Перед Петтигрю оказался очередной репортаж о процессе по иску портнихи из Маркгемптона. Передовица «Дидфордс эдвертайзер» обошлась без курьезного заголовка, которые обычно так удивляли его в утренней прессе. Зато он с ужасом обнаружил, что колонка убористого шрифта почти дословно излагает его приговор.
— «Вынося приговор, — прочел он, — высокоуважаемый заместитель отметил, что, по утверждению истицы, на миссис Гэллоп очень трудно шить. Видя миссис Гэллоп на скамье свидетелей, он вполне мог в это поверить».
— Ну? — обвиняюще спросила Элеанор.
— А что тут дурного? Это чистая правда. Такой придиры, как миссис Гэллоп, я уже давно не видел. Она во всем находит изъян. Думаю, не родилась еще портниха, которая сшила бы что-то, а миссис Гэллоп признала бы, что это хорошо сидит. Мое замечание было совершенно справедливым и в тех обстоятельствах очень мягким. — Он еще раз прочел абзац. — Боже ты мой! — пробормотал он. — Она что, решила, что я говорю про ее фигуру?
— Очевидно. А кто бы не решил?
— Чепуха! Она должна была знать, что я подразумевал только... М-да, если подумать, формы у нее, пожалуй, барочные... Ну, это крайне прискорбно, но откуда мне было знать, что она семейное достояние леди Ферлонг?
— Не она. Миссис Гэллоп — свекровь кухарки леди Ферлонг. Когда миссис Гэллоп прочла в газете, что ты про нее сказал, она слегла с истерическим приступом, и кухарка уехала домой за ней ухаживать. Видишь, что ты натворил?
— Сдаюсь, — устало сказал Петтигрю. — Чем раньше Джефферсон поправится, тем лучше. Вершить справедливость в округе, где у людей такой темперамент, выше моих сил. Теперь, полагаю, мне придется сесть и прочесть газетенку от корки до корки, чтобы узнать, где еще я чудовищно погрешил против приличий.
Петтигрю свое слово сдержал, но, внимательно просмотрев каждую колонку «Эдвертайзер», с облегчением не обнаружил никаких других упоминаний о своей судебной деятельности. Однако одна местная новость несколько его позабавила.
— Только послушай, Элеанор, — сказал он. — «Популярный музей Генри Спайсера у подножия Тисового холма обогатился снабженной автографом карикатурой на нашего любимого автора, выполненной известным художником Шпионом. Эта карикатура — щедрое пожертвование мистера Хамфри Пурпура, в настоящее время проводящего в здешних местах пасхальные каникулы, которому романист подарил ее на ранней стадии его карьеры. Мистер Пурпур хорошо известен своим преклонением перед произведениями барда с Тисового холма». Какая чудесная страна Англия! Как по-твоему, где-нибудь еще на земле называли бы знаменитого мошенника, только что выпущенного из тюрьмы, «известным своим преклонением» перед чьими-то книгами?
— Ты забываешь, — напомнила ему жена, — что текст написан скорее всего парнишкой, который еще в школу ходил, когда Пурпура посадили. Он, вероятно, никогда о нем не слышал.
— И о карикатуристе Шпионе, очевидно, тоже. Мне только чуть досадно, что опасный негодяй втерся к нам и выставляет себя меценатом.
— А по-моему, ты несправедлив, Фрэнк. Сомневаюсь, что он после семи лет в тюрьме хоть сколько-то опасен. Скорее всего он просто хочет жить тихо и респектабельно. Рискну сказать, что подарок местному музею — его способ вернуться в приличное общество.
— Если единственное приличное общество, в какое он попадет, состоит из читателей Генри Спайсера, то оно будет весьма ограниченным. И вообще, учитывая, что я о нем знаю, Пурпур никогда не перестанет быть опасным. Но поживем — увидим.
Во входную дверь позвонили. Петтигрю пошел открывать.
— Надеюсь, это мистер Уэндон, — крикнула ему вслед Элеонор. — Если он принес курицу, скажи ему, пожалуйста...
Но это был не мистер Уэндон. Это была миссис Порфир. Петтигрю поздоровался с некоторым смущением. Крайне неловко, решил он, когда тяжебщики попадаются тебе на пути, словно они обычные люди.
— Полагаю, вы пришли к моей жене, — сказал он. — Входите, пожалуйста.
— Спасибо, — ответила миссис Порфир. — Я только хотела отдать ей приходской журнал. И вот это объявление... Оно про базар. Нам пришлось перенести дату. Из-за миссионерской недели, сами понимаете.
— Именно, именно, — сказал Петтигрю. Он, мол, прекрасно знает, что такое «миссионерская неделя». Однако, заметив, что вид у нее довольно усталый, спросил: — Вы всю дорогу шли сюда пешком, миссис Порфир?
— Да. Но это не важно. Я привыкла много ходить. И это последний дом в Восточном Тисбери. Осталось только зайти в «Альпы», и все объявления будут доставлены.
