— Значит, убийца уже убежал.
— Ага! — воскликнул Холмс с явным удовлетворением. — Вы слишком спешите с выводами, дорогой инспектор. Баджер готов поклясться, что с момента ухода мисс Бадд в «Краун» до того, как она обнаружила тело своей хозяйки, дверь в ее уборную находилась под его постоянным наблюдением и ни одна живая душа отсюда не выходила.
Потребовалась пара секунд, чтобы важность этого заявления дошла до Лестрейда. По его лицу, постепенно менявшему выражение от легкого удивления до совершенного изумления, можно было буквально читать его мысли. В то же время взгляд его метался по комнате от зарешеченного окна до двери и наконец остановился на выцветших, обшитых бархатом створках ширмы.
— Нет, — сказал Холмс, следивший за его взглядом. — Убийца прятался не там. Баджер и мисс Бадд Искали за ширмой и в других местах, в частности под Туалетным столиком.
— Тогда где же? — спросил Лестрейд. — Если убийца не был в комнате и не выходил из нее, куда, черт возьми, он делся?
— То же самое спросил и Баджер, хотя в иной форме: что же он, испарился, что ли?
Мелкие черты лица Лестрейда побагровели от гнева и изумления, и он воскликнул:
— Но это невозможно!
— Это выражение уже давно стало моим принципом, — заметил Холмс, — когда исключишь невозможное, ключ к разгадке должен находиться в том, что осталось, каким бы неправдоподобным оно ни казалось[21]. Поскольку ни вы, ни доктор Ватсон не готовы предложить объяснение случившемуся, давайте продолжим обсуждение улик. Мы говорили о передвижении убийцы, но пока что никак ни принимали во внимание саму мадемуазель Россиньоль. Скажите мне инспектор, как вам кажется, если исходить из имеющихся в нашем распоряжении фактов, что делала мадемуазель Россиньоль за минуту до того, как ее убили?
На сей раз Лестрейд был более осторожен, в его маленьких темных глазках застыло подозрение.
— Смелее, смелее! — ворчал Холмс, видя колебания инспектора. — Разве ответ не очевиден? Ее задушили чулком, верно? Одна нога голая, видите? Какие еще улики вам нужны? Она переодевала чулки и, видимо, по этой причине не заметила убийцу, подкравшегося к ней сзади. — Затем он неожиданно спросил: — Вы женаты, Лестрейд?
— Не понимаю… — начал было Лестрейд, но Холмс взмахом руки прервал его:
— Впрочем, это не имеет особого значения. Не нужно обладать богатым воображением, чтобы даже такому закоренелому холостяку, как я, представить себе эту сцену и сделать соответствующие выводы. Но я вижу по вашему выражению лица, Лестрейд, что вы не смогли этого сделать. И вы, Ватсон, тоже. Ну, ну! Вы меня просто поражаете. Задачка эта выеденного яйца не стоит. Тем не менее раз уж вы с ней не справились, я бы хотел обратить ваше внимание, мой дорогой Лестрейд, на последнюю улику — программку, которую вы держите в руке. Может быть, кто-то из участников концерта привлек ваше внимание?
Лестрейд развернул программку и начал вслух читать напечатанные там имена исполнителей:
— Крошка Джимми Уэллс — прекрасный комик кокни: искрометный юмор, пантомима и веселые куплеты. Бесстрашный Дайнос: потрясающий канатоходец…
Как раз в этот момент чтение его было прервано стуком в дверь, после которого в дверном проеме по явилась голова Мерриуика.
— Простите меня, инспектор, — сказал он. — Я выполнил вашу просьбу и попросил всех артистов собраться на сцене. Прошу вас, сэр, сюда, пожалуйста Мистер Холмс, доктор Ватсон, будьте любезны, пройдите с нами.
Когда мы следовали по коридору за Мерриуиком, Холмс тихонько шепнул мне:
— Вряд ли этот спектакль имеет какой-то смысл, поскольку имя убийцы нам уже известно, впрочем, я не вижу оснований для того, чтобы уклоняться от участия в нем. Ведь что ни говори, Ватсон, это мюзик-холл, и потому вполне понятно, что главное действие должно разворачиваться именно на сцене.
Потом он догнал Лестрейда, который шел впереди вместе с Мерриуиком, и уже обычным голосом сказал ему:
— Инспектор, вы позволите мне дать вам один совет? Обязательно поставьте констеблей вокруг сцены. Когда имя преступника будет названо, он, скорее всего, попытается скрыться.
— С этим не будет никаких проблем, мистер Холмс, — настороженно отозвался Лестрейд, — однако мне так и не ясно, кого именно я должен арестовать?
