– Ну, в данном случае, я уверен, нам ни с чем подобным столкнуться не придется.
– Да… но только в Ффолкс-Мэноре имеется свой потайной ход. «Приют Попа» для всяких падре во времена гонений на католиков, и упрятан он за панелью одной из стен. Я вам его как-нибудь покажу.
– Благодарю. Мне будет интересно. Но пока я не вижу, какое отношение он мог бы иметь к убийству Джентри. Среди ваших гостей я ощутил такую глубину ненависти к нему, что, мне кажется, достаточно просто установить, в чем заключались индивидуальные причины для этой ненависти и, разумеется, кто успел первым.
Ближе к концу их разговора полковник все больше словно места себе не находил, и это наконец привлекло внимание Трабшо.
– Вас что-то беспокоит, полковник?
– Ну да, Трабшо… Да, должен признаться, это так.
– А именно?
– Не знаю, как выразиться…
– Почему бы вам просто не сказать?
– Да, вы правы. Именно это мне и следует сделать. Ну-у-у, – он глубоко вздохнул, – вы намерены допросить нас всех, да?
– Да.
– Что, полагаю, подразумевает и меня.
– Ну да, полковник. Я, право, не знаю, каким образом, если ваши гости готовы подвергнуться такому испытанию, я, говоря по чести, мог бы сделать исключение для вас. Остальные просто этого не потерпят.
– Нет-нет, разумеется, нет. Просто я, как Кора, знаю, что не убивал Реймонда Джентри, а есть кое-какие факты, которые я скрывал от Мэри все эти годы, – касательно моего прошлого, понимаете? Факты, которые разобьют ей сердце, если станут известны после такого долгого времени. Вот я и подумал…
– Да?
– Я подумал, не сообщить ли эти факты вам сейчас строго между нами. А тогда позднее и исключительно, только если вы сочтете, что к убийству они никакого отношения не имеют, то вы могли бы… ну… не касаться их во время допроса.
Старший инспектор начал отрицательно покачивать головой даже прежде, чем полковник договорил.
– Простите, полковник, но вы просите от меня слишком многого. Игровое поле должно быть ровным, вы согласны?
– Ну да, конечно. Конечно, но только секреты, вернее, секрет, о котором я думаю, он особенный. И, учитывая крайне серьезные последствия, какими он может обернуться для меня, его просто сравнить нельзя с мелкими грешками викария или выходками Эви, какими бы они ни были.
– Тем не менее вы не можете ожидать, чтобы я поставил вас в привилегированное положение. Так не делают. Где же правила честной игры?
– Я понимаю…
Однако было ясно, что, понял он или нет, полковник все еще не хотел сдаваться.
– Ну а если так? – предложил он. – Что, если я сейчас же скажу вам, что я имею в виду, а когда вы будете меня допрашивать, если вы все-таки согласитесь – а тут я полностью уверен, – что никакого отношения это к убийству иметь не может, вы не вынудите меня коснуться этого?
Полицейский поразмыслил.
– Полковник, – в конце концов согласился он, – я сделаю что смогу. Но я ничего не обещаю. Договорились?
– Договорились.
Наступило краткое молчание.
– Итак? Что такое вы должны мне сказать?
– Ну, Трабшо, я не всегда был безупречно образцовым членом общества. Когда я был молодым, ну, почти еще сосунком, я раз за разом попадал во всякие переделки. Ничего похожего на убийство или что-то не менее серьезное, но… нет никакого смысла перечислять вам все мои преступления, это длинный список, то есть, я хочу сказать, это был длинный список – все это происходило давным-давно. Но дело в том, что в Англии на меня имеется уголовное досье.
– Ага!
– Да уж, ага! Тут я вас провел, верно? То есть взгляните на меня теперь, кому бы это в голову пришло? Но что есть, то есть. Полиция, естественно, располагает отпечатками моих пальцев, и если эти обстоятельства обнаружатся, для меня это будет крайне неприятно, хоть я и не виноват. Ну и бедная Мэри, разумеется, которая тем более ни в чем не виновата. Не говоря уж о Селине.
– Так-так, – сказал Трабшо, который явно такого признания не ожидал. – То есть Ярду известна ваша фамилия?
– А?
– Я сказал, известна ли Ярду ваша фамилия?
– Ну, по правде говоря, нет.
– Но как же так? Вы же сказали, что на вас есть уголовное досье.
– Нет, его у них нет, ведь Роджер Ффолкс не мое настоящее имя.
– Что-о?
– Как вы не понимаете! Мне пришлось изменить имя, когда я вернулся из Америки. Я не мог рисковать, что кто-то… кто-то из моих бывших сообщников выследит меня. В Штатах я недурно подзаработал и чувствовал, что заслуживаю новой жизни. А потому – что, конечно, вполне простительно – и обзавелся новой личностью.
