Дэлглиш смотрел на дорогу прямо перед собой.
— Читал.
— Как вы думаете, это правда?
— Найдется достаточно людей, желающих поверить в это, чтобы в обозримом будущем церковь наполнялась народом. Безусловно, можно будет позволить себе купить новый ковер для малой ризницы.
— Интересно, зачем он это сделал — я имею в виду отца Барнса? Леди Урсуле это едва ли понравится. А Бероуну так и вовсе было бы отвратительно.
— Да, ему это было бы отвратительно, — согласился Дэлглиш. — Или, быть может, показалось бы забавно. Откуда нам знать? Что же касается того, зачем отец Барнс это сделал, так, видимо, даже священники не обладают иммунитетом против искушения прослыть героем.
Они ехали по Финчли-роуд, когда Массингем заговорил снова:
— Насчет Даррена, сэр. Похоже, его мамаша окончательно дала деру. Комиссия по делам несовершеннолетних подала в суд прошение о замене надзора опекой. Бедный паршивец, уж хлебнет он с лихвой от «государства всеобщего благоденствия».
— Да, я слышал, директор социальной службы нашел время позвонить мне, — ответил Дэлглиш, по-прежнему не сводя глаз с дороги. — Все еще хуже. Они считают, что у него лейкемия.
— Плохо дело.
— Но у него хорошие шансы на излечение — болезнь в ранней стадии. Его вчера отвезли на Грейт-Ормонд-стрит.[39]
Массингем улыбнулся. Дэлглиш удивленно посмотрел на него.
— Что тебя так веселит, Джон?
— Ничего, сэр. Я подумал о Кейт. Вероятно, она спросит меня, всерьез ли я предполагаю, что Бог убил Бероуна и Харри, чтобы излечить Даррена от лейкемии. Ведь, в конце концов, именно Суэйн первым указал на то, что мальчишка болен.
Этого говорить не следовало, голос шефа стал ледяным.
— Это было бы несколько экстравагантным использованием человеческих ресурсов, тебе не кажется? Смотри на дорогу, Джон, ты превышаешь скорость.
— Простите, сэр.
Он ослабил педаль газа, и больше до конца поездки они не произнесли ни слова.
Час спустя, стараясь удержать на колене тарелку с огуречными сандвичами, Дэлглиш думал, что все поминки, на которых ему довелось присутствовать, были забавно похожи друг на друга: смесь облегчения, неловкости и ирреальности. Но эти вызвали у него более сильные эмоции и более личные воспоминания. Ему было тринадцать лет. Он с родителями приехал в норфолкский сельский дом после того, как его отец совершил погребальную службу над местным фермером-арендатором. Наблюдая, как молодая вдова в новом черном платье, которого она по идее не могла себе позволить, потчевала гостей домашними колбасками и сандвичами, как настойчиво предлагала ему фруктовый пирог, его любимый, как ей было известно, он впервые испытал взрослую, почти безысходную скорбь и восхитился благородством, с каким бедные и смиренные люди переживают ее. Понятие смирения никогда не приходило ему в голову в связи с Кейт Мискин, и у нее не было ничего общего с той деревенской вдовой и ее одиноким и неопределенным будущим, но когда он увидел поминальный стол — сандвичи, приготовленные перед отъездом в крематорий и закрытые фольгой, чтоб не заветрились, и фруктовый пирог, — это вызвало в нем такой же прилив жалости. Он догадался, что ей трудно было решить, что уместнее — алкоголь или чай. Она выбрала чай, и оказалась совершенно права.
Публики собралось не много, и она выглядела странно разношерстной. Пакистанец, бывший сосед миссис Мискин, со своей красавицей женой чувствовали себя здесь гораздо свободнее, чем на каком-нибудь пышном торжестве, и вели себя с изысканным достоинством. Алан Скалли, помогавший разносить чай, старался держаться в тени. Быть может, не хочет, чтобы создавалось впечатление, будто он имеет право чувствовать себя здесь отчасти хозяином, предположил Дэлглиш, но, поразмыслив, решил, что такое объяснение чересчур натянуто. На самом деле ему было в высшей степени безразлично, что подумают о нем другие. Наблюдая, как Скалли с не совсем уверенным видом, раздает тарелки, Дэлглиш вспомнил тот удивительный телефонный разговор, настойчивость, с какой Скалли требовал, чтобы его соединили именно с коммандером Дэлглишем, ясность изложения фактов, поразительно спокойный голос и, наконец, проницательность выводов.
— И еще одно, коммандер. Между тем, как я снял трубку, и тем, как она заговорила, была пауза, и говорила она слишком быстро. Думаю, номер набрал кто-то другой, а потом передал трубку ей. Я подумал и пришел к единственно, с моей точки зрения, возможному выводу, который подтверждается фактами. Она действовала под принуждением.
