— Ну конечно, рептилия! — воскликнул я.
— Заметьте, Ватсон, это ваше «конечно» всегда следует после моих объяснений и никогда до.
Такая резкость была несвойственна моему другу и выдавала его тревогу.
На следующий день мы сняли загородный домик близ поросшей травой бухты Полду на крайней оконечности Корнуоллского полуострова, чтобы подкрепить миф о недомогании Холмса, которому якобы требовался полный отдых. Отдых? Я не припомню другого случая, когда бы мой друг так долго пребывал в состоянии тяжелого нервного напряжения. День следовал за днем, неделя за неделей, колокольчики сменяли первоцветы, нарциссы и фиалки пестрели в высокой траве по краям тихих тропинок, а в газетах не появлялось никаких новых сообщений по нашему делу, и я начал всерьез беспокоиться о здоровье моего друга. Холмс заинтересовался древним корнуэльским языком, который, по его предположению, был сродни халдейскому, о чем я рассказывал, описывая более раннее дело, но это не могло занять его надолго. Если бы мы не оказались втянутыми в тот кошмарный случай с «Дьяволовой ногой», который неожиданно возник в близлежащей деревушке Тридэнник-Уоллес, я должен был бы действительно предписать моему другу полный покой, о котором, казалось бы, лишь в интересах дела говорил доктор Эгер. Когда расследование «корнуэльского ужаса» благополучно завершилось, Холмс вновь впал в напряженную задумчивость, глаза его лихорадочно блестели, заставляя меня задаваться вопросом, не осталось ли у него каких-то последствий того случая, когда мы оба во время нашего эксперимента надышались ядом корня дьяволовой ноги, возбуждающего нервные центры, контролирующие чувство страха, и способного свести с ума.
Как бы там ни было, однажды я проснулся серым весенним утром, обещавшим все тот же бесконечный моросящий дождь, который в Корнуолле не редкость, и увидел, что Шерлок Холмс стоит у моей кровати. Все признаки лихорадочного состояния улетучились, он снова был полон энергии и жизненных сил, чего я не мог не заметить, поскольку слишком хорошо его знал.
— Если когда-либо я буду столь самонадеян, что вновь соглашусь поработать на благо нации, прошу вас, Ватсон, напомните мне о деле преданного слуги. Мы возвращаемся в Лондон сегодня же, и дай бог нам не опоздать. — Он говорил серьезно.
— Но с какой целью, Холмс? — Я встал с кровати.
— Учить халдейский язык, мой дорогой друг. — Холмс произнес это с теплотой, без тени язвительности, свойственной ему в последние несколько недель.
Трясясь в вагоне-ресторане по Большой Западной железной дороге, я рискнул потребовать объяснения нашего внезапного отъезда. Даже «Таймс» осталась сегодня непрочитанной.
— Полно, Ватсон, в самом деле, глядя на это превосходное филе палтуса, я начинаю думать, уж не стоит ли вам обратиться к методам мистера Огюста Дидье, раз уж мои остаются для вас непостижимыми?
— Это не тот ли повар из клуба для джентльменов «Плам», который раскрыл пару запутанных дел?
— Именно он. Я был достаточно любопытен, чтобы посетить его в девяносто шестом, после примечательной истории в «Пламе». Не могу одобрить всех его методов, ибо он в своих расследованиях не очень полагается на науку, тогда как я утверждаю, что это — полностью логический процесс, позволяющий за счет отрицания или отбрасывания всего лишнего приходить от общего к частному. Он придерживается той точки зрения, что кулинария схожа с расследованием: необходимо выбрать ингредиенты и умело их объединить, и без творческого подхода к делу успеха ни в том ни в другом не добиться. Сомневаюсь, что миссис Хадсон согласилась бы с ним. Однако, Ватсон, давайте рассмотрим наше дело под таким углом зрения — все «ингредиенты» загадки перед нами.
— Письмо, баронесса…
— И другие игроки, Ватсон. Это дедукция, а не творческий подход. С помощью дедукции мы можем также заключить, что баронесса предполагала: в деле такой важности без моего участия не обойдутся. А если баронесса это понимала, то и другие игроки тоже. Я свалял дурака, Ватсон. — Судя по его тону, им овладело прежнее беспокойство. — Я решил, — продолжил он, — что сообщение, которое заставило нас умчаться в Корнуолл, — от баронессы. Но это не так.
Уверен, оно было опубликовано другим заинтересованным лицом, чтобы пустить меня по ложному следу, и, надо сказать, ему это удалось.
— Но ведь в «Таймс» не появилось других связанных с нашим делом объявлений.
