Эрл Гарднер - Дело о тонущем утенке

Однажды Делла Стрит, доверенный секретарь известного адвоката Перри Мейсона, спросила у него, какое из своих качеств он ценит превыше всего и считает наиболее важным для своей профессии. Он не задумываясь ответил: «Нечто, заставляющее людей доверять тебе и идти с тобой на откровенность». Действительно, адвокату либо присуще такое качество, либо нет. Это своего рода природный дар, вроде музыкального слуха.

Безусловно, Мейсону оно было свойственно в полной мере. Когда он проходил по комнате, люди инстинктивно провожали его взглядом. Где бы он ни находился, люди, случайно оказавшиеся рядом, непременно вступали с ним в беседу и частенько не только изливали ему душу, но и делились самыми сокровенными тайнами.

Делла Стрит все же считала, что это всего лишь инстинктивная реакция людей на общение с адвокатом, способным с сочувствием и пониманием отнестись к побуждающим мотивам тех или иных поступков человека.

Мейсон никогда не торопился задавать вопросы. Временами даже казалось, что он мало интересуется тем, что ему доверительно выкладывает собеседник. Но как раз именно это безразличие и подстрекало людей откровенничать все больше и больше. В любом случае Мейсон проявлял сочувствие и симпатию, делая скидку на человеческую слабость или глупость. Он не уставал повторять, что у каждого человека, живущего полнокровной жизнью и не стремящегося прослыть ангелом во плоти, непременно есть тайники души, заглянуть в которые удается далеко не каждому. Если таких тайников нет, значит, это не человек, а бесчувственный болван.

Вот и сейчас, стоя на веранде отеля «Палм-Спринг», Делла Стрит, забыв о звездах, мерцающих в черном небе, с любопытством посматривала в вестибюль, где какой-то человек подсел к Перри Мейсону. Она ничуть не сомневалась, что этот человек намеревается поведать адвокату нечто очень важное, ревностно хранимое им до этой минуты.

Наверное, Мейсон тоже это понимал, хотя по его спокойному, почти равнодушному виду трудно было утверждать это с полной уверенностью.

Адвокат удобно расположился в глубоком кожаном кресле. Его обычно бесстрастное лицо потеплело. И только после того, как сидевший рядом господин многозначительно откашлялся, Мейсон обратил на него внимание.

– Прошу извинить меня, ведь вы мистер Мейсон, адвокат?

Мейсон не сразу повернулся к говорившему. Его взгляд незаметно скользнул по ногам соседа. Он увидел черные брюки с безупречными стрелками, дорогие полуботинки из черной замши, настолько мягкой, что из нее можно было бы сделать перчатки.

Незнакомец продолжал:

– Я хотел бы с вами проконсультироваться… – И после секундной паузы добавил: – По вашей линии.

Мейсон посчитал, что теперь настал момент получше рассмотреть своего собеседника. Он увидел умное лицо с высоким лбом, крупный нос, тонкие губы, свидетельствующие о решительном характере, подбородок же, пожалуй, был излишне выдвинут вперед. Темные глаза смотрели сурово, со спокойным сознанием собственной силы. На вид человеку было около пятидесяти, а его костюм, манеры и тот факт, что он остановился в отеле «Палм-Спринг», говорили о его финансовом благополучии.

Внезапная сердечность насторожила бы этого человека, а излишняя сдержанность, несомненно, оттолкнула бы его. Мейсон ответил просто:

– Да, я Мейсон, – и не протянул руки для рукопожатия.

– Я очень много читал о вас в газетах, с огромным интересом следил за процессами с вашим участием.

– Вот как?

– Полагаю, вашу жизнь никак нельзя назвать скучной?

– Во всяком случае, она лишена монотонности, – согласился Мейсон.

– Без сомнения, вам приходится выслушивать множество странных историй?

– Да, пожалуй.

– Очевидно, вам известно огромное количество фактов, которые ни в коем случае не должны быть преданы огласке?

– Естественно.

– Моя фамилия Визерспун. Джон Визерспун.

Даже теперь Мейсон не протянул руки, он сидел так, что соседу был виден лишь его профиль.

– Живете здесь, в Калифорнии, мистер Визерспун?

– Да, у меня поместье в Ред-Ривер-Вэлли, в хлопководческом районе этой долины. Прекрасное место, пятнадцать акров земли.

Теперь он говорил торопливо, очевидно, ему не терпелось перейти к главному.

Мейсон же, наоборот, не спешил.

– Летом там бывает очень жарко, ведь правда? – заметил он.

– Порой температура поднимается и за сорок. В доме у меня всюду кондиционеры, впрочем, как в большинстве домов долины. Можно удивляться, чего только не напридумывали в наши дни для обитателей пустыни.

