Стоя там, он огляделся. На одной стене висела огромная шаль сочных тонов, на столе черного дерева красовался серебряный самовар, а рядом обосновался красный кожаный диван. Пол был покрыт звериными шкурами, словно в логове охотника. Убранство комнаты оказалось совершенно чуждо вкусу и жизненному опыту Уильяма, но он не ощущал никакого неудобства и лишь полюбопытствовал про себя, как ко всему этому отнесся Рэтбоун — ведь было совершенно очевидно, что этот дом принадлежит человеку, совершенно не считающемуся с условностями. Затем сыщик подошел к инкрустированному черным деревом шкафу, чтобы повнимательнее взглянуть на книги. Они были на разных языках — немецком, французском, русском и английском. Здесь были романы, поэзия, описания путешествий и философия. Монк взял одну книгу, потом другую… Они открывались легко, словно каждую читали не раз и не два. Книги здесь присутствовали не для видимости, не для эффекта, а потому, что кто-то получал удовольствие, читая их.
Графиня как будто не спешила, и гость почувствовал разочарование. Значит, это одна из тех женщин, которые заставляют мужчину ждать, чтобы самим управлять ситуацией.
Он обернулся, чтобы опять бросить взгляд вокруг, и вздрогнул, увидев на пороге даму, появившуюся совершенно беззвучно и теперь наблюдавшую за ним. Рэтбоун не сказал, что его клиентка хороша собой, и это было чрезвычайным упущением с его стороны. Сам не зная почему, но Монк ожидал увидеть некрасивую женщину.
У нее были темные волосы, собранные в едва держащийся пучок. Рост у нее был определенно средний, фигура — ничем не примечательной, но зато лицо — необыкновенным. А еще у нее были длинные, несколько раскосо поставленные над широкими скулами, золотисто-зеленые глаза. Внимание привлекали не столько ее облик или цвет лица, сколько ее смех, веселье и ум, а также живой порывистый характер, которые не могли остаться незамеченными. Рядом с ней все остальные должны были казаться медлительными и апатичными. Детектив даже не заметил, как она одета, модно или нет, потому что в данном случае это было не важно.
Графиня с любопытством разглядывала Монка, все еще стоя неподвижно.
— Так это вы тот человек, который намерен помогать сэру Оливеру… — Она едва не улыбнулась, словно он не только интересовал, но и забавлял ее. — Я не таким вас ожидала увидеть!
— Что, несомненно, я должен принять, как комплимент, — сухо ответил Уильям.
На этот раз хозяйка рассмеялась. То был звучный, немного хрипловатый и радостный смех. Легкой походкой она подошла к креслу напротив гостя.
— Вот именно так и примите, — согласилась она. — Прошу садиться, мистер Монк, если только вам почему-либо не удобнее стоять…
Одним гибким движением она наклонилась и села в кресло, немного наискосок, после чего выпрямилась, устремив внимательный взгляд на детектива и легко управляясь с юбкой, словно та почти не стесняла ее движений.
— Что вы хотите обо мне знать? — спросила фон Рюстов.
Уильям тщательно обдумал ответ на подобный вопрос на пути сюда. Сейчас ему больше не нужны были эмоции, мнения и убеждения — все, что касалось мотивов поведения и верования. Для всего этого найдется время и попозже, чтобы понять, как действовать дальше, чего искать и как понимать уклончивую информацию. Из того, что Рэтбоун рассказал сыщику, тот ожидал встретить здесь гораздо меньше интеллигентности, но он все равно решил следовать заранее разработанному плану.
Детектив сел на кожаный диван и вольготно раскинулся, давая понять, что чувствует себя совершенно свободно и удобно.
— Расскажите мне все с того самого происшествия или случая, которые кажутся вам относящимися к делу, — попросил он. — То есть о том, что вы сами видели или слышали. Все, что относится к области предположений или выводов, может подождать. Если же вы скажете, что знаете о чем-то совершенно точно, я надеюсь, вы сможете это доказать.
С этими словами Монк внимательно всмотрелся в лицо Зоры, думая увидеть раздраженность или удивление, но не заметил ничего подобного. Вместо этого графиня скромно сложила руки, как послушная ученица, и начала рассказывать:
— Был обед, на котором присутствовали все. Это был замечательный вечер. Гизела была в хорошем настроении и развлекала нас анекдотическими историями из жизни в Венеции, где они с Фридрихом жили почти все время. Двор в изгнании пребывает главным образом в Венеции. Клаус фон Зейдлиц все время старался перевести разговор на политическую тему, но нам всем это казалось скучным и никто его не слушал — а меньше всех Гизела. Она отпустила одно-два колких замечания на его счет. Теперь не могу припомнить, что именно она сказала, но нам всем это показалось забавным — кроме, разумеется, самого Клауса. Никому не понравится быть оселком для шутки, особенно по-настоящему смешной!
