— Сегодня утром я и сам сыграл с маркизом маленькую шутку, о которой теперь очень сожалею.
— Вы сыграли с ним шутку? — повторил Морер.
— Да. Утром, войдя к нему в комнату, я заметил на ночном столике письмо. Я подумал, что оно может помешать ему поехать в Париж, и, чтобы он не задержал меня, знаете, что я себе позволил?
— Нет, скажите, пожалуйста, — промолвил Морер голосом, в котором звучала надежда.
— Я подумал, что не случится беды, если письмо будет прочитано двенадцатью или тринадцатью часами позднее. Поэтому я положил его под том стихотворений Ламартина, который лежал на столике с правой стороны камина.
При этих словах, означавших, что маркиза спасена, Морер чуть не задохнулся от радости.
— Простите, доктор, — произнес Либуа, — я вас не прогоняю, но скоро два часа, и молодая особа, которую я ожидаю, должна…
— Хорошо-хорошо! Я уступаю ей место, — воскликнул Морер, вне себя от радости.
Пожав художнику руку так крепко, что чуть не переломал ему пальцы, доктор бросился вон.
«Этот надолго в Париже не задержится! Он горит нетерпением возвратиться в Кланжи и забрать письмо», — подумал Либуа.
Довольный тем, что совершил доброе дело, он немедленно отправился к подзорной трубе, сгорая от любопытства, что же произошло за это время у маркиза с белокурой Венерой. Только он собрался приложить к трубе глаз, как вдруг остановился и покачал головой:
— Однако я так и не выяснил, почему доктор питает такое отвращение к тропинке и какую шутку сыграл Легру с маркизом…
Прильнув наконец к подзорной трубе, чтобы узнать, что поделывают влюбленные, Либуа испытал сильнейшее разочарование. Солнце светило в окна, а потому жалюзи были плотно закрыты.
— Значит, прощай, до завтра, — промолвил художник, за двенадцать дней хорошо изучивший привычки особы, за которой намеревался приударить.
«Любопытно посмотреть, с каким лицом встретит маркиза своего супруга, когда он вернется из Парижа», — подумал Либуа.
— Я хочу присутствовать при возвращении маркиза! — воскликнул Поль и стремглав бросился на вокзал.
В вагоне приятели вновь оказались вдвоем в купе, и Либуа спросил:
— А что госпожа Вервен? Ты говорил ей обо мне?
Маркиз сделал гримасу и ответил:
— Тебе не везет.
— Как! Меня отказываются принять?
— Нет, напротив. Госпожа Вервен будет очень рада твоему посещению, но придется подождать несколько дней. Хозяин дома внял наконец ее просьбам и нанял маляров обновить ее столовую.
— Пусть так! Отложим мой визит к госпоже Вервен, — согласился художник.
После минутного молчания он спросил:
— Вервен — ее настоящее имя?
Этот вопрос заставил Монжёза рассмеяться.
— Ты хочешь знать больше моего, — ответил он. — Готов пари держать, что она так же носит имя Вервен, как я Баланке. Но какое мне дело до ее имени и прошлого? Прелестная женщина меня обожает — мне достаточно и этого.
Уже сидя в экипаже, Либуа рассуждал: «Сказать ли маркизу о посещении Морера? Будь что будет! Рта не раскрою, не повидав доктора».
Садясь в экипаж, Монжёз обратился к кучеру со своими обычными вопросами:
— Не случилось ли в мое отсутствие чего-нибудь нового в замке, Жак?
— Доктор вернулся из своего путешествия. В ту минуту, когда я отправился за вами, он шел ко мне навстречу с госпожой маркизой. Она присоединилась к нему, когда навещала бедных.
— А! Маркиза навещала бедных?
— Да, сударь, госпожа отправилась сегодня так рано, что никто не видел, как она ушла.
Либуа слушал разговор с самым равнодушным видом. «Отлично, — думал он, — теперь, когда письмо уничтожено, любовники спокойно ждут врага».
— Пошел! — приказал Монжёз и тотчас же прибавил: — К маленькой калитке парка. Таким образом мы выиграем двадцать минут и избежим солнца и пыли.
Кучер поехал вдоль стены, окружавшей парк. Только друзья тронулись в путь, как послышался шум в кустах и крики. В ту же минуту большая рыжая собака по кличке Нотариус выскочила на тропинку и исчезла по другую сторону чащи. В зубах она несла добычу. Вслед за беглецом появились Генёк с вилами и повар с ножом в руках.
— Нотариус опять что-то стащил? — воскликнул маркиз.
— Да, господин маркиз. Только я повернулся спиной, как он проскользнул в кухню и украл у меня великолепный кусок филе! — пожаловался повар.
— Ах так! — вспылил Монжёз. — На этот раз я обрекаю его на смерть, и ты, Генёк, должен убить этого неисправимого вора.