– В таком случае ваше настоящее имя?…
– Оно действительно Роджер. Просто не Роджер Ффолкс.
– Роджер…
– Ну-у…
Тут полковник начал медленно, почти заговорщицки шарить взглядом по комнате, хотя в ней не было никого, кроме него и старшего инспектора.
И тут, когда он уже приготовился заговорить, в дверь постучали.
– Э…да… кто это?
– Фаррар, сэр.
– А, Фаррар! Входите, входите.
– Извините, что потревожил вас, сэр, но вам следует знать – вам и мистеру Трабшо, – что ваши гости уже собираются внизу.
– Ах так! Ну, благодарю вас. Готовы взяться за них, Трабшо?
– Да, полковник, готов. Но вы собирались…
– Поговорим об этом позже, хорошо? Когда у нас будет возможность уединиться.
– Как скажете, сэр, как скажете.
Поодиночке и подвое, уверенно и робко, гости Ффолксов сходились в библиотеке, стены которой до потолка скрывали идентично переплетенные тома, не только нечитанные, но даже ни разу не открывавшиеся, так что возникало впечатление, будто полки уставлены рядами коробок из-под сигар.
Не было только Селины, все еще слишком расстроенной, чтобы появиться на людях. Однако все остальные использовали двадцать минут, протекшие с момента, когда они разошлись по своим комнатам, чтобы сделать себя презентабельными для испытания, которое им предстояло, как они знали.
Клем Уоттис, разумеется, все так же выглядел воплощением английского приходского священника в воротничке-ошейнике и в неуклюжем кардигане с кожаными латками на локтях, до того протертыми, что их самих не помешало бы залатать. Доктор предпочел благоразумный сельский вид – спортивная клетчатая куртка, вельветовые брюки с безупречными складками и коричневые замшевые башмаки. Ну а что до Дона, то его джемпер с клиновидным вырезом и галстук-бабочка в крапинку сразу выдавали в нем типичного современного американского студента.
Эвадна Маунт облачилась в один из своих твидовых костюмов цвета яичного желтка, на редкость не гармонирующие чулки цвета пудинга на почечном жиру и в пару башмаков, настолько, как говорится, практичных, что возникало желание проконсультироваться у них, в какие акции вложить ваши деньги. Мэри Ффолкс выбрала из своего гардероба платье из тафты с цветочным узором, беззастенчиво немодное, но, вероятно, более дорогое, чем оно выглядело. Мэдж Ролф щеголяла в стильно-простом платье из темно-розового бархата – в платье, при первом взгляде на которое, даже если вы его никогда не видели, становилось ясно, что надевалось оно слишком уж часто. На жене священника была поношенная коричневая хлопчатобумажная юбка с такой же блузкой под кардиганом, почти столь же неуклюжим, как на ее муже.
Ну и наконец, Кора Резерфорд. Подобно всем королевам подмостков ее закалки, она всегда была одета по последнему писку – даже в глуши Дартмура. И щеголяла в костюме из плиссированного твида с шелковой блузкой с высоким воротником, на который небрежно набросила шикарное боа из чернобурки. Хотя ее глаза были густо подведены, а губы пылали помадой, на ней не было никаких драгоценных украшений, кроме почти невидимых жемчужных сережек. Ведь истинной драгоценностью, как это ясно подчеркивалось, была сама актриса.
Их всех пригласили занять стулья вокруг старшего инспектора. Тот встал в центре комнаты рядом с массивным столом красного дерева, на котором располагались два тисненых альбома с марками Роджера Ффолкса, огромная лупа, пишущая машинка, на которой были напечатаны строки Реймонда Джентри, и – безвкусно – одна из тех «забавных» пепельниц, на краю которых миниатюрный щеголь в цилиндре цепляется за фонарный столб.
Когда все расселись, полковник молча просигналил сыщику приступить к делу.
– Итак, – начал старший инспектор, – вначале мне хотелось бы поблагодарить всех вас за то, что вы не мешкали. Все вы знаете, зачем вы здесь, так что мне остается только наметить, в каком порядке опрашивать вас.
Он задумчиво обозрел собравшихся, будто уже не избрал свою первую жертву.
– Пожалуй, я попрошу вас, викарий, – сказал он наконец, – показать пример.
Священник буквально подпрыгнул на стуле.
– Меня! – вскричал он. – Почему… почему меня?
– Ну, кто-то же должен быть первым, знаете ли, – сказал Трабшо с еле заметной смешинкой в глазах.
– Да, но я…
– Да?
