— В какое время вы покинули офис?
— Примерно в четверть третьего.
— Должно быть, вы хороший водитель.
— У меня хорошая машина.
— До Бенбери двадцать две мили? Или двадцать три?
Бартлет заморгал:
— У каждого есть свои слабости, инспектор, но я стараюсь не превышать разрешённую скорость.
Морс пробормотал что-то типа «надеюсь» и решил, что настало время поговорить с мисс Моникой Хайт. Но прежде он должен был справить настоятельную нужду.
— Где тут мужской туалет? Я просто помираю…
— Можете воспользоваться моим.
Бартлет поднялся и отворил дверь справа от письменного стола. За дверью располагалась крохотная уборная с маленьким умывальником, спрятанным в нише. И когда Морс начал с блаженством опорожнять свой мочевой пузырь, Бартлету вспомнились могучие потоки Ниагары.
После нескольких минут беседы с Моникой Хайт Морса начала мучить мысль, как мужской половине синдиката удаётся держать себя с ней в рамках приличия. Он цинично предположил, что им это не удаётся вовсе. Ярко-зелёное платье слишком откровенно обтягивало её крутые бёдра и в то же время мягко и вызывающе облегало пышную грудь. Косметики на её лице было совсем немного, но её чуть припухшие губы влажно блестели из-за привычки поминутно облизывать рот. А запах её духов, казалось, обещал сиюминутное изумительное наслаждение. Морс был уверен, что в подходящее время и в подходящей обстановке она казалась молодым и влюбчивым мужчинам совершенно неотразимой. Быть может, Мартину? Квину? Да, искушение не могло не возникнуть. Морс, человек не молодой, но влюбчивый, ощущал это на себе… Однако он решительно прогнал подобные мысли подальше. А как насчёт Оглби? Или даже самого Бартлета? А ведь это мысль! Морс вспомнил место из Гиббона, где говорилось об одном испытании, которому подвергали молодых послушников: их держали всю ночь в одной постели с молодой монашкой и наблюдали, не станет ли… Морс потряс головой и провёл рукой по глазам. Вот так всегда, стоит только перегрузиться пивом.
— Вы не возражаете, если я позвоню дочери, господин инспектор? (Дочери?) В это время я обычно уже выезжаю домой, так что она, вероятно, будет недоумевать, куда я запропастилась.
Морс прислушивался, пока Моника набирала номер и объясняла, где она находится.
— Сколько лет вашей дочери, мисс… э-э… мисс Хайт?
Она понимающе улыбнулась:
— Всё в порядке, инспектор. Я разведена, а Салли шестнадцать.
— Должно быть, вы рано вышли замуж. (Шестнадцать!) — Я имела глупость выскочить в восемнадцать лет, господин инспектор. Уверена, что вы были более благоразумны.
— Я? О да. То есть нет, я сам, знаете ли, не женат. — Их взгляды опять встретились на мгновение, и Морс почувствовал приближение опасности. Пора было задавать красотке вопросы по существу. — Когда вы последний раз видели мистера Квина?
— Странно, что вы меня об этом спрашиваете. Мы всего лишь…
Это было всё равно что слушать знакомую пластинку. Она видела его в пятницу утром — это несомненно. А в пятницу днём? Она не помнит. Затрудняется ответить. В конце концов, с пятницы минуло — сколько уже? — целых пять дней. «Четыре, быть может, пять дней», — кажется, так сказал судебный врач?
— Вам нравился мистер Квин? — Морс внимательно наблюдал за её реакцией. Ему показалось, что к такому вопросу она была не вполне готова.
— Я знаю его совсем недавно. Точнее? Два-три месяца. Впрочем, да, он мне нравился. Приятный молодой человек.
— А вы ему нравились?
— Что вы имеете в виду, инспектор?
Что он имел в виду?
— Просто я подумал… В общем, я подумал, что…
— Что он находил меня привлекательной?
— Полагаю, иначе и быть не могло.
— Вы очень любезны, господин инспектор.
— Он приглашал вас куда-нибудь сходить?
— Да, раз или два он приглашал меня в паб во время обеденного перерыва.
— И вы пошли?
— А почему бы нет?
— Что он пил?
— Кажется, шерри.
— А вы?
Она в очередной раз облизала губы.
— Мои вкусы обошлись ему несколько дороже.
— Куда именно вы ходили?
— В «Дон Кихот». В самом конце этой улицы. Приятное, уютное местечко. Вам там понравилось бы.
— Может, сходим туда на днях?
— Почему бы нет?
— Говорите, ваши вкусы дорого обходятся?
— Думаю, мы что-нибудь сообразим.
Их глаза опять повстречались, и колокола в мозгу Морса возвестили опасность. Он поднялся со словами:
— Простите, что отнял у вас столько времени, мисс Хайт. Надеюсь, вы извинитесь за меня перед вашей дочерью.
