Гордон Уэст шагнул вперед и вручил викарию сложенный листок.
— Зачем вам нужно читать письмо вслух? — по-прежнему сипло спросил писатель. — Разве оно само по себе недостаточно жестоко?
— Я не хочу его читать. Ненавижу жестокость. Но я обязан исполнить свой долг.
— С чего вы взяли, что прочесть вслух письмо — ваш долг? Зачем читать его?!
— Затем, что я обязан убедить своих добрых прихожан в том, что и я тоже причастен ко всему, что здесь происходит. Я тоже жертва, хоть я и ни в чем не повинен. В противном случае они меня не послушают.
— Что вы скажете, Джоан? — осведомился Уэст.
Как ни странно, Джоан казалась спокойной, хотя щеки у нее слегка порозовели.
— Нет, — прошептала она. — Какой ужас! Но все же…
— Заметили, мистер Уэст? Мисс Бейли сама говорит «но все же…».
Все заметно нервничали. Стелла Лейси отвернулась.
— Тогда я вас предупреждаю, — заявил Уэст. — Если прочтете письмо, я в буквальном смысле слова сверну вам шею.
Теперь настала пора вспомнить, что преподобный Джеймс три года прослужил в лондонском ист-эндском приходе, где снискал уважение прихожан благодаря умению отправлять в нокаут самых непокорных.
— Не нужно ссориться, старина! — На губах викария играла улыбка человека, уверенного в своих силах боксера-любителя. Кроме того, Уэст был почти на полголовы ниже его.
— Да, не нужно, — согласился Уэст, также уверенный в своих навыках — он занимался дзюдо. — Скажу мягче. Если вы прочтете письмо завтра, то не сможете читать проповеди три недели… — Тут Уэст не выдержал: — Поняли, свинья вы этакая?!
Все молчали. Секунды показались нескончаемыми. Уэст смотрел на викария в упор, словно вызывая его на поединок. На лице преподобного Джеймса застыло несчастное и вместе с тем сочувственное выражение; он опустил голову.
Наконец, Уэст развернулся и широким шагом пошел прочь. Хотя он походя покосился на Г.М. и Стеллу Лейси, Джоан он словно бы и не заметил. В два прыжка поднявшись на пригорок, он стремительно зашагал к воротам.
— Гордон! — крикнула Джоан. Голос ее прерывался от волнения, и слова вырывались бессвязно. — Погоди! Пожалуйста, подожди! — И она, спотыкаясь, начала взбираться вверх следом за ним.
Кроваво-красное небо прорезал синий луч с золотым отблеском. Со стороны Главной улицы, казалось, не доносится ни звука. Три человека неподвижно стояли на лугу, под язвительно-насмешливым взором каменной Вдовы.
Джоан не догнала Уэста, поскольку была вынуждена по пути забежать домой. Они с дядей обитали в квадратном викторианском доме с высокими окнами метрах в ста слева от входа в парк. Вокруг шуршали первые палые осенние листья.
Поспешив в кухню, Джоан почти бросила пакетом с покупками в Поппи, служанку, и попросила ее приготовить ужин, так как она (Поппи) умеет готовить карри строго по рецепту, в то время как у нее (Джоан) другие дела.
Поппи бросила сентиментальный взгляд на потолок и согласилась.
Тогда Джоан побежала по утоптанной земляной тропинке, вьющейся между деревьями, и скоро очутилась у двухкомнатного домика Уэста, окруженного плодовыми деревьями.
Дверь была открыта. Джоан остановилась на пороге перевести дух. Внутри было темно.
Гордон Уэст сидел, закрыв лицо руками, на старом диване в своем кабинете, наполненном книгами и пыльными сувенирами.
— Я знаю, — не поднимая головы, заговорил он, — все дело в моем проклятом характере. Я ничего не могу с собой поделать, сам не знаю почему. Я говорю и делаю то, что вовсе не собирался, а потом не могу взять слова назад. Извини, что я сорвался. Но тебе, кажется, было все равно, прочтет этот высоколобый пастор письмо вслух или нет…
— Что ж, — ровным тоном отвечала Джоан, — раз не можешь найти виноватого, брось камень в невиновного.
— Джоан! — Пораженный, Уэст встал с дивана.
Как обычно в таких случаях, глаза ее наполнились слезами.
От Джоан, стоявшей в дверях, от ее стройной фигурки в белом платье, четко выделявшейся на фоне приглушенно-зеленой в сумраке листвы, исходило особое обаяние, о котором она не догадывалась и которым, главным образом, была обязана своей юности. Такой девушке не обязательно даже быть хорошенькой, но Джоан была красива. Из глаз ее хлынули слезы раскаяния.
— Милый! — вскричала она, подбегая к Уэсту с распростертыми объятиями.
Он поцеловал ее так страстно, а она ответила так порывисто, что даже деревенский дурачок (если бы здесь такой имелся) догадался бы, что в данном случае речь идет не о простом флирте.
