— Тебе видней.
Последняя фраза водителя заставила Куликова улыбнуться вновь.
— Если так пойдет и дальше, ты совсем разучишься меня бояться. — Затем лицо его изменилось, приобретя зловещие черты. — А мне это может не понравиться. Так что советую держать дистанцию. Я не сторонник слишком близких отношений. Усвоил? — И, не дожидаясь ответа, добавил: — Вот и хорошо. Сейчас я выйду, ты останешься здесь с включенным двигателем. Будешь ждать меня до тех пор, пока я не вернусь. Думаю, тебе не надо напоминать о том, что я не приветствую разного рода глупости. Если дернешься с места раньше, то и умрешь раньше положенного срока, и обещаю тебе, никакая милиция тебя не спасет.
Куликов знал, о чем говорил. Геннадий проглотил спазм и, стараясь выглядеть как можно бодрее, что явно не шло к его напуганной физиономии, с бравадой пообещал:
— Базара нет. Жду.
Вот она, судьба. Еще утром Гена был обычным водилой, который был рад любой подвернувшейся десятке, а теперь его карманы оттягивает запятнанный револьвер, в спичечном коробке схоронились драгоценные камешки, а он сам успел замочить хозяина квартиры и, что самое удивительное, уже основательно забыл об этом событии.
Куликов распахнул дверцу и быстро зашагал к дому. У самой лестницы со злобным урчанием мимо него пробежала черная кошка. Скверная примета. Секунду он сомневался, стоит ли двигаться дальше, но, заметив на лапах белое пятнышко, уверенно перешагнул порог. Интересно, однако, — кто заставил кошку так шарахнуться? Не иначе, в подъезде кто-то есть. Пальцы по-прежнему сжимали рукоять пистолета. Некоторое время Куликов вслушивался в тишину и, убедившись в ее надежности, стал подниматься наверх.
Дверь была обита аккуратной и ровной рейкой. Это была одна из квартир Осянина, и, как сообщил Ковыль, тот дожидался в этот час сводника, который предлагал ему из альбома девочек. Оказывается, он никуда не исчезал, а просто умело затаился. Немного поработал над своей внешностью — отрастил усы, бороду — и стал практически неузнаваемым.
Подумав, Кулик трижды надавил на звонок. Это был условный знак. Обычно после него Осянин отворял практически сразу, а здесь Кулику пришлось прождать долгие минуты две, прежде чем, наконец, за дверью раздалось какое-то шевеление.
— Кто там? — послышался голос. Безусловно, он принадлежал Осянину.
— Свои.
Куликова никогда не обманывали его предчувствия, тем более худшие из них. В этот раз он считал, что ему не следовало появляться здесь.
Долгое бряканье цепочкой, будто вместо рук у Осянина были культи, а уже затем в проеме предстала растерянная физиономия мужчины.
Куликов среагировал прежде, чем дверь распахнулась. Ударом ноги он вогнал Осянина внутрь, тот опрокинулся на спецназовца в черной маске; не целясь, надавил на курок и со злорадством увидел, как он, взмахнув руками, повалился на спину. С верхнего этажа, передергивая затвор автомата, сбегал милиционер с перекошенным от злобы лицом. Куликов знал, что парень опоздает всего лишь на полсекунды. Ему следовало палить Куликову в спину в тот самый момент, когда он давил на кнопку звонка, или, во всяком случае, спуститься хотя бы на несколько ступенек вниз. Подобные пробелы в выучке всегда очень дорого стоят. Приподняв пистолет, Куликов дважды выстрелил и, не оборачиваясь, побежал вниз. Несмотря на крепкие зубы, парень подавился свинцовым орешком — пуля пробила ему небо и утонула в черепной полости.
Еще один, кому не повезло.
Сверху раздались выстрелы, и отколовшийся кусок кирпича угодил за шиворот. На площадке между вторым и третьим этажами Куликов обернулся и увидел в пяти метрах от себя Шевцова: выставив руку, тот готов был нажать на спусковой крючок. Куликов видел, что ствол был направлен ему в лицо. Обидно, у него уже не оставалось времени сделать следующий шаг, пусть даже нагнуться, и, прежде чем он совершит движение, свинцовые пули роем вгрызутся в его тело и, как тряпичную куклу, отшвырнут в самый угол лестничной площадки.
Взгляды их встретились, как это бывает у двух соперничающих самцов. И первый, кто опустит глаза, признает над собой чужую волю. И, вопреки собственному желанию, веки Куликова сомкнулись, и он отвернулся, надеясь, что пуля не обезобразит лицо. Так случается у волков, когда менее слабый самец подставляет победителю незащищенное горло, надеясь на его великодушие. Выстрела не последовало, а Куликов метнул свое тело вниз, удаляясь от опасной зоны.
