Жорж Сименон
«Пассажир “Полярной лилии”»
Это болезнь, которая внезапно поражает корабли на всех морях земного шара, и причины ее таятся в необозримых пределах того, что именуется Случаем.
Даже если первые ее проявления малозаметны, взгляд моряка все равно распознает недуг. Вдруг, ни с того, ни с сего, ванта лопается, как скрипичная струна, и отрывает марсовому руку. Юнга, чистя картошку, Царапает себе палец, а с рассветом уже воет от флегмоны.
Бывает и хуже: то не удастся маневр, то шлюпка сдуру ударится о форштевень.
Но это еще не сглаз. Сглаз — это когда одна беда валится за другой. И редко случается так, чтобы в ночь или на утро после первой не стряслась вторая.
А уж тогда все начинает идти вкривь и вкось, и экипажу остается лишь стискивать зубы и считать удары. Именно в такие минуты машину, тридцать лет работавшую без единой аварии, неожиданно заедает, как старую кофейную мельницу. Вопреки опыту, самым тщательным расчетам и благоприятным метеорологическим прогнозам, противные ветры не унимаются по три недели, да еще там, где им никак не полагается буйствовать в такое время. Первая же волна смывает за борт моряка. И в довершение на борту начинает свирепствовать если уж не чума, то дизентерия.
Счастье еще, если судно не сядет на банку, которую до этого огибало раз сто, или врежется в мол при входе в порт.
Как явствовало из объявления на почтовом ящике возле трапа, «Полярная лилия», пришвартованная у пирса № 17, в одном из самых дальних и грязных уголков гамбурского порта, отваливала пополудни.
Не пробило еще двух, как капитан Петерсен уже почувствовал: жди сглаза.
А ведь человек он был энергичный, здоровый, очень сильный, хоть и невысок ростом. С девяти утра он безостановочно мерил шагами палубу, присматривая за погрузкой.
Над портом, сочась ледяной сыростью, висел необычайно плотный изжелта-серый туман, настолько пропитанный копотью, что города почти не видно — только огни трамваев да освещенные, как ночью, дома.
Кончался февраль, стояли холода, и влажная пыль, сквозь завесу которой на ощупь пробирались прохожие, оседала изморозью на лицах и руках.
Надсаживались гудки, и в их оглушительной какофонии у носового трюма суетились четверо матросов, то застрапливая, то отцепляя ящики и бочонки.
А может быть, капитан Петерсен почуял сглаз еще в десять утра, когда вернулся Вринс?
Пароход у Петерсена был самый заурядный — водоизмещение примерно тысяча тонн, палуба вечно загромождена грузом. Насквозь пропахший треской, он обслуживал линию Гамбург — Киркинес с заходом в самые мелкие порты норвежского побережья.
«Полярная лилия», судно смешанного грузопассажирского типа, могла принять на борт пятьдесят пассажиров первого класса и столько же — третьего. В Норвегию она везла машины, фрукты, солонину. Оттуда — сотни бочонков трески, а с самого Крайнего Севера — медвежьи шкуры и ворвань.
До Лофотенов климат был еще туда-сюда. Дальше сразу же начинались морозы и полярная ночь.
Офицеры были норвежцы и славные ребята. Они заранее знали, сколько бочонков возьмут у «Олсена и К°» в Тромсё и кому предназначены станки, погруженные в Гамбурге.
В то утро Петерсен сам оторвал от тужурки последнюю нашивку — она держалась на ниточке.
И на тебе! Компания присылает ему вместе с кучей рекомендаций нового третьего помощника — девятнадцатилетнего голландца, такого тощего и узкоплечего, что на вид ему не дашь и шестнадцати.
Мальчишка неделю назад закончил мореходное училище в Делфзейле. На корабль явился вчера, бледный, взволнованный, в умопомрачительно отутюженной форме, вытянулся, руки по швам.
— К вашим услугам, господин капитан.
— Вот что, господин Вринс, — усмехнулся Петерсен, — в данный момент я не нуждаюсь в ваших услугах. Вы свободны до завтра. В качестве третьего помощника займетесь посадкой пассажиров.
Вринс ушел. Ночью не вернулся. А в десять утра капитан увидел, как он вылезает из такси — лицо землистое, веки набрякли, в глазах испуг, по трапу поднялся с трудом.
Петерсен повернулся к нему спиной, услышал, как Щелкнули каблуки в знак приветствия, и Вринс проследовал к себе в каюту.
— Совсем раскис, — доложил чуть позже стюард. — Попросил кофе покрепче. Растянулся на койке, едва языком ворочает, ко рту спичку поднеси — вспыхнет.