Глядя на долговязую фигуру Скалли, добрые глаза за очками в роговой оправе, на узкое, весьма красивое лицо и длиннные белокурые растрепавшиеся волосы, Дэлглиш подумал: какой неподходящий для Кейт любовник — если, конечно, он ее любовник. Но тут он поймал взгляд Скалли, устремленный на Кейт, беседовавшую с Массингемом, — оценивающий, напряженный, уязвимый в своем откровенном желании, — и понял: он ее любит. Интересно, знает ли об этом Кейт и, если знает, насколько это важно для нее?
Первым ушел Алан Скалли, незаметно, деликатно, не делая из своего ухода решительной акции. Когда пакистанцы тоже распрощались, Кейт стала переносить посуду на кухню. У всех было ощущение разрядки и обычной неловкости, наступающей в конце подобного мероприятия. Мужчины раздумывали, следует ли предложить помощь хозяйке или Кейт мечтает, чтобы они поскорее ушли. И тут она вдруг заявила, что хочет вернуться с ними в Ярд. Убедительной причины, по которой она должна была бы остаться дома, действительно не было.
Но Дэлглиша немного удивило, когда, войдя следом за ним в кабинет, она встала напротив его стола чуть ли не по стойке «смирно», будто приготовилась получить нагоняй. Он поднял голову и увидел, что лицо у нее вспыхнуло от смущения.
— Спасибо за то, что взяли меня в свой отряд, — почти угрюмо сказала она. — Я многое здесь поняла. — Интонация была такой резкой, чтобы не сказать невежливой, что он догадался, чего ей стоило произнести эти слова.
— Жизнь постоянно нас чему-то учит, — мягко ответил он. — Вот почему она зачастую бывает так сурова.
Она кивнула так, словно это она его отпускала, повернулась и все так же прямо зашагала к двери. Но на полпути обернулась и крикнула:
— Я никогда не узнаю, хотела ли я, чтобы все случилось именно так. Ее смерть. Спровоцировала ли я ее. Было ли это намеренно. Я никогда этого не узнаю. Вы слышали, что сказал Суэйн: «Не хотите меня поблагодарить?» Он все понял. Вы сами слышали. Как мне узнать?
Он сказал в ответ единственное, что было возможно в этой ситуации:
— Разумеется, вы не хотели, чтобы это случилось. Когда подумаете спокойно и разумно, вы это поймете. Вы неизбежно будете чувствовать свою частичную ответственность. Так всегда бывает, когда мы теряем человека, которого любим. Это естественное чувство вины, но оно нерационально. Вы сделали то, что считали в тот момент правильным. Никто из нас не смог бы сделать больше. Не вы убили свою бабушку. Это сделал Суэйн, она оказалась его последней жертвой.
Но когда речь идет об убийстве, последней жертвы не бывает, мысленно добавил он. Ни один человек, которого коснулась смерть Бероуна, не остался прежним — ни он сам, ни Массингем, ни отец Барнс, ни Даррен, ни даже эта несчастная старая дева мисс Уортон. Кейт прекрасно это понимает. Почему же она решила, что с ней будет по-другому? Его избитые фразы ободрения прозвучали фальшиво и слишком гладко, потому что есть нечто не подвластное его желанию кого-то успокоить. Нога Бероуна, вжимавшая педаль газа на том опасном повороте, окровавленные руки Кейт, устремленные к убийце. Есть действие и есть сознание. Но Кейт упряма, она разберется. В отличие от Бероуна она научится нести тяжесть своей личной вины так же, как Дэлглиш научился нести свою.
Опыт знакомства мисс Уортон с детскими лечебными учреждениями ограничивался случаем пятидесятилетней давности, когда ее положили в местную больницу, чтобы удалить миндалины. Едва ли пребывание в Грейт-Ормонд-стрит сильно отличалось от ее травматических воспоминаний о том испытании. Впечатление было такое, будто она пришла на детский утренник: палаты ярко освещены, кругом игрушки, заботливые матери, веселая кутерьма. Впечатление сохранялось до тех пор, пока она не увидела бледные лица и исхудавшие конечности ребятишек. Они больны, сказала она себе, они все больны, и некоторые из них умрут. Этого не предотвратить.
Даррен был одним из них. Он сидел в постели и сосредоточенно складывал головоломку. С чувством собственной важности он сказал:
— От той болезни, которая у меня, можно умереть. Тут мне один мальчишка сказал.
— О, Даррен, нет, нет! — громко запротестовала мисс Уортон. — Ты не умрешь!