— Ничего с ней не случится. В последнее время она уже привыкла быть дома одна: готовится к школьным экзаменам.
— Ясно, — Морс стоял на пороге и, казалось, не хотел уходить. — Мы ещё увидимся, я в этом не сомневаюсь.
— Надеюсь, инспектор. — Она говорила обворожительно, спокойно и — о дьявол! — невероятно сексуально.
Последние её слова продолжали звучать в голове Морса, когда он растерянно брёл по коридору.
— Наконец-то! — тихо проворчал Льюис.
Он уже минут двадцать сидел в парадном вестибюле в компании Бартлета, Оглби и Мартина. Последние трое были в пальто и с портфелями, но им, видимо, не хотелось уходить, пока Морс не скажет своё слово. Смерть Квина, очевидно, привела всех в уныние, поэтому они сидели молча. Льюису понравился Оглби, но узнал он от него очень немного: тот помнил, что видел Квина в пятницу утром, но не уверен, что видел его днём. На все вопросы Льюиса Оглби отвечал честно, но неинформативно. Мартин, впрочем, произвёл совершенно иное впечатление: теперь он был излишне взвинчен и нервозен. Казалось, потрясение от этой трагедии только сейчас настигло его. Он заявил, что вообще не помнит, видел ли Квина в пятницу.
Морс довольно принуждённо поблагодарил их за сотрудничество и получил от Бартлета добро на то, чтобы остаться с Льюисом в здании синдиката. Рабочий день смотрителя заканчивается в полвосьмого, но он задержится на столько, на сколько будет необходимо. Однако, прежде чем передать Морсу ключи от кабинета Квина и его шкафов, Бартлет с суровым лицом прочитал полицейским небольшую лекцию относительно строго конфиденциального характера большинства материалов, которые они здесь обнаружат. Эти документы имеют большую важность, следовательно, господам надо помнить, что… Да, да, да. Морс понял, как он ненавидел бы Бартлета, если бы работал под началом этого человека, в глазах которого смертным грехом считалось выйти по малой нужде, не заперев шкафы.
После того как все трое ушли, Морс предложил Льюису прогуляться, на что Льюис охотно согласился. В здании было очень душно, а холодный ночной воздух чист и свеж. На углу Вудсток-роуд они набрели на вывеску «Дон Кихот», и Морс машинально взглянул на часы.
— Говорят, хороший паб. Ты здесь когда-нибудь бывал, Льюис?
— Нет, сэр. Да и довольно мне на сегодня пива. Я бы лучше выпил чашку чаю. — С облегчением заметив, что до открытия оставалось ещё десять минут, он начал рассказывать Морсу о том, что ему удалось выяснить из разговоров с сотрудниками синдиката. Морс, в свою очередь, вкратце изложил суть беседы с Бартлетом и Моникой Хайт. Как выяснилось, ни Морс, ни Льюис не почувствовали, что смотрели в глаза убийце.
— Симпатичная она, правда, сэр?
— Гм-м? Кого ты имеешь в виду, Льюис?
— Да будет вам, сэр!
— По-видимому, симпатичная. Для тех, кому такие по вкусу.
— Я заметил, как вы старались оставить её себе.
— Это моё право, не так ли?
— И всё-таки удивительно, что вам не удалось добиться от неё большего. Судя по всему, её раскрутить легче всего. Быстренько всё расскажет.
— Подстелет и ляжет, — осклабившись, закончил Морс.
Льюису порой казалось, что юмор Морса бывает неоправданно груб.
Кабинет Квина представлял собой просторную, хорошо обставленную комнату. Два синих кожаных кресла, по одному с каждой стороны, были буквально придвинуты к письменному столу, поверхность которого была девственно чиста, если не считать двух коробок — для поступившей и для готовой к отправке корреспонденции (в первой лежало несколько писем, вторая была пуста) — и большого ежедневника с разнообразными именами и телефонными номерами, а также бессмысленными каракулями, нарисованными на полях чёрной капиллярной ручкой. Вдоль двух стен, от пола до потолка, выстроились стеллажи с изданиями английских классиков и трудами по истории в переплётах с жёлтыми, красными, зелёными и белыми корешками, которые вносили дополнительные цветовые брызги в ярко освещённую, праздничную комнату. Три тёмно-зелёных шкафа для бумаг стояли вдоль третьей стены, а на четвёртой висели большая деревянная доска для объявлений и одна над другой репродукции картин Аткинсона Гримшоу, изображающих доки в Халле и Ливерпуле. И лишь белый ковёр, покрывавший большую часть пола, имел очевидные признаки обветшалости, а когда Морс вальяжно уселся в кресло Квина, он заметил под столом пустую корзину для бумаг, которая маскировала почти полностью облысевшее место. Справа на боковом столике с чёрной крышкой стояли два телефона, белый и серый, а рядом с ними несколько телефонных справочников.
