Бестолочь - Патриция Хайсмит

Посвящается Л.

C’est plus qu’un crime, c’est une faute [1].

Мужчина в темно-синих широких брюках и зеленой спортивной рубашке нетерпеливо переминался, стоя в очереди.

Девчонка-кассирша — кретинка, думал он, никогда не умела быстро отсчитать сдачу. Он повернул лысую, в складках жира го­лову, прочитал на внутренней стороне освещенного тента: «Се­годня на экране! «Подозрительная женщина», равнодушно гля­нул на афишу с полураздетой дамочкой, демонстрирующей бедро, и оглянулся на стоящих сзади — нет ли знакомых лиц. Знакомых не было. Все равно, подумал он, подгадал в самый раз. Точнехонь ко к восьмичасовому сеансу. Он сунул доллар в резное окошко стеклянной будки.

— Привет,— улыбнулся он блондинке-кассирше.

— Привет.— Ее пустые синие глаза радостно блеснули.— Как поживаете?

Ответа она не ждала, мужчина и не стал отвечать.

Он вошел в вестибюль — там слегка пованивало — и услыхал резкий воинственный сигнал горна: началась кинохроника. Он ми­новал стойки, где продавали конфеты и воздушную кукурузу, про­шел до конца, грациозно, при том что был грузен, повернулся, огляделся и увидел Тони Рикко. Он прибавил шагу и поравнял­ся с Тони, когда оба свернули в центральный проход.

— Привет, Тони! — произнес он с ноткой покровительства в го­лосе, как обычно обращался к Тони, когда тот стоял за прилав­ком в отцовой гастрономической лавке.

— Привет, мистер Киммель! — улыбнулся Тони.— Сегодня одни?

— Жена только что уехала в Олбани.— Он махнул рукой и начал боком протискиваться на свое место.

Тони спустился по проходу поближе к экрану.

Мужчина задевал коленями о спинки сидений, бормотал, про­тискиваясь, «извините» и «благодарю вас» — людям приходилось вставать или приподниматься, чтобы его пропустить. Он пробрал­ся до конца и вышел в проход у стены; спустился до двери, над которой красными буквами горело: «Выход», толкнул метал­лические створки и шагнул на тротуар, окунувшись в духоту жар­кого вечера. Повернув в противоположную от тента сторону, он пе­решел улицу, свернул за угол и сел в свой черный двухдверный «шевроле».

Не доезжая квартала до автобусной станции «Кардинал Лайнз», он остановился, подождал в машине около десяти минут, увидел, как от конечной платформы отъехал автобус, следующий рейсом Ньюарк — Нью-Йорк — Олбани, и тронулся следом.

Автобус медленно тащился в гуще транспорта до въезда в туннель Холланд, затем в Манхаттане повернул на север. Мужчина ехал так, чтобы между ним и автобусом были две-три маши­ны, сохранив такой порядок и тогда, когда они выбрались из го­рода, транспорта поубавилось, а скорость возросла. Первая ос­тановка, подумал мужчина, должна быть у Территауна, а может, и раньше. Если место окажется неподходящее, придется ехать даль­ше. Если же второй остановки не будет — что ж, тогда в самом Олбани, где-нибудь в переулке. Сосредоточившись за рулем, он поджал толстые пухлые губы, но желто-карие глаза, широко раск­рытые за толстыми линзами очков, не меняли своего выражения.

Автобус остановился перед кучкой строений — кафе и освещен­ные продуктовые магазины; мужчина проехал мимо и остановил машину, прижав ее к обочине, так что дерево царапнуло ветвями по корпусу. Он поспешно выскочил, побежал и перешел на шаг только тогда, когда добрался до освещенной площадки, где стоял автобус.

Пассажиры все еще выходили. Он увидел, как она спускается, узнал ее приземистую фигуру, по первым шагам распознал неук­люжую, вперевалку, походку. Не прошла она и шести футов, как он оказался рядом.

— Ты! — удивилась она.

Ее черные с проседью волосы растрепались, тупые карие глаза глядели на него с животным недоумением, животным страхом.

Ему показалось, что они все еще у себя дома в Ньюарке, руга­ются на кухне.

— Я не успел тебе кое-что сказать, Хелен. Давай отойдем,— он взял ее за руку и потянул на шоссе.

Она вырвалась.

— Здесь остановка только на десять минут. Если хочешь чего сказать, говори сейчас.

— Стоянка двадцать минут, я навел справки,— устало возра­зил он.— Пойдем-ка туда, где нас не смогут услышать.

Она пошла с ним. Он успел заметить, что деревья и подлесок выше и гуще справа, рядом с его машиной. Отойти по шоссе всего на несколько ярдов — и...

— Если ты надеешься,— произнесла она с дрожью, но непрек­лонно,— что я передумаю про Эдварда, так нет. Никогда.

Эдвард! Наша гордая дама влюбилась, подумал он с отвра­щением.

— Это я перерешил,— ответил он тихо и сокрушенно, но его пальцы сами собой сжали ее дряблую руку. Он сдерживался из последних сил, увлекая ее по шоссе.

— Мел, я не хочу так далеко отходить от...

Он ринулся на нее, отбросил в гущу подлеска у обочины и сам чуть было не упал, но левой рукою продолжал держать ее кисть в железной хватке. Правой рукой он нанес ей в висок сокруши­тельный удар, способный, показалось ему, сломать шею, однако ее кисти так и не выпустил. Это было только начало. Она повалилась на землю, левой рукой он нащупал и сжал ей горло, подавив рву­щийся крик. Другой рукой он ударил по корпусу, обрушив ребро ладони, как молоток, на твердую кость между мягкими, служивши­. ми защитой грудями. Затем все тем же механическим движением, будто забивал гвозди, нанес удары в лоб и в ухо и, наконец, со всего размаха саданул кулаком под побородок, как врезал бы мужчине. Потом вытащил из кармана нож, открыл и погрузил лез­вие — три, четыре, пять раз. Ножом он бил в лицо, потому что хо­тел его изничтожить; фалангой согнутого пальца он снова и снова попадал ей в щеку, пока его рука не заскользила в крови и не ослабела, хотя он этого даже не заметил. Его обуревала одна лишь чистейшая радость, ликующее чувство справедливого воз­даяния за все оскорбления, за годы поношений и обид, скуки, ту­пости, да, тупости прежде всего.

Он остановился, только когда вконец выдохся. Обнаружил, что стоит коленями у нее на бедре, и с отвращением отпрянул. Саму ее он не мог различить, видел лишь светлую дорожку ее летнего платья. Он огляделся, прислушиваясь к темноте, но ничего не услы­шал, кроме певучего стрекота насекомых да мгновенного гула

промчавшегося по шоссе автомобиля. Он заметил, что находится в двух шагах от шоссе. В том, что она мертва, у него не было никаких сомнений. Ни малейших. Ему вдруг захотелось увидеть ее лицо, ру­ка дернулась было к карману за ручкой-фонариком, но он