Каждый раз выбор диктовался эмоциями, а не соображениями о ценности вещи. Так, в одной сравнительно слабой картине венецианской школы его привлекла величественная осанка апостола, в другой — глубина пейзажа. «Вы не задумывались, что и другие посетители хотели бы иметь возможность восхищаться красотой этих произведений?» — спросил его товарищ прокурора. «Да, — тихо ответил Брайтвизер, но тут же нашелся: — Вы не должны забывать, что я был лишь временным обладателем этих сокровищ».
Страсть к искусству буквально сжигала его. «Я был почти что рабом этой красоты, — сказал он на суде. — Дома я жил в темноте, чтобы поддерживать нужную влажность и температуру». Он с гордостью сообщил, что открыл способ поддержания необходимого уровня влажности при помощи сосудов с водой, смешанной с лимонным соком, рассказывал, как чистил, реставрировал своих кумиров. Перед каждым походом на «дело» Брайтвизер подолгу просиживал в библиотеке, чтобы узнать все о вещах, которые должны были пополнить его коллекцию. Его знания в области искусствоведения поразили судей, однако фон Мюль все же отметил, что они не были систематическими.
Работая очень аккуратно, вор не повредил ни одну из похищенных вещей. Для картин он заказывал очень дорогие красивые рамы. Однако в реставрации все же был дилетантом. Так, однажды, желая отреставрировать картину, он прибег к клею «superglu-3». На суде Брайтвизер оправдывался: «Я вычитал этот рецепт из журнала». Бывало, если вещь оказывалась в плохом состоянии, он выбрасывал ее. Как выбросил старинный кинжал, украденный в Эставайере. «Не мог же я довериться специалистам-реставраторам: это было слишком рискованно», — простодушно объяснил он на суде.
Клептоман? Психиатры отвергли эту версию: Брайтвизер действовал не в одиночку и не наспех. Его modus operandi и движущие мотивы вовсе не соответствовали действиям человека, одержимого навязчивой идеей. Эксперт-психиатр, выступивший на суде, обратил внимание на то, что у Стефана Брайтвизера почти не было друзей, он был тесно привязан к матери и своей подруге, с которой дружил с детства. По мнению эксперта, Брайтвизер, несмотря на свой возраст, остается человеком незрелым, не умеющим справляться с эмоциями; у него понижено чувство ответственности за свои поступки.
Доводы о страсти к искусству и о том, что он собирался вернуть украденное лет этак через десять, не убедили суд. Стефан Брайтвизер получил четыре года строгого тюремного режима. Кроме того, учитывая вероятность рецидива, суд запретил ему въезд в Швейцарию в течение 15 лет.
В своем последнем слове Брайтвизер сказал: «Когда я выйду на свободу, я отправлюсь жить в Соединенные Штаты или Австралию, подальше от антиквариата и своих страстей». По его словам, арест снял груз с его души и с кражами покончено навсегда. А закончил подсудимый свое выступление совсем уж неожиданно. После отбытия наказания он хотел бы поступить на работу… в службу безопасности какого-нибудь музея или аукциона. Так что, похоже, до Австралии Стефан все же не доедет. У него и в Европе еще осталось немало «работы».
Надо сказать, что Швейцария занимает первое место в мире по числу музеев на душу населения. «Музеи есть в каждой деревне, — рассказал мне Лоренц Хомбургер, председатель швейцарского отделения Международного совета музеев. — В стране существует прекрасная традиция: люди очень часто передают в дар местным музеям свои коллекции и отдельные вещи».
Традиция действительно прекрасная, однако беда в том, что небольшие сельские общины не в состоянии закупать для своих замечательных музеев дорогостоящие системы безопасности. К тому же из-за частого пополнения коллекций сами смотрители порой не знают, «где у них чего». На суде Брайтвизер вступил в спор с Ивонной Ленхерр, хранительницей Музея искусства и истории Фрибура. Он упрекнул ее в том, что она не помнила украденную им в замке Грюйер картину Дитриха, хотя та числилась за вверенным г-же Ленхерр музеем. А весной 1996 года Брайтвизер побывал во Фрибуре и унес оттуда маленькую резную шкатулку «Ecce Homo» работы XVII века, которая оценивается в 10 тысяч франков. В музее так и не хватились пропажи вплоть до ареста Брайтвизера. На суде Ивонна Ленхерр оправдывалась: «Эта шкатулка входила в набор из пятнадцати предметов, поэтому мы и не заметили, что она исчезла».
