зороастризму, отчасти благодаря безжалостному удару зонтиком. Этот удар нанесла беспутная ирландская торговка яблоками, которая, вернувшись с какой-то разгульной вечеринки в свое катастрофически замусоренное жилище, обнаружила у себя в спальне леди Гипатию, снимавшую со стены репродукцию картины весьма пикантного свойства, вид коей отнюдь не мог возвысить ум. При этом невежественная и полупьяная неукротимая носительница кельтской крови нанесла серьезный ушиб пламенной активистке, присовокупив к нему абсурдное обвинение в краже. Зонтик и ушиб потрясли изящный ум леди Гипатии крайне неприятным образом, и именно в состоянии кратковременного расстройства вышеупомянутого ума она и вышла замуж за доктора Хэгга.
Сам доктор Хэгг, полагаю, и вовсе не нуждается в представлении читателю. Любой, кто хоть немного знаком с теми смелыми экспериментами в духе неоиндивидуалистической евгеники, что ныне привлекают внимание английской демократии, должен знать его имя – и ежедневно возносить за него молитвы, адресуя их, возможно, не Всевышнему, но уж неким высшим силам точно. Еще задолго до наступления совершеннолетия будущий доктор обрел то абсолютное понимание исторических корней религии, которое может дать только глубокое изучение электромеханики. Впоследствии он стал одним из наших самых блистательных геологов и достиг того смелого и неповторимого взгляда на перспективы социализма, которое может дать только геология. Первоначально казалось, что существует небольшая, но ощутимая дистанция между его взглядами и взглядами его аристократической супруги, так как Гипатия выступала в пользу (по ее собственной остроумной формулировке) защиты бедняков от них же самих, а доктор Хэгг безжалостно заявлял, используя свежую и хлесткую метафору: «Падающего подтолкни!» И все же со временем супружеская пара пришла к выводу, что их взгляды имеют немалое сходство – прежде всего их роднит злободневность, и сама мысль об этой злободневности позволила и Гипатии, и доктору Хэггу обрести мир в семейной жизни. В конце концов альянс между двумя благороднейшими представителями нашей цивилизации, модной дамой и незаурядным медиком, был дополнительно освящен рождением сверхчеловека, именно того существа, о котором день и ночь мечтали труженики Баттерси.
* * *
Дом доктора и леди Гипатии Хэгг я отыскал без особого труда: он находится в самом конце Кройдона с его беспорядочно пересекающимися улицами и скрыт за рядом тополей. Я приблизился к дому в сумерки, и тусклые очертания этого жилища вызвали у меня впечатление чего-то мрачного и чудовищного – впечатление, в котором не было ничего странного, если учесть, что внутри находилось существо, гораздо более поразительное, чем обычные человеческие дети. Когда я вошел в дом, то был встречен леди Гипатией и ее мужем с восхитительной любезностью, но не так-то легко оказалось добиться того, чтобы увидеть сверхчеловека, который на тот момент достиг уже пятнадцатилетнего возраста и все же находился взаперти в отдельной комнате. Даже беседа с его отцом и матерью не позволила выяснить отличительные особенности этого таинственного создания. Леди Гипатия, женщина с бледным и острым личиком, носящая одежду тех блеклых и непримечательных серо-зеленых оттенков, которые благодаря ее неусыпной деятельности сейчас сделались образцом моды для лучших домов Хокстона, говорила о своем отпрыске, пожалуй, без тени вульгарного тщеславия, свойственного многим матерям обычных человеческих детей. Я решился на отважный шаг и спросил, красив ли сверхчеловек.
– Понимаете, он создает свой собственный стандарт, – ответила Гипатия с легким вздохом. – В каком-то отношении он прекраснее, чем Аполлон. Конечно, именно в нашем, низменном смысле. – И она снова вздохнула.
Я ощутил неожиданное побуждение к тому, чтобы спросить:
– А есть ли у него волосы?
Последовало долгое мучительное молчание, и затем доктор Хэгг ответил мягко:
– В этом смысле все по-другому; то, что у него есть, – это не… ну, разумеется, это не то, что мы называем волосами… однако…
– Разве ты не думаешь, – тихо сказала его жена, – разве ты не думаешь, что на самом деле в качестве аргумента, когда говоришь с простой публикой, это можно назвать волосами?
– Возможно, ты права, – сказал доктор несколько мгновений спустя. – О волосах такого рода надо бы говорить иносказательно.
– Но что же это такое, – спросил я с некоторым раздражением, – если не волосы? Это перья?
– Не перья в том смысле, который мы вкладываем в это слово, – мрачно ответил Хэгг.
Я встал, испытывая возбуждение:
– Могу я хотя бы увидеть его? Я журналист и не имею других мотивов, кроме любопытства и тщеславия. Мне хотелось бы лишь объявить, что я пожал руку сверхчеловеку.
Муж и жена поднялись, выражая всем своим видом смущение.
– Ну конечно, вы понимаете, – сказала леди Гипатия с той очаровательной улыбкой, которую может обеспечить только аристократическое происхождение. – Вы понимаете, что он наверняка не может пожать руку… не может, вы знаете… Структура, разумеется…
Я преодолел все рамки приличия и бросился к двери той комнаты, в которой, как я предполагал, содержится необычайное создание. Я взломал эту дверь; в комнате было темно. Однако впереди послышался слабый грустный писк, а сзади слились воедино два печальных возгласа.
– Зачем, зачем вы сделали это! – вскричал доктор Хэгг, уткнувшись лицом в ладони. – Вы впустили сквозняк, и он умер!
Уходя из Кройдона тем же вечером, я наблюдал, как мужчины в черном несут гроб, своими очертаниями не похожий ни на что человеческое. Буря стонала надо мной, терзая кроны деревьев, и они плясали в вышине, подобно траурным плюмажам на каких-то похоронах космических масштабов. «И вправду, – сказал по этому поводу доктор Хэгг, – целая вселенная плачет по самому лучшему из своих детей». Но мне почудились доносящиеся сквозь вой ветра раскаты хохота.
Перевод Марины Маковецкой
