им о завершении операции по устранению правительства хортистов и предложил войти в его свиту наряду с адъютантом Родлем, командиром батальона «Центр», унтерштурмфюрером Хунке и двумя другими диверсантами. Так, в сопровождении двух венгерских майоров, Скорцени обошел все кабинеты и залы регентского дворца, включая личные покои Хорти.
— Это правда, что в будапештском землячестве печенегов назревают автономистские настроения? — неожиданно для обоих майоров поинтересовался штурмбаннфюрер у одного из королевских покоев.
Майоры настороженно переглянулись, не зная, как им реагировать на этот вопрос.
— Говорите, как есть, — беззаботно посоветовал им Скорцени. — Важно знать правду.
— Наш печенежский народ действительно хотел бы получить хоть какую-то административно-культурную автономию, — признал Шардок.
— Наподобие той, которую многие малые народы получили в Советском Союзе, — уточнил Вулган. — Правда, хотелось бы обойтись при этом без сталинских колхозов.
— Да только вряд ли мы получим ее из рук Салаши.
— Ладно, с этим будем разбираться чуть позже, — сказал Скорцени, прислушиваясь к винтовочным выстрелам, доносившимся со стороны «Кровавого поля», от Дуная. — А пока что накапливайте силы и помните, что отныне СД держит «печенежский вопрос» в поле своего зрения.
— Вы действительно советуете нам объединяться вокруг печенежской идеи и накапливать силы?! — просияло лицо майора Шардока. — Поймите, для нас это очень важно.
— Для нас тоже важно, чтобы в окружении Салаши мы получили ту силу, которая бы пребывала в мощной оппозиции к нему.
— …И которая в нужное время могла бы «наступать» Салаши на мозоли, — подсказал Вулган.
— Есть в ближайшем окружении Салаши кто-то такой, кто действенно поддерживал бы вас?
Майоры-печенеги переглянулись, но не потому, что им не известно было имя своего покровителя; они решали: следует ли его называть.
— В общем-то нет, — ответил Вулган. — Если не считать баронессу Юлиану фон Шемберг.
— Юлишу?! — искренне удивился Скорцени.
Винтовочная пальба все усиливалась, но вот один за другим прозвучали три зычных выстрела из германских реактивных гранатометов, и пальба прекратилась.
— Мы понимаем, вас может смущать ее нынешняя репутация аристократической проститутки, — заволновался Шардок, — но это лишь прикрытие, своеобразная маскировка. И поймите, что никого другого у нас попросту нет, вся венгерская верхушка с презрением отторгает само воспоминание о каких-либо «печенежских корнях» значительной части населения Венгерского королевства. Именно поэтому…
— Меня не смущает «репутация аристократической проститутки» баронессы, — резко прервал его Скорцени, завершая свою экскурсию залами королевского дворца, которые не вызвали у него ни восхищения, ни ощущения какого-либо уюта обычного человеческого жилья. — Мы с вами, к нынешней политике причастные, все в той или иной степени — проститутки; причем многие далеко не «аристократические». И то, что вас поддерживает баронесса фон Шемберг, — выглядит не так скромно, как вам кажется.
