– Ух ты, я никогда не пробовала, – сказала Лерка, пододвигая стакан.
– Виски из стаканов не пьют, – сказал Нордман, – виски пьют как водку, из рюмок.
– Можно подумать, водку не пьют из стаканов, – сказал Белов.
– Водку пьют каждый день, а виски – дефицит. Альперович, тащи рюмки! – скомандовал Нордман.
Андрей поставил бутылку на стол и через минуту вернулся с пятью коньячными рюмками. Поручик скептически осмотрел их, буркнул «сойдет» и быстро разлил полбутылки.
– Чтоб мы все поступили, – предложил Альперович, но Лерка забраковала его тост:
– За любовь, – сказала она.
– Иными словами – тост номер два! – провозгласил Поручик, и все выпили.
– Что такое «тост номер два»? – спросила Женя, почувствовав прилив смелости.
– Ой, Женечка, это очень неприлично, – сказал Нордман, – тебе это еще рано.
Женя обижено посмотрела на Андрея, надеясь, что он за нее заступится, но тот сосредоточено изучал бутылку, уровень жидкости в которой заметно понизился.
– Не дрейфь, – сказал Белов, – сейчас мы все исправим. Заварка в доме есть?
Вскипятили чайник, заварили чай и поставили его остужаться в холодильник. Нордман предложил выпить еще раз, потому что пить виски, разбавленный чаем, очевидно, невкусно. Выпили еще по разу, потом Белов поставил кассету Eruption и со словами «а теперь – дискотека!» утащил упирающуюся Лерку танцевать под One Way Ticket.
Женька отпила «Фанты» и попыталась подпеть, но кроме «у-у-у-у» у нее ничего не получалось. Нордман тем временем рассказывал Альперовичу, что ему привезли диск Boney М, и надо его быстро переписать на кассету, а потом обратно заплавить в полиэтилен и продать на толкучке у «Мелодии» на Калининcком.
– У меня сейчас проигрыватель не работает, – сказал Альперович, и Женя посчитала, что настало время вмешаться в разговор.
– Можно у меня, – сказала она, но в этот момент песня кончилась, Лерка выскользнула из объятий Белова, сделала шутливый книксен и пошла за чаем. Все были уже пьяны, и потому налить чай в горлышко бутылки оказалось нелегкой задачей. Минут за десять с ней удалось справиться, залив попутно стол и нордмановскую импортную рубашку. На радостях Альперович выпил Женькин портвейн, скривился, запил его «Фантой» и быстро ушел из комнаты.
Лерка в дальнем углу целовалась с Беловым, упорно пропуская мимо ушей его предложение пойти узнать, какие еще комнаты есть у Альперовича в квартире. Нордман выжидающе посмотрел на Женьку, и та поспешно встала и пошла вслед за Андреем.
Дверь в ванную была широко открыта, и, проходя мимо, она увидела Альперовича, который нагнувшись стоял над раковиной. Лицо его было искажено. Женька решительно шагнула внутрь.
– Милый! – сказала она, опуская руку на плечо Андрея.
Тот поднял голову. Губы его были приоткрыты, и Женя с чувством «сейчас или никогда» притянула его к себе. Она едва успела ощутить поцелуй, как Андрей резко отпихнул ее и снова нагнулся над раковиной.
– Ебаный портвейн, – сказал он, и его вырвало.
Несмотря на то, что девушки жили в соседнем доме, Белов вызвался их проводить. На улице он тут же полез в высаженную к Олимпиаде клумбу и нарвал для Лерки букет садовых ромашек. Получив букет, Лерка царственно отправила кавалера восвояси, сказав, что дальше они дойдут сами. На прощание она подарила ему беглый поцелуй, который не обещал ничего большего – по крайней мере, в ближайшее время.
Они сели на скамейку Женькиного подъезда.
– Почему мне так не везет? – обрывая лепестки с леркиных ромашек, спросила Женька.
– Не переживай. Все фигня, кроме пчел, – ответила Лерка и, не дождавшись обычного отзыва, досказала сама: – Да и пчелы, если подумать, тоже фигня.
– Знаешь, чего бы я хотела? – со злостью сказала Женька, – чтобы ко мне так же мужики липли, как к тебе. И чтобы навсегда забыть Андрея.
– И что ты в нем нашла? – пожала плечами Лера
– Не знаю… – честно сказала Женька и после секундного колебания добавила: – У него руки красивые. Пальцы длинные… и вообще.
Лерка хмыкнула, не то понимающе, не то презрительно, и подняла голову. Луна висела посредине неба как геометрически точный круг.
– В полнолуние все желания сбываются.
– Только не у меня, – отрезала Женька.
– Фигня! У тебя-то как раз все всегда бывает отлично!
– И это ты мне говоришь? Совести у тебя нет, Лерка. Вот, посмотри на себя: мужики к тебе липнут…
– Ты чудовищная зануда, Женька. И вообще, отдай ромашки – Белов их мне подарил.
– Вот видишь!
– Постой! – Лерку осенила какая-то идея. – Помнишь цветик-семицветк?
– Чего?
