Джон Карр - Табакерка императора

Когда Ева Нил возбудила дело о разводе с Недом Этвудом, иск ее был тотчас же удовлетворен. И хотя основанием для развода послужила связь Неда со знаменитой теннисисткой, процесс вызвал куда меньше шума, чем опасалась Ева.

Во-первых, венчались они в свое время в американской церкви в Париже, на улице Георга Пятого. А полученный в Париже развод имел силу в Англии. В английскую прессу просочилось всего несколько строк. Гнездышко свое Нед с Евой свили в La Bandelette -то есть на ленточке, на полоске золотого пляжа, который в те мирные времена был чуть ли не самым модным во Франции курортом, – и лишь немногие нити связывали их с Лондоном. Словом, знакомые усмехнулись, немного посудачили – и дело с концом.

И все же для самой Евы не так унизительны были итоги развода, как самый развод. Отвратительная процедура. Сказалось, конечно, нервное напряжение, даже ее, всегда спокойную и легкую, превратившее чуть ли не в истеричку. А ко всему ей приходилось еще противостоять приговору света по поводу ее злополучной внешности.

– Милочка, – говорила одна дама, – связывая свою судьбу с Недом, надо бы знать, на что идешь.

– И вы думаете, – отвечала другая, – что виноват только он? Взгляните-ка на ее фотографию. Нет, вы только посмотрите!

К тому времени Еве пошел двадцать девятый год. На двадцатом она унаследовала состояние отца, наделенного солидным количеством бумагопрядилен в Ланкашире и непомерной гордостью за свою дочь. В двадцать пять она вышла за Неда Этвуда, потому что а) он был хорош собой, б) ей было скучно одной, в) он всерьез угрожал самоубийством в случае ее отказа.

При своей беспечности, простодушии и доверчивости, Ева, тем не менее, производила впечатление опаснейшей сердцеедки. Она была стройна, высокого роста; она обладала внешностью, которой дамские мастера с Вандомской площади легко придавали тождество с обликом роковой Цирцеи. Прекрасные каштановые волосы, длинные и шелковистые, как руно, она укладывала в прическу, как бы воскрешавшую пышное правление Эдуарда Седьмого. Молочно-розовый цвет лица, играющая в углах рта улыбка и серые глаза довершали иллюзию. На французов ее красота действовала безотказно. Даже судья, удовлетворивший ее иск о разводе, и тот, кажется, был несколько смущен.

По французским законам перед окончательным разводом стороны должны встретиться для последней попытки уладить отношения. Еве навсегда запомнилось то утро в кабинете судьи в Версале, пронизанное всегдашним колдовством парижского апреля.

Судья, суетливо-любезный господин с бачками, был вполне искренен, но, тем не менее, донельзя театрален.

– Мадам! – восклицал он. – Мосье! Призываю вас одуматься, пока не поздно!

Что же до Неда Этвуда…

Казалось, он мухи не обидит. Его знаменитое обаяние, даже сейчас не оставившее Еву безучастной, освещало всю комнату, не тускнея от следов вчерашней попойки. Выражение трогательного непонятого раскаяния внушало полное доверие. Светловолосый, голубоглазый, безупречно юный, несмотря на свои далеко за тридцать, он стоял у окна с видом воплощенной предупредительности. Ева еще раз признала про себя, что он невероятно, непреодолимо привлекателен и в этом причина всех его бед.

– Следует ли мне говорить о сути брака? – вопрошал судья.

– Ой, – сказала Ева. – Пожалуйста, не надо.

– Если б я только мог убедить мадам и мосье…

– Меня и не надо убеждать, – хрипло проговорил Нед. – Лично я не хотел разводиться.

Низенький судья стал даже как будто выше ростом.

– Молчите, мосье! Вы виноваты. Вам и просить у мадам прощения!

– А я и так собираюсь, – отозвался Нед. – Хотите, даже на колени встану.

Он двинулся к Еве, и судья, поглаживая бачки, взглянул на него с надеждой. Нед был неотразим. И он был очень неглуп. Ева вдруг испугалась, что ей от него никогда не отделаться.

– Соответчица по данному иску, – продолжил судья, тайком запуская взгляд в бумаги, – некая мадам, – он опять заглянул в бумаги, – мадам Бульмер Смит…

– Ева, да не нужна она мне. Ей-богу!

Ева ответила устало:

– Мы ведь давно обо всем договорились, верно?

– Бетси Бульмер Смит, – сказал Нед, – корова и потаскуха. Просто не пойму, что на меня нашло. Если ты ревнуешь…

– Вовсе я не ревную. Только вот посмотрела бы я, как бы ты ей со злости прижег руку сигаретой. Интересно, что бы она на это сказала.

Лицо Неда приняло выражение несправедливо обиженного маленького мальчика.

