Рядом с алмазным участком железная дверь, открывать ее дозволено далеко не каждому, ибо сидят за этой дверью «аристократы» стекольного дела. На них тоже деревянные башмаки и прорезиненные фартуки, но под фартуками приличная одежда, белые рубашки с закатанными рукавами. Цеховая марка! Их десять, Йост – старший. Он может и умеет все, хотя, если не считать высокого разряда, в его трудовой книжке та же запись, что и у женщин с размокшими ладонями: шлифовщик. Но женщины только и делают, что трут абажуры люстр о чугунные шайбы против вращения, а Йост может самую обычную пол–литровую баночку превратить в произведение искусства. Случается, кто–нибудь из старых выдувальщиков приглашен на круглый юбилей. Выдувает он по этому случаю, например, бокал величиной с крюшонницу. Это нелегко. Приходится делать пять, шесть, семь заходов, пока получится то, что нужно, ведь форм таких нет, а ни один из этих мастеров не позволит себе пасть так низко, чтобы преподнести в подарок стандартную вещь, пусть даже давно снятую с производства. Нет, все должно быть сделано «на глазок», и единственным вспомогательным приспособлением служит деревянная форма: чурка с выемкой. Сперва на конце металлической трубки колышется стеклянная сфера, тонкая и прозрачная, как воздушный шарик, затем «прихватывается» стройная, иногда тройного кручения ножка, которую заканчивают пяткой, раскатанной на доске для отделки. Отнюдь не просто присоединить ее к ножке, так как пятка должна быть достаточно большой и строго горизонтальной, не то бокал окажется кривой. Когда со всем этим покончено и бокал ползет по транспортеру к леру для отжига, мастер начинает нервничать. Вдруг за что–нибудь зацепится? Или на повороте треснет? Или пойдут в стекле крапинки – мошка? И хотя он знает, что коллеги обрежут и оплавят бокал лучше его, все–таки решает все сделать сам, своими руками. Не в состоянии усидеть на месте, он мечется по цеху; перебросится парой слов то с одним, то с другим, напомнит работнице, стоящей у транспортера в том конце лера: «Анюта, принимай!»
И вот бокал, чистый и гладкий, радует взор мастера, и он важно шествует с ним к Йосту, с которым уже обо всем условлено. Нет, не за деньги, за деньги тут свое искусство не показывают. А приведется Йосту быть приглашенным на юбилей, и он, в свою очередь, явится к выдувальщику и тоже попросит сделать одну «вещь» и объяснит какую. И выдувальщик на следующее утро прибежит на работу спозаранку и будет волноваться, переживать, точно для себя старается.
Йост рассматривает бокал на свет, легонько постукивает ногтем и, довольный, прислушивается к звону. Потом спросит, гравировать ли одни инициалы, или имя и фамилию полностью, нужна ли дата. Он не настаивает, он только рекомендует, черпая из кладовых своего огромного опыта. И вот любитель водной стихии получает изображение яхты с волнами и чайками, охотник – скрещенные ружья и оленей, застывших в прыжке, а заядлый рыболов – стайку рыб. Но больше всего нравится Йосту выводить плавным почерком какое–нибудь пожелание и украшать бокал цветами. Чего только нет в таком букете! Тут и гроздья винограда, и ячменные колосья, розы, тюльпаны, лилии и аспарагусы – вьются, буйствуют, переплетаются. Любую линию найдешь, начиная от филигранной, словно нарисованной тончайшим пером, и кончая широкой полосой, похожей на стружку, снятую рубанком.
– Ладно уж, попытаемся! – обещает Йост и отставляет бокал в сторонку: займется он им вечером, после смены.
Помогать друг другу в таких случаях – традиция стекольщиков, идти против нее глупо. А себестоимость сырья настолько низка, что ее в деньгах и не выразишь, и не левая это продукция, которую продают из–под полы.
Настоящие выдувальщики и шлифовщики даже приветствуют друг друга по–особому, с чувством собственного достоинства и взаимным уважением, такого уважения не дождется от них ни начальство, ни малоквалифицированные рабочие. Видно, потому, что и те и другие могут при случае найти себе работу в другом месте, а выдувальщики и шлифовщики со стекольным заводом как бы повенчаны – это очень старые, весьма редкие и, можно сказать, отмирающие профессии. Если кто–нибудь из них и уходит со «стеколки», то это значит почти наверняка, что он вообще расстается с этой отраслью промышленности: ведь подобных предприятий в Латвии раз–два и обчелся.
Они не могут обойтись без «Варавиксне», и «Варавиксне», в свою очередь, не может обойтись без них. Они это отлично понимают и потому к работе относятся серьезно – среди этих «аристократов» нарушений дисциплины не бывает. Точно так же нет среди них подлиз и подхалимов, явных или тайных, здесь все, что думают, говорят в глаза, это не всегда приятно руководству, однако в завком выбирают самых достойных, иногда и по второму, и по третьему разу.