Петтигрю был знаком с деревенским обычаем, согласно которому все приходские объявления непременно передавались лично, то ли ради экономии денег, то ли из-за какого-то атавистичного недоверия к почте, но его возмутила сама мысль, что эта явно уставшая женщина станет карабкаться на самую вершину.
— Но вы же убьете себя! — воскликнул он.
— О нет, мистер Петтигрю, меня не так легко убить. Да, признаю, дорога длинная, и, если бы пастор не спешил так оповестить всех до Пасхи, я отложила бы обход, пока не починят мой велосипед. Понимаете, произошел несчастный случай, а мастерская в Дидфорде даже осмотреть его до конца каникул не желает.
— Но ведь в гараже Тодмена, конечно, могли бы... Нет, полагаю, в сложившихся обстоятельствах не могли бы. Миссис Порфир... — Его прервал заикающийся рев, возвестивший о прибытии мистера Уэндона.
К тому времени, когда Петтигрю покончил с важнейшим приобретением птицы, миссис Порфир уже отправилась в свое долгое путешествие.
— А со свиным кормом вы ошиблись, знаете ли, — заметил мистер Уэндон, отсчитывая мелочь.
— Не сомневаюсь, — добродушно отозвался Петтигрю. Странно: он не испытывал ни тени смущения, разговаривая с Уэндоном, которого приговорил к уплате двух фунтов в месяц, а вот беседа с миссис Порфир, которая была обязана ему сохранением своей крыши над головой, вызвала у него острую неловкость.
— Кстати, я уплатил... всю сумму.
— Молодчина.
— Никакой не молодчина... Мошенничество чистой воды, если хотите знать мое мнение. И тип, давший мне деньги, тоже мошенник чистой воды. Пока.
Уэндон уже собрался уходить, когда Петтигрю его задержал.
— Кстати, — сказал он, — тут только что была миссис Порфир. Думаю, вы с ней знакомы?
— Со вдовой Порфир? Конечно. Кто же ее не знает?
— Так вот, она собирается идти пешком до самых «Альп», чтобы передать какое-то дурацкое объявление пастора. Вы не в ту сторону едете?
— Если уж на то пошло, — протянул Уэндон, — меня бы устроило туда съездить. Вы о том, чтобы я подбросил ее наверх?
— Великолепно! Вы снимете большой груз с моей души. Эго правда вас не затруднит?
— Вовсе нет. Подберу ее на шоссе.
Петтигрю вернулся в дом с приятным сознанием того, что сделал доброе дело. Но когда он рассказал об этом добром деле Элеанор, то был несколько ошарашен.
— Мой милый Фрэнк, мистер Уэндон, наверное, миссис Порфир тут поджидал. Он скорее всего ждал шанса ее подвезти.
— С чего ты взяла?
— Тебе не приходило в голову, что у него на нее виды?
— Боже ты мой, нет! Они совсем не одного поля ягоды, я бы сказал.
— Очевидно, что нет. Она для него слишком хороша. Это любому понятно. Но ему отчаянно нужно, чтобы кто-то за ним присматривал, а она отличная домохозяйка и у нее, наверное, есть свой небольшой капитал...
— Очень небольшой, — сказал Петтигрю. — Я случайно знаю, какой именно.
— Даже малость значила бы для мистера Уэндона многое. И если он ею не интересуется, скажи, почему он в день суда повез ее домой из Дидфорда и остался на чай?
— Право, Элеанор, после восьми лет брака я начал думать, что что-то о тебе знаю, но ты не устаешь меня удивлять. С каких пор ты увлеклась деревенскими сплетнями?
— Ничем я не увлеклась, Фрэнк. Просто слушаю, что мне говорят. Леди Ферлонг только об этом и говорит.
— А где леди Ферлонг берет все эти ценные подробности?
— В том-то и трагедия. Раньше она получала их от кухарки. А теперь, благодаря тебе, их больше не будет.
— Ужасно. Самое малое, что мы можем сделать, самим восполнить пробел по мере наших слабых сил. — Он взял бинокль. — Есть один участок дороги по холму, который видно от нас в том месте, где дорога пересекает насыпь. Они, наверное, почти туда добрались... Да, вот и они! — воскликнул он мгновение спустя. — Окутаны облаком синего дыма. Нет, с горестью должен заметить, что ее рука не лежит у него на талии. Когда джип качается на рытвинах, она цепляется за что угодно, только не за него. Теперь они уже за деревьями. — Он отложил бинокль. — И кто-то говорит, будто в деревне скучно! — воскликнул он.
— Боюсь, мамы нет дома, — вежливо сказал Годфри миссис Порфир. — Но я жду ее с минуты на минуту. Не хотите войти?
— Я не слишком ее побеспокою, спасибо, — сказала миссис Порфир тоном человека, повторяющего хорошо заученный урок. — Это только объявление от пастора о базаре. Оказывается, мы должны перенести дату.