Машина стояла на том же месте, где он ее оставил. Тихо и сердито урчала. Чертыхнувшись, вспомнил про кошку, что так некстати перешла ему дорогу. Надо было сразу догадаться, что промедление за дверью связано с неприятностями.
Куликов с размаху распахнул дверцу и влетел в салон автомобиля. «Жигули» рванулись с места, неловко правым колесом заехали в песочницу и, пульнув горсткой гравия в сторону высыпавших во двор спецназовцев, понеслись по дороге.
Лопнуло заднее стекло, треснуло боковое, и Куликов увидел в нем аккуратные дырочки от пуль. Спецназовцы били на поражение. Неожиданно Геннадий вздрогнул, издал непродолжительный стон и, потеряв интерес к машине, устремившейся прямо в ограду соседнего дома, с глухим звуком ткнулся лбом в панель.
Оттолкнув безвольное тело, Куликов крутанул руль, машину развернуло и со скрежетом бросило на металлические прутья. Лобовое стекло, словно паутиной, покрылось трещинками, после чего мелкой россыпью осыпалось на капот. Мотор недовольно буркнул, потом еще разок и, убедившись, что это его последняя остановка на сегодня, смиренно затих.
Куликов вышиб ногами заклинившую дверь и, не разбирая дороги, пригнувшись, побежал прочь от этого места. Позади грохотало, похоже, расстреливали примолкшую машину. А еще через мгновение раздался взрыв, осветив пожарищем близлежащие дома. Дважды совсем рядом свистнули пули и, не отыскав цели, обиженно шлепнулись в стену. Образовавшийся дым плотно заслонил беглеца, окутав его зловонными клубами. Куликов прыгнул в палисадник и, царапая в кровь лицо и руки о колючие ветки шиповника, устремился дальше. Сзади снова раздались автоматные очереди, но на этот раз они звучали глуше и уже не слыхать было царапающего звука пуль. Перемахнув трехметровый каменный забор, Куликов оказался в проходном узком дворике, по обе стороны — глухие стены. Пробежав метров пятнадцать, он вышел на соседнюю улицу и размеренно, как если бы покинул близстоящий дом, направился к бровке тротуара. Вяло махнул рукой, и тотчас навстречу клиенту, обгоняя друг друга, заторопились два потертых «жигуленка», даже не подозревая о таившейся опасности.
Куликов сделал два шага к машине белого цвета, выглядевшей чуть посвежее, и вежливо поинтересовался:
— До Таганки подбросишь, шеф?
«Шеф» был молодой парень лет двадцати двух и наверняка ночной бомбежкой зарабатывал своей девочке на мороженое.
— Сколько? — спросил водитель, стараясь придать своему голосу степенности. А в глазах щенячий восторг — безусловно, он прикидывал в уме возможную прибыль.
— Не бойся, дам больше, чем ты думаешь, — многообещающе сказал Куликов, распахивая дверцу.
Парень неопределенно пожал плечами, что, очевидно, должно было означать — ну раз так, тогда дело другое!
Интересно, ему приходилось разъезжать с сатаной? Куликов улыбнулся собственным невеселым мыслям. Заметив добродушное настроение клиента, парень отреагировал скупой улыбкой. Определенно ему в эту ночь везло.
Ночной город продолжал жить по своим законам, и вообще, мир развлечений имел очень короткую память. Даже машины с мигалками и вой сирен воспринимались в этой обстановке как некая часть культурной программы.
Уже перед въездом на Таганскую площадь Куликов небрежно распорядился:
— Останови здесь, мне позвонить нужно.
— Знаю я вас, приходилось таких подвозить. Скажешь — позвонить, а сам через проходной двор улизнешь.
— Не беспокойся, братан, я не занимаюсь такими вещами, не мой стиль. Да и несолидно как-то! — очень серьезно заверил Куликов. — Я рассчитаюсь с тобой полностью, когда вернусь.
— Хорошо, я подожду.
— Ну уж будь добр, дождись, — усмехнулся Кулик и пошел к телефонной будке.
Трубку подняли после третьего гудка, и красивый звонкий голос сказал:
— Я вас слушаю… Говорите… Я вас не слышу.
Куликов наслаждался поющими интонациями. С таким сопрано не грешно петь со сцены Большого театра, а она, видите ли, обыкновенная домохозяйка. Теперь он знал, куда следует идти, возможно, это было единственное место во всей Москве, где его не ждут.
Возвращался Куликов почти с улыбкой. Теперь он знал, что делать. Это как в дремучем лесу: сначала со всех сторон обступает непроходимый бурелом, а потом понемногу чаща редеет, и ты выходишь к реке с надеждой на скорое освобождение из лесного плена.