— Ты правда любишь меня? — спросила Джоан. — На самом деле?
— Ты знаешь это, — глухо отвечал Уэст, сжимая ее плечи. — Ты для меня все на свете.
— Тогда, милый… Я вот о чем думаю…
— О чем?
— Нет, погоди, послушай! — Ненавидя саму себя, Джоан прильнула к любимому еще теснее и уткнулась лицом в вырез его свитера, отчего ее слова стали почти неразборчивыми. — Знаешь, Гордон, мне на самом деле все равно. Правда! Но ведь мы с тобой поженимся?
Уэст вздрогнул:
— Разумеется! Я уже…
— Ну, тогда… ах, вот самое ужасное! Мне и в голову не приходило ничего подобного до тех пор, пока…
— Пока что?
— Не важно. Милый, послушай! У тебя столько книг и других вещей… ты, наверное, прилично зарабатываешь?
— Да, — ответил Уэст, мрачно и загадочно улыбнувшись.
— Так почему бы нам действительно не пожениться? Не знаю, мне так… мучительно, так плохо, и я… — заторопилась она, — не знаю почему…
— Зато я знаю, — мрачно заявил Уэст. — И, клянусь Богом, я чувствую себя еще хуже! Погоди секунду! Я хочу кое о чем тебя спросить…
Мягко разомкнув объятия, он ощупью двинулся в зеленоватых сумерках к письменному столу. Поскольку Стоук-Друид находился близко к высоковольтной линии, здесь проложили электрический кабель; те, кто мог себе позволить провести электричество, пользовались его благами, а те, кто не мог себе этого позволить, жгли керосиновые лампы.
Хотя Уэст мог себе позволить электричество, он нарочно жег керосиновые лампы, так как, по его словам, «ненавидел прогресс». Одна такая лампа под высоким стеклянным абажуром была прикреплена к стене у окна, возле стола, на котором стояла пишущая машинка. Уэст зажег ее, подкрутил фитиль, и комната наполнилась теплым слабым золотистым светом.
Нагнувшись, он взял со стола дневник и неверными руками пролистал страницы.
— Нашел! — победоносным тоном заявил он. — Так и знал, что это здесь!
— Гордон, ради всего святого, о чем ты?
Уэст широко улыбнулся, отчего лицо его, отчетливо видное под желтой лампой, совершенно изменилось. Ушло брюзгливое, недовольное выражение. Теперь перед Джоан был веселый и добрый человек, которому нет нужды ничего опасаться и который никем не притворяется.
— Джоан, — очень серьезно спросил он, — ты окажешь мне честь выйти за меня замуж в пятницу, третьего октября?
Некоторое время Джоан, тяжело дыша, лишь изумленно смотрела на него.
— Что?!
Уэст повторил свой вопрос.
— Разве тебе не хватит времени, чтобы подготовиться и тому подобное? — добавил он, озабоченно морща лоб. — Я хочу, чтобы ты съездила в Лондон и купила все, что тебе нужно. — Он вдруг нахмурился. — Погоди-ка! Так ты согласна или нет?
— Конечно согласна! — вскричала Джоан. — Если ты не будешь со мной все время, а не только час-другой, когда мы уверены, что никто сюда не зайдет, мне лучше умереть!
— Тогда о чем мы спорим?
Джоан беспомощно всплеснула руками. Сторонний наблюдатель не понял бы, плачет она или смеется.
— Милая, какая ты глупая!
Девушка ничего не ответила, как будто ей эти слова не понравились.
— Миссис Уич говорит, что ты даже не позволяешь ей вытереть пыль, не говоря уже о том, чтобы прибраться. Миссис Уич уверяет (ты не знал?), что она просто не вынесла бы таких речей ни от кого, кроме тебя.
— Ну и ладно! У меня столько недостатков, что…
— Тот дневник? — спросила Джоан. — Готова поспорить на что угодно, что у тебя в нем нет ни одной записи за целый год, кроме той, что ты прочитал: «Джоан, свадьба» или еще как-то. Почему ты мне ничего не говорил!
— Я не мог. Я не знал, когда допишу книгу. Позволь сказать тебе главное.
Улыбка на губах Джоан увяла.
— Вот, — продолжал Уэст, указывая на толстую рукопись за пишущей машинкой, — более-менее пристойная версия романа с блеклым названием «Барабаны Замбези». Когда я отошлю рукопись издателю, то есть меньше чем через неделю, я на некоторое время покончу со своими обязательствами. Знаешь, что это значит?
Он медленно двинулся вперед, глядя Джоан в лицо, затем ухватился руками за спинку дивана.
— Сейчас у меня скопилось столько денег на счете, что следующие несколько лет я могу не писать ни строчки. Понимаешь, Джоан? Ни единой строки, черт бы их побрал!
