ее в узде. Ричард не справится. Но сейчас речь не о них. Вы совершили глупость, придя сюда сегодня. Это подозрительно, вот что, в высшей степени подозрительно. — Джеймс коротко и резко рассмеялся. — Если кто-нибудь видел вас, вашей репутации конец. Все решат, что вы пошли сознаваться.
— В чем?
— В какой-нибудь глупости, — ответил Парадайн. — Дураков на свете больше, чем умных, и я пришел к выводу, что их сотворил дьявол. В любом случае уходите. Чертежи получите утром.
Элиот вышел и увидел в коридоре Альберта Пирсона, стоявшего с очень серьезным видом.
— Можно поговорить с вами, Рэй?
Меньше всего на свете Элиот хотел общаться с Альбертом, но отказаться было невозможно. Он все-таки намекнул: «А я-то думал, у вас дела», — но тщетно. Альберт ответил, что работа подождет, и последовал за Элиотом в его комнату. Она находилась в дальнем конце коридора — та самая комната, которую ему неизменно отводили в те времена, когда он еще не был женат на Филиде. Довольно просторная спальня, которая казалась бы больше, если бы ее не загромоздили мебелью. Тут теснились кровать красного дерева, гардероб, комод, туалетный столик, умывальник, письменный стол, кресло и несколько стульев поменьше.
Альберт вошел, затворил дверь и спросил:
— Вы не против, если я побуду здесь до начала первого?
— Что?
Альберт повторил ужасную фразу:
— Вы не против, если я побуду здесь до начала первого? Понимаете, он поставил меня в очень неловкое положение, поскольку я живу в доме. Семейству Амброзов хорошо — они могут уехать и обеспечить друг другу алиби. Ричард и Марк тоже. Мисс Парадайн и Филида побудут вместе, если захотят. А мне что прикажете делать, после того как он сказал: «До полуночи я буду ждать в своем кабинете»? Кто подтвердит, что я не пошел к мистеру Парадайну признаваться в том, на что он намекал за ужином? Если кого-то в этой семье и предпочтут увидеть виноватым, то именно меня. Вы, может быть, и не заметили, как они спешили удрать, но я-то заметил. Я один как перст, мое единственное достояние — репутация, и я не стану ею рисковать. Мне нужен свидетель, способный доказать, что я не встречался с мистером Парадайном, пока время не истекло.
Элиот прислонился к изножью кровати, сунул руки в карманы и сердито произнес:
— До моего прихода вам бы хватило времени, чтобы признаться.
Альберт покачал головой:
— Нет. Когда я пришел в кабинет, там был Лейн, он убирал поднос с напитками. Он может подтвердить. Наедине с мистером Парадайном я не провел и полминуты. Вряд ли кто-нибудь заподозрит, что я успел признаться бог весть в чем за тридцать секунд.
— Да, пришлось бы изрядно поспешить.
— Вот и прекрасно. Значит, если я пробуду здесь до начала первого, меня ни в чем не обвинят.
Элиот приподнял брови. Часы на каминной полке показывали четверть одиннадцатого. Он никогда не испытывал симпатии к Альберту. Два часа в обществе этого педанта казались безрадостной перспективой. Больше всего на свете Элиот хотел бы сейчас остаться один. Он произнес самым сухим тоном:
— Разговор окончен. Я иду спать.
Но Альберт был упрям. Парадайны вообще отличались упрямством, а миссис Пирсон, урожденная Милисент Парадайн, получила семейное прозвище Милли-Ослица.
— На кону моя репутация.
Элиот улыбнулся с наигранным добродушием:
— Я могу запереть вас и забрать ключ.
Сходство Альберта с покойной миссис Пирсон еще усилилось. Он подошел к креслу и сел.
— А вдруг у меня есть другой? Я не желаю рисковать. И потом, вы подумали о собственном положении? Кузина Грейс, сами знаете, вас недолюбливает. У нас есть общие интересы. Если мы побудем тут вместе, она не сможет ни в чем обвинить ни одного из нас. Понимаете? А я засвидетельствую, что вы оставались наедине с мистером Парадайном недостаточно долго для того, чтобы в чем-либо признаться. Таким образом, мы оба благополучно вывернемся.
Трудно было бы подвести более краткий итог. Альберт просто констатировал факт. Элиот усмотрел в этой ситуации несомненную иронию, поэтому покорился неизбежному.
Альберт оккупировал единственное кресло, а Элиот уселся на постель и приготовился ждать. По крайней мере от него не требовалось активного участия в разговоре. Никто в целой Англии не умел произносить монологи лучше Альберта. Он подробно проанализировал японскую внешнюю политику за последние двадцать лет, после чего самым естественным образом перешел к краткому обзору жизни и деятельности маршала Чан Кайши. Слова порхали вокруг Элиота, не проникая в сознание и не мешая думать. Они даже приносили некоторое успокоение. Голос Альберта то становился громче, то затихал. Не было ни малейшей необходимости слушать его. Элиот и не слушал.
Временами он всплывал на поверхность — Альберт разглагольствовал о коммунизме, о пропорциональном представительстве, о разведении угрей. Но по большей части Элиот был погружен в собственные раздумья, пока безостановочно разглагольствовал мистер Пирсон.
Закрыв за собой дверь гостиной, Филида подобрала длинный белый подол и понеслась как вихрь вверх по лестнице, по коридору, в комнату в дальнем его конце. Не успев включить свет, она повернула ключ в замке, чтобы никто не зашел к ней поговорить — никто на свете.
Она включила свет и с облегчением осмотрелась. После буйства пунцовых оттенков гостиной ее комната казалась просто очаровательной: кремовые стены, светло-голубые занавески с изящным узором в виде ракушек, серебристо-серая мебель, отполированная в ходе долгого использования, серебристая кровать с бледно-синими простынями и подушками и сине-серым стеганым покрывалом, серый ковер без рисунка. Все здесь дышало свежестью и простотой, все было выбрано Грейс Парадайн.
Филида стояла в центре комнаты и ждала неизбежного — стука в дверь и голоса, зовущего ее по имени. Вскоре он прозвучал:
— Фил, дорогая… впусти меня.
Ручка поворачивалась туда-сюда. Филида быстро сказала:
— А, это вы, тетя Грейс? Я уже ложусь.
— Я лишь хотела пожелать спокойной ночи.
— Спокойной ночи, тетя Грейс.
Пауза. Потом звук удаляющихся шагов. Филида вздохнула. Наконец она действительно осталась одна. Она сразу включила свет — лампу над туалетным столиком и над большим зеркалом на стене. Комната светилась — кремовые, серебристые, незабудочно-синие тона, Филида в белом платье.
Она стояла, глядя в зеркало, и видела комнату и себя, как будто смотрела сквозь узкое окно в серебристой раме на какую-то другую девушку в другой комнате. Столько света и цвета, блеска и красоты! Перед ней была совсем не та девушка, которую она изучала в зеркале каждый день в течение года. Тысяча девятьсот сорок первый год кончался, и прежняя Филида уходила вместе с ним.