На процессе Стефан Брайтвизер дал несколько советов присутствовавшим музейным работникам. Вот некоторые из них: 1) заменить старые витрины, которые очень легко открыть; 2) если нет денег на настоящие, установить фальшивые камеры слежения, которые будут своим видом отпугивать потенциальных воров; 3) увеличить число смотрителей: «Отсутствующий или дремлющий на своем стуле служитель вызывает желание чего-нибудь похитить, даже если ты пришел в музей без дурных намерений».
Вероятно, к этим советам необычного вора стоит прислушаться. Он судит о предмете со знанием дела.
Совершенно СЕКРЕТНО № 6/169 от 06/2003
Перевод с английского: Юзеф Пресняков
Рисунок: Игорь Гончарук
Лично я считаю, что колбаса — одно из величайших изобретений человечества, — сказал Генри Чандлер. — А уж бутерброд с колбасой — комбинация не только питательная, но и замечательно удобная. Процесс его поглощения не мешает другим занятиям. Вы можете читать, или смотреть телевизор, или держать револьвер. — Он откусил от бутерброда. Прожевал. Проглотил. Потом улыбнулся. — Вы, мистер Дэвис, и моя жена были осторожны. Чрезвычайно осторожны, и теперь это работает на меня. Конечно, я постараюсь создать видимость самоубийства. Но если полиция не даст себя провести и решит, что имеет дело с убийством, она станет в тупик в поисках мотива. Нет никакой видимой взаимосвязи между мною и вами, кроме того факта, что я — один из двадцати ваших служащих.
Я чувствовал, как похолодели мои пальцы.
— Ваша жена догадается и пойдет в полицию.
— Вы так думаете? Сомневаюсь. Женщина на многое способна ради своего любовника… пока он жив. Но если он мертв, это уже совсем другое дело. Женщины — очень практичный народ, мистер Дэвис. И не забудьте: она будет только подозревать, что, возможно, это я вас убил. Но знать-то она не будет. И уже одна эта неуверенность помешает ей пойти в полицию. Она скажет себе (и с полным основанием), что нет никакого смысла предавать гласности свою связь с вами. Найдется, наверное, не один десяток людей, которые могли бы желать вашей смерти.
В моем голосе прозвучали нотки отчаяния:
— Полиция проверит всех и каждого. Они обнаружат, что вы остались здесь после того, как все ушли.
Он покачал головой.
— Не думаю. Никто не знает, что я здесь. Я ушел вместе со всеми. А потом вернулся, зная, что вы остались один. — Он прожевал еще один кусок бутерброда. — Я, мистер Дэвис, решил, что разумнее всего убить вас в перерыве на ланч. Полиции труднее всего будет выяснить, кто где находился именно в это время. Люди перекусывают, прогуливаются, делают покупки или, наконец, возвращаются на свои рабочие места. Что бы они ни говорили, подтвердить или опровергнуть их показания будет практически невозможно.
Он опять сунул руку в пакет из коричневой бумаги.
— Обычно я перекусываю в любом из окрестных кафетериев. Но я ведь не из тех, чье присутствие — или отсутствие — замечают. Я, мистер Дэвис, две недели дожидался, чтобы вы замешкались после ухода остальных. — Он улыбнулся. — И вот сегодня утром я заметил, что вы принесли с собой свой ланч. Вы что, решили, что сегодня будете слишком заняты, чтобы выйти перекусить?
Я облизнул губы:
— Да.
Он поднял верхний ломтик хлеба и взглянул на две маленькие колбаски.
— Человеческий организм реагирует на раздражители довольно странным образом. Как я понимаю, на стрессовые ситуации — огорчение, страх, гнев — он часто откликается ощущением голода. И меня в данный момент, мистер Дэвис, одолевает прямо-таки волчий голод. — Он улыбнулся. — Вы в самом деле не хотите разделить со мной трапезу? В конце концов, бутерброды ведь ваши.
Я промолчал.
Он промокнул губы бумажной салфеткой.
— На нынешней стадии эволюции человек все еще нуждается в мясе. Однако что до меня, с моей чувствительностью — у меня удовольствие от мяса сопряжено с некоторыми сложностями. Например, к бифштексу я всегда приближаюсь не без опаски. Видите ли, если на зуб мне попадет хотя бы кусочек хряща, меня это до того выбивает из колеи, что я ничего в рот взять не могу.
Он изучающе посмотрел на меня.
— Вы, наверное, думаете: «Что за истерик! Разговаривать о еде в такую минуту!» — Он задумчиво кивнул. — Что ж, я и сам не знаю, почему медлю застрелить вас. Может, потому, что боюсь поставить финальную точку? — Он пожал плечами. — Но даже если я в самом деле боюсь, позвольте вас заверить, что я решительно намерен довести дело до конца.