– Сказку! Мы в нее в пятом классе еще играли. Когда ты в школу не хотела идти. Повторяй за мной:
Лети, лети лепесток,
Через запад на восток,
Через север, через юг, – откликнулась Женька, и уже хором они продолжили:
Возвращайся, сделав круг.
Лишь коснешься ты земли –
Быть по-моему вели
– Вели, чтобы мальчики любили меня, а Альперовича я забыла! – крикнула Женька и оторвала лепесток.
– Ты теперь только не упусти свой шанс, – напутствовала ее Лерка, – и все у тебя сбудется.
Нордман позвонил на следующий день. Церемонно осведомился, правильно ли он помнит, что у Женьки был свой проигрыватель и что у нее можно переписать Boney M. Женька ответила «да», и вечером Нордман появился на пороге с букетом цветов, бутылкой сухого вина, громоздким кассетником «Грюндик» и бережно завернутой в полиэтиленовый пакет «Мальборо» пластинкой.
В отсутствии одноклассников Поручик оказался куда менее шумным и, тем самым, более приятным. Он открыл вино, разлил его по бокалам, мельком посетовал на то, что всю ночь убирал квартиру Альперовича и стал обсуждать перспективы поступления. Женька шла на английский в пед, а Нордман хотел бы поступать в Университет, но боялся: в этом году из-за Олимпиады июльский набор отменили, и все ВУЗы сдавали экзамены в августе: если бы он провалился, второго шанса у него уже не было бы. А это значило – армия.
– Вот Белову хорошо, – говорил Нордман, – во-первых, он Белов, а во-вторых, надеется откосить, если что. Вроде у его родителей есть блат в военкомате.
Женя не верила в рассказы о том, что евреев специально заваливают на вступительных в Университет, но знала, что спорить тут бесполезно, и потому вежливо согласилась:
– Да, Белов – это, конечно, не Нордман.
Они выпили уже полбутылки, Поручик открыл балконную дверь, стала видна луна, и Женька вспомнила окончание вчерашнего вечера. «Быть по-моему вели», – повторила она про себя.
Спохватившись, что пластинку он так и не переписал, Нордман достал из пакета диск, на котором четыре одетых в белое негра летели сквозь звездное небо. Женька рассматривала обложку, пока Поручик соединял проводками магнитофон и проигрыватель.
– Классная группа, – сказал Поручик, – удивительно даже, что они к нам приехали. Знаешь, кстати, анекдот, про то, как у них поломался ревербератор?
– Нет, – сказала Женя и напряженно замерла: было известно, что Поручик любил только пошлые анекдоты.
– Ну вот, приехали «Бони эМ» в Москву, а у них ревербератор поломался. А на утро – концерт. Что делать? Вызывают ремонтника, который в ЦК электронику ремонтирует. Посмотрел, говорит: «Сложный прибор, ничего не могу понять, за ночь не справлюсь». Ну, вызвали еще кого-то, скажем, из секретной лаборатории КГБ. Тот тоже отказался. А тут барыга приходит, фарцовщик. Говорит, починить я вам не могу, а вот продать – продам. Секретная разработка, только у меня и есть. Лучше западной. Ну, «Бони эМ» приходят, стоит ящик с микрофоном. Он говорит: крикните «Раз» Они крикнули, а он им отвечает «Раз-раз-раз». Крикнули «Два!», он им отвечает «Два-два-два». Короче, класс. Ну, заплатили они тысячу рублей, приходят на концерт, начинают петь. А у них получается «Сале-раз-раз-раз, Сале-два-два-два».
Женя с некоторым разочарованием рассмеялась. Анекдот оказался, конечно, глупый, но не пошлый.
– А, кстати, – спросила она, – что такое «тост номер два»?
– Предупреждаю, сказал Поручик, – он похабный.
– Я догадалась, – сказала Женя.
– Давай договоримся, – предложил он, – я тебе рассказываю тост номер два, а ты мне переводишь какую-нибудь песню «Бони эМ».
– Идет, – сказала Женя.
Нордман вылил остатки вина.
– Ну, тост номер два, – он поднял бокал, – иными словами, чтобы член стоял, и деньги были.
– Фу, – сказала Женя и выпила, – а почему «номер два»?
– Чтобы при дамах говорить. А что такое номер один, все забыли давно.
И Поручик пересел на диван.
– Теперь переводи, – сказал он.
Женя сразу поняла, в чем тут наколка: «Rasputin» была единственная песня, которую Boney M не пели в Москве – или, по крайней мере, единственная, которую не передавали по телевизору. Впрочем, можно было и так догадаться: только у нее и были интересные слова. В «Сале-але-але» пели про любовь – собственно, так и пели, I love you, и никаких двухгодовых занятий с репетитором не надо, чтобы в этом разобраться, а другая, любимая, которой концерт завершался, была просто непонятная: «На реках вавилонских мы сидели и кричали / И даже там помнили о Зайоне». Ясно, что это был какой-то религиозный гимн – об этом Женя догадалась, потому что читала «Библейские сказания» Зенона Косидовского – но общий смысл был неясен: наверное, имелось в виду вавилонское пленение древних евреев, но что такое Зайон, она не знала.