Монк с интересом наблюдал за собеседницей. Ему хотелось бы дать свободу воображению и поразмышлять, что представляет собой эта женщина, когда на нее не давят внешние обстоятельства, связанные со смертью, злобой и судебным процессом, угрожающим ей крушением. Почему она решила заговорить вслух о своих подозрениях? Неужели она не думала о том, чего ей это будет стоить? Неужели она фанатик патриотизма? Или же она сама когда-то любила Фридриха? Что за всепожирающая страсть таится за тем, что она так упорно твердит?
А фон Рюстов тем временем рассказывала о том, что было на следующий день после приема.
— Это было уже поздним утром. — И она вопросительно взглянула на Монка, понимая, что он слушает ее вполуха. — Мы должны были встретить принца Уэльского, которого ожидали к ланчу-пикнику. Слуги привезли все в тележке, запряженной пони. Гизела и Эвелина приехали в коляске.
— Кто такая Эвелина? — перебил графиню Уильям. Ему стало холодно при упоминании о принце Уэльском, но он и вида не подал. Хотя и подумал, что Рэтбоун, должно быть, совсем рехнулся.
— Жена Клауса фон Зейдлица, — ответила Зора, — она не ездит верхом.
— А Гизела тоже не ездит?
Графиню этот вопрос будто бы насмешил.
— Нет. А что, сэр Оливер вам об этом не рассказал? То, что потом случилось с Фридрихом, не было подстроено нарочно. Она никогда не отважилась бы на такой смелый или чреватый риском поступок — ведь немногие умирают от падения во время верховой езды. И ей совершенно не хотелось бы иметь мужа-калеку!
— Но это помешало бы ему вернуться на родину и возглавить борьбу против объединения, — возразил Монк.
— Но он и так не руководил бы сопротивлением, восседая на белом коне, к вашему сведению, — отмела Зора это возражение, рассмеявшись. — Он все равно мог бы стать вождем, даже сидя в инвалидном кресле!
— И вы уверены, что он стал бы им, даже в подобных обстоятельствах?
— Он, уж конечно, обдумал бы это, — ответила графиня без малейшего колебания. — Фридрих никогда не расставался с мыслью, что однажды родина призовет его обратно и что Гизела займет рядом с ним свое законное место.
— Но они бы ее не приняли, — подчеркнул детектив. — Вы не ошибаетесь на этот счет?
— Нет.
— Но почему же Фридрих продолжал в это верить?
Фон Рюстов слегка пожала плечами.
— Вам следовало бы знать Фридриха и то, как он воспитывался. Он был рожден для трона. Все детство и юность его тщательно муштровали для этой роли, а Ульрика — суровая учительница. Он подчинялся всем установлениям, всем правилам. Корона была одновременно его бременем и наградой.
— Но он ведь пожертвовал ею ради Гизелы!
— Мне кажется, он до самого последнего момента не верил, что его заставят выбирать между ними, — ответила Зора слегка удивленно. — Ну а потом было уже слишком поздно. Но он никак не мог поверить, что это окончательно. Фридрих был уверен, что двор раскается и позовет его обратно. Он думал, что его изгнание — просто игра, а не что-то вечное.
— И, по-видимому, он был прав, — заметил Монк, — ведь они очень хотели, чтобы он вернулся!
— Но не с Гизелой. А вот этого он не понимал. Однако понимала она! Гизела всегда была большей реалисткой, чем он.
— Итак, несчастный случай, — поторопил сыщик собеседницу.
— Его отвезли обратно в Уэллборо-холл, — возобновила она рассказ. — Вызывали, естественно, врача. Но я не знаю, что он говорил. Знаю, что сказали мне.
— А что сказали вам?
— Что у Фридриха сломано несколько ребер, а также — в трех местах — правая нога и правая ключица, и что серьезно повреждены внутренние органы.
— И прогноз?..
— Извините?
— Как врач оценивал возможность и темп выздоровления?
— Как медленное, однако он не считал, что его жизнь находится в опасности, если только нет еще каких-нибудь серьезных повреждений, которые он еще не установил.
— Сколько лет было Фридриху?
— Сорок два.
— А Гизеле?
— Тридцать девять. А что?
