– Парень, хочешь я зачислю тебя в нашу команду? – спросил он, когда я наконец заглушил ревущего зверя. – Через год… может, два ты станешь суперзвездой.
– Мсье Робен, – перебил я его. – Вы получили чек?
Мы говорили по-английски.
– О да… мсье. – Тренер несколько смутился – до этого дня он называл меня только на "вы" и не позволял лишнего трепа.
– Сумма вас устраивает?
– Конечно. Благодарю вас.
– И вам спасибо. – Я достал из кармана пятьдесят тысяч франков в большом конверте и всучил их тренеру; в Париже мне подкинули еще деньжат, чтобы перед операцией я чувствовал себя комфортно. – Берите, берите, они вам понадобятся.
– Извините… но… но я не понимаю… – Мсье Робен держал конверт, как хрустальную вазу большой цены, бережно и не без боязни. – Вы ведь мне заплатили. Хорошо заплатили…
– Не я, мсье Робен. К сожалению. А теперь выслушайте меня внимательно: до конца обучения осталось еще два дня. Прямо сейчас садитесь на свой мотоцикл и исчезните из Парижа года на три. Забейтесь в какой-нибудь медвежий угол, если возможно, измените фамилию и забудьте, напрочь выбросьте из головы тех, кто подписывал вам чек, и меня.
– П-почему?.. – спросил, заикаясь, мсье Робен.
– Потому что вас отделяет от могилы расстояние ровно в сорок восемь часов. Дальше объяснять не нужно?
– Н-нет… – Похоже, он был далеко не глуп и понял, откуда ветер дует.
– Мудро. У вас сейчас время на вес золота. Прощайте, мсье Робен. И не мешкайте.
Я завел мотор мотоцикла, дал газ и укатил. Мне нужно было потащить за собой "хвост" из контролеров Чико, который последовал за мной в Париж со своей шайкой-лейкой. В настоящий момент их машина стояла за временными сооружениями, выполняющими функцию мастерских, когда проходили соревнования. Я уже знал, что пока за мсье Робеном не следят, но стоит мне закончить тренировки, его тут же ликвидируют – мой "объект" требовал особых мер предосторожности, предполагающих большую нагрузку на "чистильщиков" после выполнения задания. А мсье видел меня и моего "харлея", хотя я еще и не знал, какую роль предстоит сыграть в будущей трагедии железному коню.
О самом мсье Робене я особо не волновался. Если он дурак, то его уже не переделаешь; а если тренер человек с мозгами – тогда, возможно, он и доживет до своего часа. Я совершенно не сомневался, что догнать мсье Робена не сможет никто – в недавнем прошлом чемпион Франции, он гонял на мотоцикле, как никто другой.
Я остановился в отеле "Эсмеральда", находившемся в пятом округе Парижа. Это было красивое здание, построенное еще в ХVII веке; из его окон хорошо просматривались собор Парижской Богоматери, сквер Вивиани и Сена. Хозяйка "Эсмеральды", мадам Мишель Брюэль, очень обаятельная и умная женщина, предложила мне номер за 490 франков в сутки – один из лучших. Не думаю, что ее расположила моя внешность – после ночных блужданий по горам я сильно осунулся и выглядел как выздоравливающий от тяжелой болезни; скорее всего, именно этот номер оказался свободным, а я был одет с иголочки, как настоящий джентльмен с "золотой" кредитной карточкой в кармане.
Припарковав мотоцикл в подземном гараже и сняв свой кожано-джинсовый наряд, я переоделся в костюм, бросил шлем и шмотки в багажник мощного "альфа-ромео", переданного мне, как и "харлей", в Париже связником Синдиката вместе с новыми документами (теперь я был гражданин Испании Луис Рохелио Лопес), и отправился в "Эсмеральду". Там, не раздеваясь, я лег на кровать и погрузился в тревожную полудрему.
Марио приехал в Париж спустя два дня после меня. Теперь нас не должны были видеть вместе, а потому мы встречались поздним вечером и в основном в Булонском лесу. Это было еще то местечко – всякие там гомики, проститутки, трансвеститы, торговцы наркотиками бродили по кустам косяками. Однажды нам пришлось отмахиваться от пяти или шести извращенцев, по пьяной лавочке решивших, что если не Марио-Квазимодо, то я точно подхожу, чтобы подставить им задницу, да еще и задарма. Надеюсь, наши "доводы" в противном показались им весьма убедительными…
Дожидаясь горбуна, я с тоской посматривал в сторону российского посольства, расположенного рядом с Булонским лесом. Эх, будь я нормальным человеком, обычным гражданином, а не изгоем и наемным убийцей… На этом мои грезы и заканчивались. И не потому, что я был абсолютным прагматиком, неспособным мечтать, пусть даже о несбыточном. Я просто боялся думать вообще. Ни о чем. Я гнал любые мысли, как законченный алкоголик в пьяном горячечном бреду зеленых чертиков и прочую привидевшуюся ему нечисть. Но воспоминания упрямо вползали в мозги, используя для этого любые лазейки.