– Ах, вот что ты против меня затаила? Нет, ей-богу?

– Ничего я против тебя не затаила. Нед, послушай, просто мне хочется поскорей со всем этим покончить.

– Я тогда напился. Я ничего не соображал.

– Нед, о чем разговор? Я же сказала – это все неважно.

– Так за что же такое отношение?

Она сидела у большого стола с внушительным письменным прибором. Нед положил ладонь на ее руку. Говорили они на английском, которого не понимал маленький судья, и тот кашлял, отворачивался и, наконец, пылко заинтересовался картиной, висевшей над книжной полкой. Чувствуя пожатие руки Неда, Ева вдруг забеспокоилась, уж не хотят ли ее силком вернуть к мужу.

В общем-то, Нед говорил правду. При всем его обаянии и уме жестокость его была неосознанной, как у малого ребенка.

Жестокость – даже та смехотворная «нравственная» жестокость, которую Ева всегда презирала как фарисейский выверт, – одна могла бы фигурировать в качестве причины развода. Но обвинение в измене действовало куда быстрей и верней. Ну и все. И хватит. Было в их совместной жизни с Недом такое, что Ева скорей бы умерла, чем стала бы рассказывать на суде.

– Брак, – возвестил судья, адресуясь к картине над книжной полкой, – единственное счастливое состояние как для мужчины, так и для женщины.

– Ева, – сказал Нед, – можно, я последний раз попытаюсь исправиться?

Как-то в гостях один доморощенный психолог объявил Еве, что она исключительно внушаема. Но и ее внушаемость имела границы.

Прикосновение Неда не тронуло ее, скорее даже возмутило. Конечно, по-своему Нед ее любит. На секунду она почувствовала искушение; искушение сказать «да» и покончить со всей этой волынкой. Но сказать «да» по доброте сердечной и во избежание неприятностей – значило вернуться к Неду, к его повадкам, к его дружкам, к тому образу жизни, когда все время хочется отмыться и ничего из этого не выходит. Ева сама не знала, расхохотаться ли ей прямо в бачки судье или разразиться слезами.

– Мне очень жаль, – ответила она и поднялась. Лицо судьи просияло надеждой.

– Мадам, кажется, сказала…

– Да нет, ни черта не получится, – буркнул Нед. На мгновение она испугалась, что сейчас он что-нибудь разобьет, как всегда, когда на него находит одна из обычных его вспышек. Но если на него что и нашло, то тут же прошло. Он пристально смотрел на нее, поигрывая монетами в кармане. Он улыбался, демонстрируя отличные зубы. В углах глаз прорезались морщинки.

– Знаешь, а ты ведь в меня до сих пор влюблена, – заключил он с простодушием, показывающим, что он действительно убежден в этом.

Ева взяла со стола сумочку.

– Погоди, я тебе еще это докажу, – добавил он. Увидев, какое у нее сделалось лицо, он еще шире улыбнулся: – Нет, не сейчас. Я дам тебе время поостынуть; или разогреться – уж как там хочешь. Пока что я исчезаю. А вот когда вернусь…

Он не вернулся.

Решившись не обращать внимания на соседей, однако мучительно опасаясь их пересудов, Ева осталась на побережье. Она напрасно беспокоилась. Никому не было дела до того, что произошло на вилле Мирамар по рю дез Анж. На курортах, подобных Ла Банделетте, с их быстротечными светскими сезонами и деньгами проигрывающихся в казино американцев и англичан, люди не отличаются любопытством. Ева Нил не знала никого на рю дез Анж, и ее никто не знал.

Пока весна переходила в лето, на побережье толпами валили приезжающие. Причудливо раскрашенные диковинные фронтоны Ла Банделетты напоминали города из фильмов Уолта Диснея. Воздух пропитался ароматом хвои; по широким улицам, позвякивая, проносились открытые экипажи; рядом с казино пристроились две главные здешние гостиницы – «Замок» и «Британия», пестревшие навесами и вздымавшие в небо ложноготические башни.

Ева обходила стороной казино и бары. Суматошная жизнь с Недом Этвудом привела ее к нервному перенапряжению и безразличию – опасное сочетание. Она скучала, но чуралась общества. Иногда она играла в гольф – рано поутру, когда никого еще нет на поле, – или пускалась в прогулки верхом вдоль прибрежных дюн.

Потом она познакомилась с Тоби Лоузом.

Семья Лоузов, как назло, жила прямо напротив ее виллы на рю дез Анж. Улица была маленькая, узкая и застроена белыми и розовыми домами, с небольшим огороженным садом подле каждого. Улица была до того узка, что все происходившее в этих домах свободно открывалось взорам тех, кто обитал через дорогу, и это могло вызвать неуместные размышления и кривотолки.