– Зато зимой у вас великолепно, да?

– Да… Но я хотел поговорить с вами о моей дочери…

– Вы остановились в этом отеле?

– Да, и она здесь, со мной.

– И давно?

– Я приехал специально, чтобы повидаться с вами. Прочитал в газете «Индео» о том, что вы находитесь в «Палм-Спринг»… Сегодня я почти час наблюдал за вами.

– Вот как? Опасаетесь?

– Да. Не хочу, чтобы моей дочери стало известно, почему я здесь и что я консультируюсь с вами.

Мейсон глубоко засунул руки в карманы брюк. Делла Стрит, наблюдая за ним сквозь стеклянную дверь, видела, что он даже не поднял глаза на собеседника.

– Я не люблю обыденных дел, – сказал Мейсон.

– Сомневаюсь, чтобы мое дело было таким уж обыденным, а что касается гонорара…

– Мне нравится острая борьба, – прервал его Мейсон, – и потом, я берусь только за те дела, где приходится разрешать какую-то загадку. Я начинаю углубляться в подробности, что-то выясняется, отсюда и интерес, и возбуждение. Как правило, я не хожу проторенными тропами и не боюсь рисковать. Уж так я создан. Обычная кабинетная практика меня ни капельки не привлекает. Я не чураюсь никакой работы, которая требуется в интересах дела. Что же касается стандартных тяжб и споров, то пусть ими занимаются другие.

Такой поворот дела, видимо, еще больше подстегнул Визерспуна, которому не терпелось выложить Мейсону свои проблемы.

– Моя дочь, Лоис, собирается выйти замуж за молодого парня, который сразу после окончания колледжа поступает на службу в инженерные войска.

– Сколько лет?

– Молодому человеку или моей дочери?

– Обоим.

– Дочери ровно двадцать один год. Парень на полгода старше. Он очень интересуется химией и физикой. Вообще-то он весьма способный.

– Молодежь стала умной, и трудности ее не останавливают.

– Боюсь, вы меня не поняли. Я не лишен патриотических чувств, но меня мало привлекает мысль, что моего зятя отправят на войну сразу после возвращения из свадебного путешествия.

– До тысяча девятьсот двадцать девятого года, – возразил Мейсон, – подросткам усиленно прививали чувство собственности. Они стали думать только о том, как бы получить свою долю семейного состояния, а не о накоплении собственного. Но согласитесь, для создания нового имиджа у молодежи должны быть объекты…

Современные юнцы заняты всевозможными проектами… Они не боятся ни сердечных заболеваний, ни борьбы, ни трудностей, ни даже смерти, и те, кто выживет, пройдя закалку огнем, не спасуют перед любыми трудностями.

Можете не сомневаться, мистер Визерспун, нам с вами предстоит жить в ином мире, когда война закончится. Нам с вами предстоит разобраться в молодых людях, и мир изменится именно благодаря тем молодым людям, которым довелось страдать, бороться и многому научиться.

– Я никогда так не думал о молодежи, – почесал за ухом Визерспун, – на мой взгляд, молодежь – это не побеждающая сила.

– Вы должны были посмотреть на нее в шинелях и с автоматами в последней войне. Юнцы двадцатых годов отирались в темных закоулках. Сейчас они достигли среднего возраста. Так что вас еще ожидают сюрпризы… А этот ваш молодой человек?.. Расскажите-ка мне подробнее о нем.

– Его прошлое… какое-то туманное. Он… не знает, кто он такой.

– Вы хотите сказать, он не знает своего отца?

– Ни отца, ни матери. Женщина, которую Марвин Эйдамс всегда считал матерью, рассказала ему, что на самом деле он был похищен в трехлетнем возрасте. Она призналась в этом перед смертью. Естественно, такое открытие, сделанное пару месяцев назад, явилось для него сильным ударом.

– Интересно… – раздумывал Мейсон, хмуро разглядывая носки своих ботинок. – Ну а что по этому поводу говорит ваша дочь?

– Она говорит…

За креслом Мейсона неожиданно послышался молодой женский голос:

– Может быть, папа, ты разрешишь мне самой сказать об этом?

Визерспун быстро оглянулся. Мейсон, двигавшийся с ленивой грацией высокого мужчины, не обремененного лишним весом, поднялся, чтобы взглянуть на рассерженную девушку, стоявшую на коленях на сиденье кресла, опершись локтями о его спинку. Книга, лежавшая, очевидно, у нее на коленях, с шумом плюхнулась на пол.

– Честное слово, папа, я не подслушивала. Я просто сидела здесь, в кресле, и читала. Потом услышала имя Марвина Эйдамса, и это, сам понимаешь, привлекло мое внимание.