Впервые в жизни я испугался по-настоящему. Раньше меня иногда, особенно в юности, тоже посещал страх, но он был сродни инстинкту самосохранения: бьют – беги; больно – кричи, возможно, ругайся; испугался – забейся в угол и пересиди опасность. Но сейчас…
Проанализировав свое марсельское путешествие, я твердо уверился: нет, превращение в зверя – вернее, в кошмарное подобие хищника – не вымысел, не байки выживших из ума колдунов индейского племени Божественного Красного Ягуара. Я просто сдуру не поверил своим глазам, присутствуя на церемонии посвящения в Братство, когда душа Франца поменялась местами с душой (или чем там еще) короля сельвы, красавца онсы. Наверное, потому, что в цивилизованном мире просто нет места подобным вещам, а демонстрирующиеся по телевизору разнообразные фильмы о монстрах, вампирах, акулах-людоедах и прочих демонических существах в теплой квартире и уютном кресле за чашкой кофе или рюмкой спиртного представляются досужим вымыслом сдвинутых по фазе на всякой чертовщине сценаристов и режиссеров. Впрочем, и они не верят в то, что показывают.
Увы, дыма без огня не бывает. На первый взгляд совершенно бредовая фантазия людей искусства имеет под собой вполне достоверную почву. Хотя… скажи мне кто-нибудь об этом еще в период моих скитаний по Сан-Паулу, я бы просто рассмеялся ему прямо в лицо. Но теперь, побыв в шкуре оборотня, я начинал дергаться при одном воспоминании о моей схватке с вожаком собачьей стаи. До сих пор, едва я садился за обеденный стол, у меня во рту ощущался запах псины, и самые изысканные яства, которыми потчевала своих постояльцев мадам Брюэль, казались приправленными собачьей кровью… бр-р-р! Пришлось объявить официантам, что я решил стать вегетарианцем, и они приносили мне всякую зелень; однако от нее меня тоже тошнило, но по иной причине: я всегда был умерен в еде, а в Гималаях вообще довольствовался малым, но к травоядным никогда себя не причислял. Без белковой пищи – какая бы она ни была – я испытывал внутренний дискомфорт и даже раздражение, сопровождающееся взрывами непонятной и плохо контролируемой ярости. Учитель Юнь Чунь объяснял это тем, что у меня Инь довлеет над Ян – то есть силы тьмы и зла побеждают светлое начало, добро. Я тогда мало разбирался в даосской философии, а потому не стал расспрашивать, как мне изменить такое положение вещей. И только гораздо позже узнал, что, конечно, можно уравновесить эти два начала – например, истязанием плоти, тренировками до изнеможения или монашеским образом жизни, – но что в человеке заложено с рождения, то и останется до смертного одра. А потому оставил попытки следовать Учителю во всем – никогда не стать быку тигром, а курице – соколом; каждое живое существо должно быть на своем месте, указанном мудрым творцом – природой.
Но как случилось, что я, пока не нарушив обета верности Братству, начал время от времени превращаться в ягуара? Или почти в ягуара – слава богу, я еще не дошел до полной кондиции, как несчастный Франц. Неужто своим противостоянием воле главного жреца я навредил сам себе, невольно внеся сумятицу в колдовской ритуал? Или все это чушь и я просто схожу с ума на южноамериканский манер?
Я не мог ответить на подобные вопросы, а потому пытался просто не думать на такую тему. Единственное, что я сделал, едва приехал в Париж, так это зашел в ближайшую аптеку и накупил кучу транквилизаторов, чтобы в случае повторения сдвига в мозгах попытаться откорректировать его лекарствами.
Конечно, я бы мог пойти на прием к психотерапевту или психоаналитику, притом лучшему, которого только можно сыскать в Париже. Но что я ему расскажу? О церемонии посвящения в Братство и переселении душ? Боюсь, что после врачебного приема на меня наденут смирительную рубашку и отправят прямиком в больницу для душевнобольных; если, конечно, я соглашусь…
Пытаясь в очередной раз изгнать дурные мысли, я вспомнил об Эрнесто и Кестлере. Горбун, последовавший за мной в столицу Франции, сказал, что их отозвал дон Фернандо. Я понял почему: работа с "объектом" поручена только мне и Марио, а потому лишние глаза и уши, а значит в перспективе языки, нам здесь не нужны. Я почти не сомневался, что накануне событий изымут из обращения и Чико с его командой – по той же причине. Что вполне логично и целесообразно. Правда, у меня был один вопрос к Марио: а кто из "чистильщиков" Синдиката останется? Но я его не задал – если горбун и знает, то все равно не скажет; а если нет – тогда наши неопознанные трупы положат в холодильник морга рядышком: размах и цель операции предполагали абсолютную стерильность.