Разумеется, это еще не катастрофа. Но когда привыкаешь жить со своими офицерами одной семьей, не очень-то приятно получить себе на шею этакого юнца, особенно после письма директора компании с просьбой посодействовать новичку на первых порах.
В девятнадцать лет Петерсен мореходку не кончал, зато успел трижды обогнуть земной шар.
Он мог предсказать это заранее. Беды пошли валиться одна за другой. Засунув руки в карманы и попыхивая трубкой, Петерсен обходит пароход и замечает рыжего верзилу; тот прислонился спиной к фальшборту и свертывает папироску. Приветствует капитана еле заметным кивком и тут же лезет в карман за спичками.
Ясное дело, портовая крыса! Один из тех бродяг Севера, что непохожи на остальных бродяг земли.
Мужчина лет сорока, высокий, сильный, здоровый на вид, несмотря на недельную щетину и чуточку ввалившиеся щеки. Он неторопливо покуривает, выпятив грудь в стареньком ландверовском[1] мундире, на котором сменил пуговицы.
— Ты что тут делаешь?
Неизвестный подбородком указывает на старшего механика — тот как раз проходит по мостику. Стармех объясняет капитану:
— У Ганса приступ малярии. Пришлось оставить его на берегу. А тут, гляжу, на пирсе этот парень болтается. Вот и взял его угольщиком. Сдюжит — крепкий.
— Документы есть?
— В порядке: выпущен из тюрьмы в Кельне, — рассмеялся стармех и ушел.
— Второй сюрприз! — буркнул Петерсен.
Вообще-то ему совершенно безразлично, что новичок вышел из тюрьмы: в угольщики берешь кого попало. Но этот тип сразу пришелся не по душе Петерсену. Расхаживая по палубе, капитан украдкой наблюдает за ним.
Самоуверенность, нахальство, даже дерзость — обычные приметы немецких бродяг. У этого вдобавок во взгляде ирония. Чувствует, что к нему присматриваются, но продолжает курить: подклеит языком папироску и смотрит, как дым смешивается с туманом.
— Как зовут?
— Петер Крулль.
— За что сидел?
— В последний раз — ни за что. Судебная ошибка.
Говорил новичок не спеша, тягучим голосом, и отступить пришлось капитану.
К тому же в этот момент лопнул трос, и ящик с трактором грохнулся в трюм с шестиметровой высоты.
А тут еще появился первый пассажир. Петерсен успел рассмотреть лишь зеленый чемодан да серое пальто.
— Где Вринс? — спросил он стюарда. — Надеюсь, он не заставит меня заниматься пассажирами?
— Сидит в салоне над пассажирским списком.
Это была правда. Вринса наверняка мутило, голова раскалывалась, но он был на своем посту. Встретил пассажира, записал паспортные данные, проводил до каюты.
Как всегда, последние два часа прошли сумбурно: машины с грузом опоздали, а подъемные краны все равно быстрей работать не принудишь.
— Тем хуже! Чего не погрузим — оставим.
Традиционная, никого не пугающая угроза! На борт в сопровождении носильщика поднялась пассажирка.
Полиция прицепилась к Вринсу — он заполнил не все графы.
С первым ударом колокола путь перед «Полярной лилией» был свободен. Но пять минут спустя, когда отдали швартовы, большой английский танкер ухитрился стать к ней бортом, и пришлось выполнять сложные маневры.
По своим делам шла себе еле заметная над водой моторка с одиноким попыхивающим трубкой моряком у руля.
Ее чиркнули бортом. Она наполовину погрузилась в воду и только чудом продолжала лавировать между черными корпусами грузовых судов, высившихся вокруг нее, как стены.
По Эльбе двигалась целая процессия — три каравана пароходов, тянувшихся друг за другом в тумане, который не давал разглядеть даже кормовой огонь впередиидущего, и гудки непрерывно затевали меж собой яростную перебранку.
Суда побыстроходней упорно старались обогнать остальные. Между пароходами пробирались парусники, и бледно-серые их фоки[2] внезапно вырастали меньше чем в кабельтове[3] от «Полярной лилии».
— Малый вперед!.. Стоп!.. Задний ход!.. Стоп!.. Малый вперед!.. Средний ход!.. Стоп!..
Позвякивал машинный телеграф, и пароход кое-как, рывками продвигался сквозь ледяную муть.
В семь вечера «Полярная лилия» все еще шла по реке, и Куксхафенский маяк, за которым начинается море, до сих пор не выступил из тумана.
Оставив на мостике второго помощника в обществе лоцмана, капитан спустился вниз и приготовился к другой своей тяжкой обязанности — играть роль хозяина за столом для пассажиров.
Стюард шагал мимо кают, настойчиво орудуя гонгом: он по опыту знал — в первый день пассажиры не торопятся.