Действительно ли Холмс его не расслышал или предпочел притвориться, я с уверенностью сказать не могу, Хотя склоняюсь ко второму предположению. Продолжая пребывать в приподнятом настроении, мой старый друг распахнул металлическую дверь и прошел на сцену, чувствуя себя среди сваленных в кучи бутафории и декораций так же непринужденно, как среди книг и научных приборов у нас дома на Бейкер-стрит.
Если бы иллюзии, которые я испытывал в отношении театральной жизни, уже не были вдребезги развиты, то по ним был бы нанесен сильный удар, как только мы вышли на сцену. Без ослепительного света прожекторов, в полумраке нескольких тусклых лампочек сцена выглядела жалкой и убогой: она не имела ничего общего с тем восхитительным зрелищем, которое я наблюдал, сидя в третьем ряду партера.
В рассеянном свете тусклых лампочек декорации, казавшиеся мне раньше великолепными, на самом деле представляли собой грубую мазню, а утопавшая в розах беседка являла собой не более чем согнутую в форме арки хлипкую металлическую решетку, покрытую унылыми искусственными цветами с пыльными лепестками.
Артисты, принимавшие участие в первом отделении, представляли собой столь же неприглядное зрелище. Они стояли на сцене несколькими небольшими группами, некоторые из них еще были в своих вызывающе крикливых шелковых с блестками актерских костюмах, другие уже переоделись. На этих обшарпанных подмостках, на фоне неряшливо размалеванных холстов и пыльных искусственных цветов актеры выглядели самыми заурядными смертными, да еще и на удивление подавленными.
Продолжая неотступно следовать за Холмсом, мы прошли через всю сцену, гулко печатая шаги, и остановились перед опущенным занавесом. Тем временем констебли по приказу Лестрейда заняли посты с двух сторон сцены, чтобы в любой момент преградить путь убийце, если он попытается спастись бегством.
Но кто же был этим самым убийцей? Один из двух канатоходцев, стоявших рядом со своими партнершами, или «человек-змея» в накидке, накинутой на трико, который с близкого расстояния выглядел несколько менее уверенно, чем на сцене? А может быть, преступление совершил клоун в поношенном клетчатом костюме или дрессировщик тюленей, который теперь, к счастью, был здесь без своих питомцев?
Пока эти вопросы роились у меня в голове, между Холмсом и инспектором Лестрейдом происходила тихая перебранка, во время которой полицейский все время норовил сунуть программку под нос моему другу. Хоть я почти не мог разобрать их слов, общий смысл перепалки был вполне ясен — по выражению тупой ярости на лице Лестрейда и вскинутым бровям Холмса, недоуменно взиравшего на него с невинной улыбкой.
— Кто убийца? — спрашивал Лестрейд.
— Неужели вы до сих пор так этого не поняли? — донесся до меня ответ моего друга.
Мне было совершенно очевидно, что Холмс, который сам нередко испытывал склонность к театральным эффектам, сейчас просто наслаждался сложившейся ситуацией. Тем не менее вскоре он смилостивился. Взяв у Лестрейда программку, он вынул из кармана карандаш и манерным жестом провел жирую линию под одним из напечатанных там имен, после чего, слегка поклонившись, вручил программку инспектору.
Лестрейд взглянул на имя, удивленно уставился на Холмса и, получив в ответ утвердительный кивок, прочистил горло и сделал шаг вперед.
— Дамы и господа, — произнес он, — в мои намерения не входит надолго вас здесь задерживать. Тщательно рассмотрев все имеющиеся в распоряжении следствия улики, я должен исполнить свой долг и арестовать убийцу мадемуазель Россиньоль. Этот человек… — Лестрейд заглянул в программку, чтобы удостовериться в правильности произносимого имени, — этот человек… Вигор, «Чудо из Хаммерсмита».
В течение нескольких секунд стояла гробовая тишина, потом послышался шорох торопливых шагов, поскольку те, кто были рядом со злодеем, поспешно от него отходили, так что вскоре он оказался в одиночестве посреди сцены.
«Человек-змея» скинул с себя накидку и остался в одном трико из шкуры леопарда. Одеяние это было вполне уместным, поскольку, когда он присел на корточки и стал пятиться от нас к дальнему краю сцены, во всем облике — в сильном и гибком теле, напряженных мышцах рук, сверкающем взгляде — чувствовалось сходство с этой огромной хищной кошкой, когда ее загоняют в угол.
Никто из присутствующих и вскрикнуть не успел, как он, подобно сжатой пружине, распрямился и прыгнул, причем не к краю сцены, у которой находились дюжие полицейские констебли, а вперед, к просцениуму, где перед самым опущенным занавесом стояли мы с Холмсом и Лестрейдом.