Тут, осененный какой-то внезапной мыслью, маркиз ударил себя по лбу и, засмеявшись, сказал:
— Вот идея! Ты видишь это место, это маленькое возвышение под дубом? Здесь ты и похоронишь Нотариуса… Именно здесь! Слышишь? Понял ты меня?
— Понял, господин, — отозвался садовник.
— Таким образом, болван Легру будет почти прав, — проворчал маркиз сквозь зубы.
Покинув тропинку, друзья увидели маркизу и доктора, сидевших на скамье.
— Непродолжительным было путешествие доктора, — заметил Монжёз, ускоряя шаг, чтобы присоединиться к жене.
— Может быть, у него больше нет причин уезжать, — пробормотал художник.
Увидев мужа, госпожа Монжёз поднялась с места и пошла ему навстречу. Она приближалась легкой походкой, с улыбкой на устах. За ней следовал Морер с лицом менее угрюмым и взором более ясным, чем накануне.
«Вот люди, которым я вернул душевное спокойствие», — подумал Либуа, вспомнив о письме, которое он помог им вернуть.
Подойдя к мужу, маркиза обвила его шею руками и, приблизив его лицо к своим губам, запечатлела на нем короткий поцелуй, сопровождая его словами:
— Как ты съездил, Робер?
— Отлично, Лоретта, — ответил супруг, восхищенный этим нежным объятием.
Столь ласковая встреча сильно отличалась от ледяного приема, оказанного мужу накануне, и Либуа заключил, что раскаяние пробудило в этой женщине некоторую нежность к его бедному товарищу. Но нежные объятия должны были лишь отвлечь внимание Монжёза. Пока маркиз наслаждался лаской, доктор, наклонившись к уху Либуа, быстро шепнул ему:
— Мы не нашли письма.
— Под томом Ламартина, — прошептал художник.
— Ничего под ним нет.
Когда Монжёз высвободился из объятий, доктор находился уже в двух шагах от художника, пораженного неожиданным сообщением.
«Если они не нашли письма, то каким присутствием духа надо обладать, чтобы спокойно ждать возвращения маркиза! Неужели Монжёз нашел и прочитал письмо? В таком случае он готовит им жестокий сюрприз! Он может похвастаться, что надул меня, хитрец! Я, черт возьми, и не подозревал, что ему известно о проделке жены».
Следует согласиться с тем, что смелым людям улыбается счастье, ибо госпожа Монжёз, пытливо вглядываясь в веселое лицо мужа, спро— сила:
— Что ответила тебе госпожа Пигаш?
— Госпожа Пигаш? — повторил маркиз с удивлением.
Его реакция ободрила маркизу, и она продолжала:
— Да, госпожа Пигаш, моя портниха, к которой я просила тебя заехать сегодня.
Маркиз покачал головой:
— Не ошибаешься ли ты, Лоретта? Уверена ли ты, что просила меня об этом? Я не помню такого…
— Зная твою плохую память, я не сказала — я сделала лучше: написала, — промолвила госпожа Монжёз. — Разве ты сегодня утром не нашел в своей комнате письмо?
Все это госпожа Монжёз проговорила мягким, непринужденным тоном, но в ее пытливом взоре, прикованном к лицу мужа, читался тайный страх. Она, очевидно, вела свою игру, основываясь на предположении, что муж, взяв письмо, забыл прочесть его.
Она выиграла партию, потому что при последних словах жены Монжёз вскрикнул:
— Черт возьми! Ты права, Лоретта. Я нашел письмо, только каюсь, к величайшему стыду своему, забыл его прочесть. Сегодня утром, спеша одеться, я сунул его в карман и хотел прочесть по дороге, а потом совершенно забыл.
С этими словами Монжёз пошарил в кармане сюртука, вынул оттуда бумажник и открыл его.
— Вот, — заявил он, — я верну его тебе с нетронутой печатью. Это хоть и говорит о моей рассеянности, зато доказывает мою правдивость. — Но вдруг маркиз остановился и прибавил, смеясь: — Но есть обстоятельства, уменьшающие мою вину: странная была фантазия — положить письмо под томик Ламартина!
Либуа удивлялся смелости этой женщины, которая водила зажженной спичкой около порохового бочонка. Художник счел за лучшее вмешаться в разговор и сказал с улыбкой:
— Любезный друг, честь имею представить тебе настоящего преступника, который готов сделать признание. Письмо лежало на ночном столике. Сегодня утром, войдя в твою комнату, я нашел его там. Но, опасаясь, что оно задержит тебя и тем самым лишит меня приятного спутника, я сунул его под том стихотворений Ламартина, полагая, что не будет никакой беды, если ты прочтешь его несколькими часами позже… Я намеревался сообщить тебе о нем вечером!