Йост не возражал, когда Эрика поначалу снабдили брезентовыми рукавицами и тачкой подсобника, не исключено даже, что это была его идея, которую он сам и подкинул сменному мастеру. Обойти завод и познакомиться с ним можно, разумеется, и за полчаса, но от такой экскурсии невелика польза. Что с того, что новичок увидит погруженный в полумрак, прокоптившийся насквозь стеклодувный цех, огромный, как самолетный ангар, с большими, в частых переплетах окнами, сквозь которые свет едва сочится, так как они становятся маслянисто–грязными уже на другой день после мытья. Увидеть этот цех мало, его надо ощутить, коль уж решил здесь работать. И надо впитать в себя запахи кислот в травильне, песочную пыль пескоструйки и мокрядь алмазного участка. С заводом сперва надо сжиться и лишь потом искать себе на нем постоянное место. А кто приходит сюда экскурсантом, тот экскурсантом и уйдет.
Теперь парню приходилось вставать ранехонько: видя, как сына одолевает сон, мать его жалела, но опаздывать было нельзя – за стенкой жил Йост, на работу они уходили вместе. Бутерброды, аккуратно завернутые в пергаментную бумагу, клали в потертый портфельчик шлифовщика.
Заботливо приготовленные матерью бутерброды с колбасой, утренний гомон у проходной, личный шкафчик в раздевалке, как у всех, и вверенные транспортные средства возвышали парня в собственных глазах. Хотя в первые недели он падал от усталости и во всем теле не было мышцы, которая не давала бы о себе знать, а по утрам суставы не гнулись, все же он не хныкал. Может, и не сдюжил бы, может, и сломался, работай вокруг здоровенные мужики, но он имел дело с женщинами. И в теле, донельзя усталом, рождался новый прилив энергии, когда его окликали: «Эй, мужик!» Особенно если оклик доносился с верстака, у подножия которого стояла железная бочка, понемногу она наполнялась бракованными изделиями и боем стекла. Эрикова тачка была приспособлена для перевозки таких бочек. Надо было одной рукой подать бочку вперед, другой подкатить под нее тачку и тут резко толкнуть пузатую на себя, чтобы она сама плюхнулась на повозку. Где взять мальчишке силы для такого фокуса? На какую–нибудь десятую долю секунды опоздаешь рвануть на себя бочку, упустишь момент неустойчивого равновесия – и начинай все сначала. И так раза три, а то и четыре. А подсобить никто тебе не может, у каждого своя работа.
Уже потом, несколько лет спустя, Эрик узнал, что работницы боялись, что пацан не выдержит, а мастер беспомощно разводил руками: кем прикажете заменить? Пожаловались Йосту, но тот остался при своем мнении: боксеров, мол, закаляют в бою; разве что в обеденный перерыв, после еды, заставлял Эрика прилечь на кипы упаковочной стружки и задрать ноги.
Через неделю кризис миновал; правда, старые ожоги еще напоминали о себе, зато новых не прибавлялось, посадить бочку на место уже не составляло проблемы. И никто больше за ним не приглядывал, когда он гнал свой «агрегат» через весь цех, чтобы вывалить бой под навесом для переплавки. После того как он наловчился управляться с тачкой, второе транспортное средство – что–то вроде вагонетки на четырех роликах – показалось детской игрушкой. В ответ на призыв: «Эй, мужик!» – Эрик мчался на шлифовальный участок за абажурами, чтобы отвезти их в травильню. После недолгой обработки кислотой в специальных ваннах абажуры становились тускло–матовыми. А то доставлял на склад упакованные в ящики после оплавления кромок чайные стаканы и пивные кружки. В большие ящики, словно в Ноев ковчег, упаковывали, прокладывая стружкой, плафоны для настольных ламп. Груз этот не тяжелый, но с ним тоже морока – как подвести под ящик вагонетку: то она ускользает, то соскочит с нее тара. К счастью, подворачивался Крист – в свободную минуту, когда на дворе не стояли под погрузкой автомашины, он забегал сюда пофлиртовать с девчонками. Крист недавно вернулся из армии и теперь донашивал галифе с широким ремнем и медной пряжкой. Он и до армии работал на «стеколке» грузчиком, его тут знали все, фигура Криста – осиная талия, косая сажень в плечах – была предметом всеобщего восхищения. О силе парня ходили легенды, на теле его рельефно выделялись все группы мышц. Транспортным рабочим приходилось тяжело, они, подобно штангистам, накрепко бинтовали руки в суставах, чтобы не растянуть жилы при погрузке ящиков с молочными бутылками – каждый брал по шесть–семь ящиков зараз, и, надув щеки и жонглируя на ходу этаким «небоскребом», они бежали, как заправские циркачи, через весь двор, туда, где дожидались их грузовики с откинутыми бортами. У самой машины «небоскреб» выжимался на грудь и ставился прямо на пол кузова. В большинстве своем люди эти были не первой молодости, но их силе и здоровью можно было позавидовать.