— А с чего мы взяли, что объявление появится в «Таймс»? — мрачно ответил Холмс. — В письме сэру Джорджу говорилось, что дальнейшие инструкции будут опубликованы в ежедневных газетах, без указания в каких. К счастью, миссис Хадсон ответственно относится к моей просьбе ни в коем случае ничего не выбрасывать, так что подборка лондонских газет за последние два месяца от «Дейли график» до «Файненшл таймс» ждет нас на Бейкер-стрит, и мы сможем изучить их на предмет интересующего нас сообщения. Боже, Ватсон, если я все прошляпил… — Он осекся, не договорив фразу, что с ним случается нечасто.
— Кто может быть этим «заинтересованным лицом»? — спросил я спокойно.
— Помните дело «Чертежи Брюса-Партингтона», которым мы занимались в девяносто пятом? Майкрофт тогда сообщил мне в телеграмме, что известно множество мелких мошенников, но мало таких, кто рискнул бы пойти на столь крупную авантюру. Достойными соперниками он считал только троих: Адольфа Мейера, Луи ла Ротьера и Гуго Оберштейна. В том случае в деле был замешан Оберштейн, но в настоящее время он отбывает срок в тюрьме, а значит, остаются лишь двое — Луи ла Ротьер и Адольф Мейер.
— Уверен, что это Мейер! — воскликнул я.
— На сей раз, Ватсон, я соглашусь с вами. Он все еще проживает в Лондоне, на Грейт-Джордж-стрит, тринадцать, Вестминстер. Ла Ротьера я хорошо знаю в течение уже нескольких лет и полагаю, что мы можем исключить его. С Адольфом Мейером я имел дело в девяносто пятом, и вот что мне тогда удалось о нем выяснить: полный, одутловатый джентльмен, компанейский, со страстью к музыке, но у него отвратительный вкус, если он предпочитает мистера Джона Филипа Сузу классике, а трубу — скрипке. Под приветливой внешностью Адольфа Мейера скрывается черное сердце самого злого человека из всех живущих на земле. Он — неофициальный агент барона фон Гольбаха. Это имя вам ни о чем не говорит, Ватсон? Я не удивлен. Он не любит быть в центре внимания, но именно он стоит за отставкой Бисмарка, поздравительной телеграммой Крюгеру и бесчисленными другими интригами. Кайзер верит каждому его слову, а канцлера не слушает. Он ярый недруг Англии, и Мейер — его орудие, инструмент в его руках. Если бы я мог выбирать себе врага — лучше кандидатуры не найти, ибо он олицетворяет Зло.
— И вы убеждены, что он вовлечен в это дело?
— Да. Он знает меня достаточно хорошо, чтобы бояться моей силы — хотя о какой силе я вообще могу говорить, когда острота ума так предательски покинула меня? Два месяца в Корнуолле — и империя в опасности!
Он пребывал в мрачных раздумьях, пока поезд не прибыл на вокзал Паддингтон. Я надолго запомню, как он сгорбился, будто став меньше ростом, и наклонился вперед, словно подгоняя кэб, так хотел побыстрее оказаться на Бейкер-стрит. Даже не сняв свой ольстер (хотя был май, ночь стояла прохладная), он сразу прошел в комнату и, несмотря на поздний час, принялся изучать огромную груду газет, тщательно сложенных миссис Хадсон. Нечасто мне доводилось чувствовать себя таким ни на что не пригодным. Только я брал какую-нибудь газету, чтобы найти что-либо связанное с нашим делом, как Холмс отбирал ее у меня, опасаясь, как бы я чего не пропустил. После трех часов такого бестолкового времяпрепровождения я не выдержал и лег спать, решив с большей пользой провести остаток ночи. Холмс продолжил штудировать газеты, теперь они валялись вокруг него повсюду; иногда он делал пометки в блокноте, если считал что-то заслуживающим внимания. Когда я утром проснулся, он пребывал в той же позе, по-прежнему обложенный газетами, с красными от бессонной ночи глазами, но в полной боевой готовности.
— Я нашел это, Ватсон. — Он протянул мне блокнот.
Я пришел в ужас. То, что было в блокноте, больше всего походило на бессмысленный детский рисунок — круги, квадраты, точки, черточки, крестики, закорючки и схематичные фигурки мужчин и женщин.
— Холмс, ради бога, что это?
— Ха! — закричал он, поскольку увидел выражение моего лица. — Вы полагаете, что я под действием наркотиков! Нет, дорогой мой друг. Смотрите, это может спасти нас. — Он передал мне экземпляр «Дейли мейл», указав пальцем на сообщение в колонке частных объявлений. Газета была датирована девятым марта.
— «Круг ограничивает остановку», — прочитал я. — Шифр, Холмс? — Я повторил непонятную фразу еще раз.
